Газета День Литературы - Газета День Литературы # 147 (2008 11) Страница 12

Остаётся недоумение.

Пожалуй, самое неприятное из чувств, потому как всегда с осадком.

В своё время на семинаре Орлов сказал нам: "Если вы никогда не были в Париже, не пишите о Париже".

Я не был на войне, меня и в армию по зрению не взяли. А ведь именно мои одногодки, те, кто родились в семьдесят шестом, те, кто последними были приняты в комсомол, кто после девятилетки поступали в училища в одной стране, а последний экзамен сдавали уже в другой, первыми узнали что это такое – Чечня.

Мы всегда ждём войны, и... всегда в неё не верим, сама наша природа отказывается в неё верить. Война всегда внезапна – как смерть, о которой мы знаем, которую мы ждём, и готовимся к ней, и боимся её, и убеждаем себя, что ничего, это только начало, и смеёмся над ней, и всё равно – внезапно.

Я помню программу "Время", девяносто первый год, ещё Советский Союз, нас ещё принимают в комсомольцы, вокруг чёрт знает что, а мы не верим.

В новостях говорят, что ни один поезд не может пройти через Чечню – целые деревни занимаются тем, что все – старики, дети, старухи в платочках, останавливают состав и буквально грабят его как махновцы; два пацана из вагона вытаскивают какие-то мешки (мука, сахар) взваливают их на спину оживлённым суетой старушкам, те тащат мешки домой – кадры из новостей программы "Время". О войне ещё ни слова, речь только о стариках и детях, грабящих поезда.

И война. Я на первом курсе института, а в нашем дворе уже первые гробы оттуда. Мой дядька вернулся оттуда. Правда, на борщ долго глядеть не мог – тошнило от этого красного месива.

И до сих пор, сколько уж лет прошло, зайдёшь к нему в гости – ни одной нормальной ложки – все, точно половники, изогнуты – а другой из котелка и есть было невозможно. И смотришь, как он из тарелки этим алюминиевым уродцем суп наяривает... Завидовал ему: на войне был. Такой рассказ сочинил, его наслушавшись, такое красное месиво наворотил – такую правду жизни!..

Отцу показал; отец прочитал, ответил спокойно, до обидного спокойно: Денис, о войне и о дурдоме что ни напишешь, всё правда.

Больше я не писал о войне.

Когда от отца вышел, таким обормотом себя почувствовал... И рассказ, вроде ничего получился, и дядька его одобрил. Да, сказал, так и было: и продавали, и предавали.

Всё вроде верно, все вроде правильно...

– Знаешь, чего у тебя там нету, – вдруг заметил дядька, – Чечни у тебя там нету. А так всё правда, – успокоил, – так и было.

Мой дядька до Чечни в Афганистане служил – после Афгана многие пошли по контракту – война заражает. И самый его нелюбимый фильм – это "9 рота". Хотя и в этом фильме всё правда, только... слишком её много.

Когда-то Оскар Уайльд заявил, что книги вовсе не подражают жизни, напротив, жизнь выстраивается согласно книгам.

Роман "Моби Дик" вроде бы только о китобоях. Но... в нём уместилась вся Америка XIX века – ВСЯ.

Роман "Над гнездом кукушки" вроде бы о психиатрической больнице, но...

Фильм "9 рота" – это правдивый фильм о войне, достоверный... и только.

Зачем снимать достоверные, и только, фильмы, зачем писать достоверные, и только, книги – зачем отнимать хлеб у журналистов? Пожалуй, самый достоверный фильм о чеченской войне снял Невзоров. Очень достоверен "Специальный корреспондент".

Я с интересом прочитал роман Влади-мира МАКАНИНА "Асан". Вполне достоверный роман. Очень познавательно было узнать, что до ислама чеченцы были христи- анами. А до христианства поклонялись языческому крылатому идолу Асан, который жаждал крови... вполне познавательный отрывок.

Также любопытно, что всё повествование строится от первого лица майора Жилина, которого в конце... убивают. Разочаровало, что майор Жилин так и не поведал, какая же она – смерть. Умер, как и все убиваемые в книгах герои – достойно, и со стороны – не от первого лица; это разочаровало. Впрочем, убили его внезапно (даже слишком внезапно). Но смерть его была нужна, чтобы окончательно убедить читателя в его бесповоротной положительности. Майора жалко, хороший был человек.

Впрочем, можно было бы его и не убивать, он и весь роман был положительным, а, погибнув, даже слишком стал положительным. Но в нашей сегодняшней литературе и кино так мало положительных и живых майоров, что этого майора можно было и оставить, ну да ладно... убили, так убили.

На семинарах Орлов не баловал нас отметками, ставил в рукописи возле абзаца или "+" или "–", но самой неприятной отметкой было "22" – перебор.

А мы студенты, народ неискушённый, очень нам нравилось в своих рассказах кого-нибудь вот так взять – и убить. Орлов возвращал рукопись, и внезапная смерть героя награждалась отметкой "22".

Я не был на войне. Меня даже в армию не взяли по зрению. И с каким интересом я читаю рассказы тех, кто на войне был. В этих рассказах есть что-то помимо самой войны.

Мне довелось побывать в интернате для слепых. Не все, но есть там дети, которые родились слепыми, которые не знают, что такое свет. И у этих детей есть урок рисования. И эти дети рисуют. Им очень интересно слушать, какой он – этот мир, в котором мы живём. Они слушают внимательно, какое оно – солнце, лес, река; слушают, а потом... рисуют, и солнце, и лес, и реку.

Очень старательно рисуют, рисуют так, чтобы было достоверно, так, как им рассказывали. Все их маленькие силы уходят на воспроизведение этой достоверности, и бывало, у них действительно получалось и солнце, и лес, и река.

Печально было видеть эти жёлтые круги солнца, зелёные зигзаги леса и синие реки.

Впрочем, печаль моя была напрасна. Да, эти ребята никогда не видели света...

А я никогда не видел войны. Мне сразу стало спокойнее. Пусть рисуют, хоть чем-то дети заняты.

Лишь бы не было войны.

Сергей Беляков СКУЧНАЯ ИСТОРИЯ

Разговор о творчестве Сергея Шаргунова никогда не ограничивается собственно литературой. Что поделаешь, этот писатель занял прочное положение как раз не в литературной, а в окололитературной жизни. Шаргунов куда интересней собственной прозы. Медийная фигура, участник многочисленных теле-шоу, колумнист "Ex libris" НГ", наконец, известный политический деятель, остановленный в одном шаге от Государственной Думы. Для многих Сергей Шаргунов – личность одиозная, в свои двадцать семь он не только приобрел скандальную славу, но и нажил немало врагов и просто недоброжелателей.

И всё-таки право на несколько строчек в будущей литературной энциклопедии он уже завоевал. Первым провозгласил закат российского постмодернизма и пришествие "нового реализма" и даже написал его манифест "Отрицание траура", опубликованный в "Новом мире" (2001, № 12). С тех пор ни одна статья о новом реализме и современной молодёжной литературе не обходится без ссылок на Шаргунова. Сам Шаргунов в этом жанре как раз не преуспел. Его наиболее известные вещи, "Ура!" и "Как меня зовут?", можно отнести к новому авангарду, или даже к новому импрессионизму, но никак не к реализму, пусть даже и "новому". Тем не менее, само имя Шаргунова превратилось в некий "бренд". Мы говорим "новый реализм", подразумеваем "Шаргунов и К", мы говорим "Шаргунов и К", подразумеваем "новый реализм". Роман Сенчин, летописец нашей эпохи, уже сделал его одним из героев едва ли не лучшего своего романа. Что Сенчин! Даже созданное при "Справедливой России" молодёжное движение назвали в честь самого известного произведения Шаргунова – "Ура!".

Шаргунов много ездил по стране, писал колонки в "Ex libris" НГ", постоянно мелькал на телевидении, но вот о Шаргунове-прозаике со временем стали подзабывать. Прославившие его "Ура!" и "Малыш наказан" вышли уже шесть-семь лет назад. Более поздние вещи, "Как меня зовут" и "Птичий грипп", успеха ему не принесли. Настало время для контрнаступления. Пора напомнить о себе, вновь занять оставленные было позиции. Поклонники Шаргунова ждали его возвращения из политики в литературу. Сергей не заставил себя долго ждать. Весной 2008-го в 135-м номере толерантного к молодым авторам "Континента" появилась повесть "Чародей".

На мой взгляд, возвращение в литературу получилось "на троечку". Нет, повесть Шаргунова написана достаточно грамотно, чтобы пройти сквозь редакторские фильтры. Культурно и качественно, для толстого журнала пригодно. Но у меня после "Чародея" все же осталось чувство досады и разочарования. Если бы "Чародей" был блистателен, ярок и оригинален, мы вновь бы заговорили о "знаменосце нового реализма". Если бы новая вещь была написана плохо, нарочито бездарно и безвкусно, то повод поговорить всё равно бы оставался. А "Чародей" – ни то, ни сё. Нормальная средненькая повесть, каких немало в редакционном портфеле не только столичных, но и провинциальных журналов.