Журнал Русская жизнь - Секс (июнь 2008) Страница 13

Сразу оговорюсь. Наверное, да даже и точно, это не самый плохой мир. Культурные доминаты бывают и сильно похуже, да, и вообще, в мире, который заставляет девушек одеваться сексуально, безусловно, есть своя прелесть, особенно летом. Но все-таки подмена и очевидная ложь тут налицо. Лидия Гинзбург дала очень точное определение пошлости: неправильно выстроенная и примененная иерархия ценностей. Так вот доминирующее положение секса - это и есть совсем неправильно выстроенная и решительно неправильно примененная иерархия. А мир, в основе которого заложена системная пошлость, - это все-таки не здорово.

Откуда взялась эта доминанта, кто прописал этот культурный код? Тут нет никакой загадки, все вполне очевидно - индустрия массового потребления. Причем речь, разумеется, не о производителях презервативов, фаллоимитаторов и виагры. И даже не о куда более могущественных производителях одежды, женского белья, парфюмерии и прочих прямых выгодополучателях от сексуальности. Чтобы индустрия массового потребления функционировала и развивалась, люди должны постоянно чего-то хотеть. Хотеть новый телефон, хотеть новую машину, новые или, наоборот, старые впечатления, да что угодно. Главное, чтобы желания возникали бесперебойно. Человек общества потребления - это «человек хотящий». Архетипом же этого самого «хочу», закрепленном на физиологическом уровне, является секс и сексуальные желания.

Современное общество давно уже совсем не много требует от человека - в армии он может не служить, в церковь не ходить, детей не рожать, про сословные и прочие предрассудки все уже и забыли давно. Но одно требование общество все же предъявляет и достаточно ревностно следит за его исполнением: современный человек должен хотеть секса. Сексуальная революция создала пространство сексуальной свободы и легитимизировала право человека на сексуальные желания. Однако право это довольно быстро стало одновременно и обязанностью. Как в советской конституции, где все записанные права являлись одновременно и обязанностями, а за неиспользование права на труд, например, могли и посадить.

В реальности современный человек не всегда испытывает острые сексуальные желания, однако признаться в этом публично - серьезный, а порой и непростительный грех. Не «хотеть» можно только внутри себя, вовне мы все должны излучать сексуальность. Извиняющим обстоятельством может быть только болезнь, да и то не всякая. Импотенция, например, не годится - будь добр принимать виагру.

Естественно, в этой парадигме и сам секс претерпевает значительные превращения. Он эстетизируется, а точнее, гламуризируется. Сексуально - это красиво, гладко, роскошно. Секс - это тоже красиво, гладко, роскошно. А как иначе, чтобы лучше желалось и продавалось. В итоге масскультурный образ секса оказывается в кричащем отрыве от самой сексуальной реальности. Секс - это что угодно, но только не красиво, гладко и роскошно. Тут совсем другие эмоции, совсем другие притягательные силы, все совсем другое. Кстати, потому красивая эротика столь мало возбуждает (а часто выглядит и просто асексуально), а если что и возбуждает, то вполне себе «грязное» порно. И, естественно, самые популярные страницы на порносайтах в интернете - те, где никакого намека на гламур нет. Мужики с очевидными признаками потрепанности, женщины с заметным целлюлитом - вот самые популярные герои интернета.

Это расхождение создает странные социальные и сексуальные коллизии. Не знаю, как сейчас, но лет пять назад среди состоятельных бизнесменов 40-45 лет массовой была следующая ситуация: молодая жена-красавица модельной внешности и любовница за тридцать, а часто и глубоко за тридцать. Первая - дань культурному коду, чтобы все видели, сколь успешна его сексуальная жизнь. Вторая - дань психологической и физиологической реальности, чтобы и вправду получать сексуальное удовлетворение.

Впрочем, проблема сексуальных инверсий не ограничивается причудами двойной жизни состоятельных бизнесменов. Что происходит, когда и без того перекрученный современный человек принимает условия игры - хотенье? Гламурные стереотипы сексуальности не отвечают никаким - ни физиологическим, ни психологическим - потребностям, а потому «хотенье» начинает искать свои альтернативные пути реализации, идти вширь и вглубь. Наверное, то, что писал Честертон об античности в своем знаменитом эссе «Франциск Ассизский», нельзя переносить на нашу ситуацию один в один, но совсем игнорировать его слова тоже трудно. «С человеческим воображением случилась дурная вещь - весь мир окрасился, пропитался, проникся опасными страстями, естественными страстями, которые неуклонно вели к извращению. Древние сочли половую жизнь простой и невинной - и все на свете простые вещи потеряли невинность. Половую жизнь нельзя приравнивать к таким простым занятиям, как сон или еда. Когда пол перестает быть слугой, он мгновенно становится деспотом».

Михаил Харитонов

Непристойность

Свобода нравов и свобода личности

Народу было плотно. К тому же подтрясывало: асфальт у нас не ахти. Автобус слегка вело к тротуару, как будто он отворачивал сконфуженную морду от потока черных иномарок, брезгливо рассекающих сырую московскую мокрядь. В машинах сидели люди, в автобусе стоял народ.

Я устроился на относительно освещенном пятачке в проходе: стоял, уцепившись за поручень, и пытался читать «Очерки истории российской символики» Соболевой. На оборотной стороне книжки изображена была сама почтенная исследовательница, вид у нее был скептический.

Напротив меня на рыжем сиденье помещалась тетка, обвислобокая жаботка в очках, у ног ее жались сумки и пакеты. На теткиной морде каменело раздражение.

К тетке прижималась девочка - маленькая, грустная, сонная.

Автобус тряхнуло. Кто-то произнес «туюмаму».

Девочка очнулась и посмотрела на тетку, явно намереваясь что-то сказать. Тетка ответила ей злым взглядом системы «когда-же-ты-наконец».

- Мама, - голосок девочки легко перекрыл шумы, - а почему у нас менты?

- Ты че, дура, - забухтела тетка, - тебя чему учили, совсем не соображаешь, говори - милиция, а то заберут…

- Мама, - девочка была настроена решительно, - менты людей в тюрьмы сажают, ну там бьют, убивают, ну ты знаешь. Зачем они нужны?

Я закрыл книжку Соболевой. Мне было очень интересно, что ответит тетка дочке, которая требовала от нее не больше не меньше, чем апологию российского государства и его правоохранительной системы. Бытие которой и ее полезность в общем строе мироздания объяснить не проще, чем, скажем, пользу бруцеллеза или трихомонад.

Тетка, похоже, держалась тех же мнений. Во всяком случае, она задумалась - секунд этак на пять.

- Если милиции не будет, - наконец, выдала она, - порядка не станет. Все будут жить как хочут.

- Ну и пусть не будет! - в девочке внезапно проснулся либерализм. - Пусть живут как хочут!

Вот тут тетка не заколебалась ни на секунду. Решающий аргумент вылетел изо рта сразу.

- Мало ли кто чего хочет! Вот завтра кто-нибудь захочет по улице голым ходить, и чего?

Девочка примолкла, подавленная страшной перспективой.

Я же задумался.

В самом деле, решил я. Почему-то именно такого рода соображения - что кто-то будет ходить голым - действуют на воображение сильнее, чем эпические образы войны всех против всех, отсутствия горячей воды и трупов на улицах. Именно это. То есть, конечно, если будут убивать и грабить - это ужас-ужас, и этого реально боятся. Но вот если по улице пойдут голые люди «и никто не вмешается» - это даже не ужас, а «всему конец». Это значит, что порядка больше нет никакого, совсем никакого, и настало скончание свету…

Автобус тряхнуло. Из теткиной сумки высунулся блестящий журнал в розовой оболочке. На ней держала себя за груди пышнотелая мадам, в углу сиреневым колером было выведено «Секс за тридцать».

Я так и не успел разобрать, за тридцать чего: автобус снова тряхнуло, журнал тяжело перевалился через сумочный борт и выполз на низ.

***

Рассуждая формально, порнография соотносится с сексом примерно так же, как детектив - с преступлением: одно является описанием другого, причем от этого описания мы получаем удовольствие.

Однако никто не считает чтение романа Агаты Кристи «про очаровательное двойное убийство в старом замке» чем-то предосудительным. Хотя реальное убийство вызвало бы у публики шок и возмущение. Потому что преступление ужасно, зато рассказ о преступлении интересен.

В случае же с порнографией мы имеем дело с обратной ситуацией, когда описание некоторого действия (то есть всего лишь «тусклое отражение реальности») мы считаем плохим, а само действие - в общем-то одобряем. Ведь даже самые яростные поборники нравственности, пока они вменяемы, все-таки не настаивают на поголовном воздержании и стерилизации: их требования состоят не в том, чтобы «мужчины вовсе не касались женщин в известных местах», а в том, чтобы это не показывали по телевизору.