Журнал Русская жизнь - Секс (июнь 2008) Страница 14

Однако никто не считает чтение романа Агаты Кристи «про очаровательное двойное убийство в старом замке» чем-то предосудительным. Хотя реальное убийство вызвало бы у публики шок и возмущение. Потому что преступление ужасно, зато рассказ о преступлении интересен.

В случае же с порнографией мы имеем дело с обратной ситуацией, когда описание некоторого действия (то есть всего лишь «тусклое отражение реальности») мы считаем плохим, а само действие - в общем-то одобряем. Ведь даже самые яростные поборники нравственности, пока они вменяемы, все-таки не настаивают на поголовном воздержании и стерилизации: их требования состоят не в том, чтобы «мужчины вовсе не касались женщин в известных местах», а в том, чтобы это не показывали по телевизору.

Интересно и то, что общество, в общем-то, с этим согласно. Всем же понятно, что некоторые вещи «показывать нельзя». Хрен его знает почему - но вот нельзя, и все тут.

Появилось такое отношение не вчера.

Если обратиться к истории, то мы увидим, что на всем ее протяжении людей волновали такие, вроде бы, пустяки, как чужой внешний вид, одежда, привычки, произносимые слова, и так далее. Причем государство - начиная с Древнего Египта и кончая современной Европой - всегда совало свой длинный нос в этот вопрос: вмешивалось, принимало законы, что-то там запрещало, регулировало, ну или хотя бы пыталось.

Практически все законодательные системы мира - как древние, так и современные - видели свою задачу не только в защите «прав и свобод» граждан, но и охрану их моральных устоев, хотя бы по части фасада. Не буду цитировать соответствующие положения разных кодексов - журнал, чай, не резиновый. Поверьте на слово или почитайте учебники права.

Теперь войдем в подробности: что именно считается аморальным и что запрещается.

«Непристойность» - то есть то, за что могут забрать, даже если ты ничего плохого не делаешь, - обычно усматривалась в двух вещах. Все остальное крутится вокруг этих двух.

Во- первых, непристойность видят в откровенной демонстрации своего имущественного положения -то есть роскоши или, наоборот, нищеты.

Понятное дело, под «роскошью» и «нищетой» понимались и понимаются разные вещи. Где-то когда-то роскошным считалось толстое брюхо и накрахмаленное жабо, а когда-то где-то - тощие бедра и блеск выделанной кожи. Но это не принципиально: всегда есть то, чем похваляются - и чем похваляться запрещают. «Законы против роскоши» принимались еще в Древнем Риме. Понятное дело, с грязными нищими там боролись тоже. Если кто-то сошлется на специфику латинской культуры, пусть вспомнит, как относились к роскоши и нищете в кальвинистской Женеве или в маоистском Китае. При всем различии экономических и социальных систем. «Благопристойно» - значит, средне. «Скромненько надо быть одетыми, гражданчики».

И, во- вторых, предосудительной считается слишком явная демонстрация своего пола. То есть -то самое «ходить по улице голым». В смысле - «показывать это самое», ну вы понимаете что.

Представление о «голом этом самом» опять же меняется со временем. Например, в средневековой Испании обнаженная женская грудь была довольно обыкновенным зрелищем - зато ноги прятались тщательно; увидеть хотя бы ступню дамы было головокружительным эротическим переживанием. Молодые кавалеры специально караулили возле экипажей красавиц, надеясь, что из-под пышных юбок поднимающейся по ступенькам кареты дамы на мгновение покажется хорошенькая ножка… С другой стороны, существовали культуры, где запрещенными к созерцанию считались распущенные волосы или подмышки. Разумеется, все это тщательно пряталось, и за этим строго следили «уважаемые люди». То есть сам принцип оставался ненарушаемым: общество и государство обычно регламентирует «внешний вид» своих граждан - прямо или косвенно. Регламентирует и регулирует практически: поддержание внешней благопристойности всегда считалось одной из важных забот «сил охраны порядка», как бы они там не назывались - полицейскими, городскими стражниками или какими-нибудь там альгвазилами. Это касается даже помянутых выше - надеюсь, не к ночи - российских сотрудников внутренних органов. Кои готовы пройти, насвистывая, мимо любого нарушения законов божеских и человеческих, но вот, скажем, мочащегося на казенный забор «человека и гражданина» они обязательно загребут в кутузку и оформят протокол. И не только чтобы содрать с него денежку или просто покуражиться - хотя и за этим тоже. Нет, бери выше: их волнует нравственное здоровье общества. Как выразился при мне один такой «при исполнении» - «он там свое хозяйство достает, а его женщины увидеть могут». Повторяю, то был прожженный российский ментяра, в котором трепетного рыцарства и уважения к женскому полу - с гулькино место. Поражает здесь то, что такой аргумент вообще пришел ему в голову… Однако ж пришел, что доказывает его профпригодность. Ибо здесь говорит инстинкт власти, который властно требует, чтобы пописать на улице - было нельзя. Пусть лучше ссут в лифте, где «не видно». В сочетании с отсутствием общедоступных уборных это порождает известные проблемы.

Но мы отвлеклись. Если кто сомневается в том, что именно эти две темы - демонстрация социального положения и половой принадлежности - связаны в одно целое, пусть он вспомнит значение слова «скромный», а потом постарается подобрать к нему антонимы. Тут и обнаружится, что противоположностью «скромного» является как «роскошный», так и «бесстыжий».

Почему власть борется с непристойностью? Потому что непристойность и в самом деле разрушает порядок. Настоящий порядок. Который в головах.

Человек много чего хочет. При этом некоторые желания, если их разжигать, гарантированно приводят к плохому. Например, открытая демонстрация чужого богатства обязательно разжигает социальные аппетиты: человек либо хочет «такого же», либо начинает ненавидеть богатых, либо, наконец, записывает себя в неудачники и начинает пить и колоться, а то и лезть в петлю.

Заметим, абстрактное знание о том, кто такие «есть богатые люди», так не действует. Надо ткнуть носом, чтобы расковырять самую подкорочку, достучаться до подсознанки, разжечь воображеньице. Иначе не сработает. Тут картиночка.

Разумно устроенное общество старается не злить бедных, не внушать им напрасных надежд, но и не позволять им опускаться - ведь «кто-то должен работать». Поэтому им создают условия, при которых ткнуться носом в роскошь и бесчинство сложновато. Другое дело, что люди хотят видеть эту самую роскошь - но по своему желанию и чтобы это было далеко и не совсем по-настоящему: скажем, в телевизоре, где богатые и счастливые развлекают бедных и несчастных. Это можно и даже нужно - если, конечно, богатые и счастливые выглядят достаточно глупо. «Ну это можно сделать».

Общества, смотрящие сквозь пальцы на роскошь, обычно плохо кончают. Потому что, как только богатеи начинают разгуливать в сияющих каких-нибудь мантиях, а народ это видит, начинаются классовые конфликты. Не обязательно они заканчиваются революцией, нет. Достаточно того, что низы разлагаются и начинают, вместо того чтобы работать, спиваться и безобразить. Особенно быстро этот процесс протекает в городах, где больше возможностей. Возникает плебс, который начинает клянчить хлеба и зрелищ. С ним приходится возиться. При этом более аскетичные общества развиваются экономически, потом политически… потом выясняется, что у соседей армия круче и она лучше воюет. И эта армия приходит - как пришли варвары в разложившийся Рим. Который был не слабее и не глупее варваров - а именно что разложился. Ибо низы ненавидели верхи больше, чем завоевателей. «Ишь, в золоте ходят, мрази».

То же самое касается и «половой распущенности». Самый вид молодой красивой девки, вываливающей напоказ вымя, вызывает вполне однозначные намерения. Купить ее внимание - ну там, в ресторан повести и все такое. Либо, если не на что, затащить за гаражи и изнасиловать. Либо, наконец, пойти и напиться от горя, что такая девка никогда тебе не даст. Первое намерение разрушает семейный бюджет, второе является чистой уголовщиной, третье обессмысливает жизнь… Короче, во всех случаях подрывает распорядок, установленный для малоимущих классов.

Опять же: губит не богатство, а его демонстрация - и в данном случае губительным оказывается не «разврат как таковой», а именно непристойность. Ибо она приводит к тяжелой фрустрации: мужчина оказывается окруженным «не давшими ему женщинами», а женщина - недоступными мужиками. То, что есть - скажем, семья, - перестает любиться и цениться. Ну а дальше включается все та же самая конкуренция: общества, где бабы ходят в парандже (или хотя бы демонстрируют асексуальность), начинают размножаться быстрее, да и народишко там чувствует себя более мужчинским, «без этого фона скрытого унижения».

Так что неудивительно, что политические режимы, считающие порядок самодовлеющей ценностью (например, «тоталитарные диктатуры» или «традиционные общества») борются с «роскошью» и «похабщиной» с особой яростью, причем именно и с тем и с другим вместе.