Газета День Литературы - Газета День Литературы # 74 (2002 10) Страница 13

(Любопытно, что в начале 20-ых в несколько лет около полумиллиона (возможно, значительно больше) новоявленных марксистов из местечек так или почти так колонизировали квартиры в обеих столицах. Алоизий Могарыч — это не вспомогательный персонаж, это художественно выверенная деталь времени).

Итак, для России в начале XX века было два варианта судьбы: иудейско-масонский или марксистский. Своего, национального — не было!

Что сегодня предпочтём? Из какого самый близкий путь к духовному выздоровлению страны?

В зависимости от личных предпочтений можно выстраивать логичные сценарии по любому. Тогда спросим иначе: а могли ли белые "демократы" со своими лозунгами победить, когда менталитет народа был и до сих пор остаётся монархическим — это когда русский человек желал и сейчас ещё желает свой политический выбор переложить на саму власть? У народа ни в Феврале, ни в Октябре не было желания брать власть в свои руки. И сейчас русский человек продолжает надеяться не на себя, но, разве, на дубину и на спасителя (теперь с маленькой буквы). Так, что, пожалуй, после Февраля большевики были и заслужены Россией и её единственной судьбой. Не захотела тогда страна продолжать духовно тухнуть, сама выбрала пойти на плаху! И путь к прозрению.

Полноте, Дмитрий Евгеньевич! Полюбите нас, рабоче-крестьянских внуков и правнуков! Профукали Россию не наши деды и прадеды, увы, хамы и даже убийцы — Мелеховы, Копенкины и Чекановы — а передовые, утончённые — тоньше комариного — предки нынче ненадолго наезжающих Романовых, Набоковых и Оболенских. (Не удивлюсь, кстати, если новая Берберова откроет, что как раз они — теперешние прорабы "Зелёного наугольника".)

Единственная сегодня в наличии живая Россия, от красного Брауде давно отряхнувшаяся, единственно знаемая, родная — Россия Шукшина и Личутина, Рубцова и Высоцкого, Тарковского и Хотиненко, Руслановой и Петровой. (Можно назвать и другие, не худшие ряды.)

И потом, такого мощного интеллектуального обеспечения против того, чтобы белый Брауде вновь воцарился в русском сознании, у нас не было никогда! Более того, только у нас и есть! И ещё только начинает разворачиваться в стране. То-то ещё будет! С теперешней Россией уже не получится как с Германией, ныне подобострастно тупящей глаза перед ненавидящим раввином.

Сам Галковский ещё не ответил исчерпывающим образом на русские вопросы, но он весь — в них. Рассказ совершенно поразительный, в нём дышит сила Правды, как будто читаешь историческое изыскание. До того, что когда тюремный надзиратель, не читая, бросает в парашу бумажный клочок со стихами Дездемонова, рождается короткая рефлексия: как же дошли? Рассказ удивительно ёмкий, я многое, пришлось, оставил без комментария. Замечание одно: автор рукой Кисточкина даёт по морде проходному типу, но художественно совершенно неоправданно называет его "евразийцем". Если исторической правде следовать, то никто иной, как евразиец должен был в рассказе послать итальянца замочить переметнувшегося к господам демократам "товарища Кацнельсона". Вместо реальной противоречивости образов, на которых во весь XX век каждая русская судьба выстраивалась, получилось плоское упрощение.

Хочется надеяться, Галковский подобреет и всех нас не так ещё удивит и порадует. И может быть, (а вдруг!) осуществит гоголевский проект — напишет провидческий роман, в котором даст полную Русскую Правду. Он уже её даёт — порциями. Не пожалеем ему такого щедрого ожидания. Во всяком случае, от этой чисто русской мечты — не откажемся.

Владимир Винников ПИСЬМА О ЛИТЕРАТУРЕ

По мере того как наше время становится прошлым, свидетельства о нём приобретают иную ценность. Поэтому следует особо отметить, что здесь публикуются реальные письма различным корреспондентам, отправленные и неотправленные, но касавшиеся узловых моментов развития отечественного литературного процесса. Что-то с тех пор почти забылось, что-то, напротив, стало более ясным. Но всё до сих пор витает в воздухе, которым дышит наша литература.

ПИСЬМО ДЕВЯТОЕ. 21 СЕНТЯБРЯ 2002 ГОДА.

Уважаемый (или уважаемая?) коллега!

"Легко быть филозофом, выуча наизусть три слова: "Бог так сотворил!", и сие дая в ответ вместо всех причин" — сказано Михайлой Ломоносовым больше двух веков назад и, как можно догадаться, вовсе не в наш с вами адрес. Но речь о том, что "общие места" наших рассуждений суть места самые опасные и коварные. Мы привычно проскакиваем их, как "дважды два — четыре", и правильно делаем, поскольку любая мысленная остановка здесь может привести к малоприятным, а то и катастрофическим для нашей "картины мира" результатам.

В нынешних литературных стычках (назвать их спорами, а тем более — битвами, как-то не поворачивается язык, ибо "шумят столичные витии…", а караван идет) вы определенно занимаете сторону "традиционалистов и консерваторов" — даже последняя книга ваша вышла в серии "Консервативный проект". "У нас есть, собственно, два пути: либо признать "модерн" (под ним я понимаю все "измы", в том числе и постмодернизм) с его текстами и "чистотой бездуховности" за данность и ценность, либо попытаться понять, что же стоит за "значимым как незначимым" и "игровым ничто"? Но если мы хотим понять, то понимать можно или "относительно себя" (то есть своей национальной культуры), или относительно "европейской культуры", на принадлежности к которой и руководящей роли которой модернисты всегда настаивают", — пишете вы. И возражение в том духе, что литература — не соленья и варенья, в консервации не нуждается, было бы, на мой взгляд, хотя и справедливым по сути, но всё-таки недопустимо снижающим уровень разговора. Точно так же нет особого смысла устанавливать "нерусскую" природу самих слов "консерватизм" и "традиция" или увязывать ваш "консервативный проект" с "консервативной революцией" Александра Дугина и т.п.

Однако "великая русская литература", верность которой начертана на вашем знамени, вовсе не случайно несет на себе печать "реализма", да еще, как правило, "критического". Что это за печать? Откуда она взялась? Если мы замкнемся в рамках цеховой "литературной критики", попытка ответа на эти вопросы будет или попыткой профессионального самоубийства, или "ложью во спасение", что, по сути, одно и то же.

Вряд ли Гоголь, Толстой или Достоевский хотя бы раз в жизни отнесли себя к числу "критических реалистов". Этот термин — внешний по отношению к лучшим представителям отечественной литературы XIX века, "утвержденный" именно литературной критикой, причем критикой по преимуществу "прогрессивной", "революционно-демократической". Перекличка слов между "критическим реализмом" и самой "литературной критикой" также не может быть случайной. Учитывая, что понятие о "критическом реализме" как ведущем творческом методе классической русской литературы XIX века тем не менее прижилось и даже стало основополагающим, аксиоматичным, в столь явно выраженном парадоксе, наверное, надо разобраться. Но этот "гордиев узел" незачем рубить, как некогда Александр Македонский, — его вполне можно развязать, аккуратно потянув за обе ниточки: "критики" и "реализма".

Начнем с последнего, по причине его существительного статуса. "Реализм" — достояние поздней, уже католической латыни. Его возникновение обычно связывается со спорами двух течений в схоластике, обозначенных как "реализм" и "номинализм". Первое из них утверждало действительное существование идей как отдельных объектов бытия, второе настаивало на чисто словесном, "назывательном" их характере. Этот дуализм и связанная с ним "диалектика" западного мышления стали естественным следствием догмата о filioque, исхождении Святого Духа не только от Бога Отца, но и от Бога Сына, — догмата, неприемлемого для Православия, поскольку подобное допущение ведет, как известно, к неразличению двух из трех ипостасей Святой Троицы, к их слиянию и в этом новом качестве — к противопоставлению ипостаси Святого Духа. В тот же исторический период, что и спор "номиналистов" с "реалистами", возникли и военно-монашеские "католические" ордена, из числа которых на рубежах Руси действовали Тевтонский и Ливонский. Так что с идеологией "крыжаков", как именовали наши предки крестоносцев-католиков, русские знакомились постоянно, и Ледовое побоище можно считать даже своеобразной формой богословского диспута.

Но вся тонкость ситуации заключалась, по-моему, именно в том, что победивший к XIV веку "умеренный реализм" Фомы Аквинского и его последователей-томистов проповедовал раздельное и в определенном смысле равносильное существование двух реальностей: божественной и земной. Уже Раймунд Себундский в своей "Естественной теологии" писал, что "Бог дал нам две книги — Книгу природы и Библию".