Газета День Литературы - Газета День Литературы # 60 (2001 9) Страница 14

Хорошо просматривается направление на поиск оригинальных авторов в пензенском журнале «СУРА» (который только что отметил свое десятилетие), не лишенный смелости шаг сделала «РОМАН-ГАЗЕТА», отдавшая свой 12-й номер за текущий год под рассказы такого «нетипичного» и вызывающего споры прозаика, как Сергей Сибирцев. Вызывают интерес многие номера "ЛИТЕРАТУРНОЙ УЧЕБЫ", "НИЖНЕГО НОВГОРОДА", "СИБИРСКИХ ОГНЕЙ", «СЕВЕРА», воронежского «ПОДЪЕМА» и ростовского «ДОНА», возродившейся в Ростове Великом «РУСИ» и хабаровского "ДАЛЬНЕГО ВОСТОКА". Меня буквально потрясли опубликованные в 1–2 номерах журнала «НЕВА» за этот год воспоминания Сергея Яковлева о его работе в журнале "НОВЫЙ МИР". Наивные писатели России посылают туда свои выстраданные рукописи, думая, что кто-то их там и вправду ЧИТАЕТ, а там — только грязь да интриги, интриги да заговоры и никому никакая литература и на фиг не нужна, потому что печатают все равно только своих друганов… Впечатление такое, что на коммунальной кухне царит более высокая нравственность, чем в самом либеральном журнале России, освященном именем Твардовского! Горько подумать, что аналогичная система отношений (пускай даже и с некоторыми оговорками) может иметь место во всех других, включая и наши патриотические, журналах…

Пожалуй, сильнее всего за последнее время меня обрадовал пятый номер "РОМАН-ЖУРНАЛА, ХХI ВЕК", где появился новый роман талантливого прозаика Михаила Волостнова "Авсень при Матрешках". И хотя первый его (так, к сожалению, нигде пока толком и не опубликованный) роман — "Несусветное в Поганочках" — представляется мне намного ярче нынешнего, своеобразный «фольклорный» стиль этого автора все равно наполняет душу радостью от встречи с НОВЫМ словом…

(К огромному прискорбию, только что пришло известие о том, что во время поездки в Татарстан М. Волостнов трагически погиб в дорожно-транспортной аварии. Думаю, теперь главная задача его друзей и Союза писателей России — издать посмертную книгу Михаила.)

…Увы, но именно НОВОГО СЛОВА сегодня как раз очень и очень не хватает большинству наших литературно-художественных журналов! Ощущение от знакомства с ними такое, что почти никто нынче не стремится открывать НОВЫЕ ИМЕНА, прощупывать НОВЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ, осваивать НОВЫЕ ТЕМЫ, ЖАНРЫ и ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ МЕТОДЫ. Похоже, что прочно свыкшиеся со своим устоявшимся имиджем «толстяки» уже просто боятся рисковать и до последнего «едут» на своих вчерашних «звездах», кормя читателя воспроизведением почти одних и тех же тем да использованием приевшихся художественных методов. Печально, но поиски новых имен и направлений последнее время все больше перемещаются на страницы не наших (то есть не принадлежащих СП России) журналов — таких, как «МОЛОКО», "НАША УЛИЦА", «ОСКОЛКИ», "ЗВЕЗДНАЯ ДОРОГА", «МЫ», "ЕСЛИ", "КОЛЬЦО А", «СОЛО» и некоторые другие.

Осознавая все это, я и хочу на некоторое время проститься с читателями своей рубрики и спокойно понаблюдать, куда двинутся наши литературные журналы дальше. На текущий момент, как мне кажется, разговор о журнальной жизни превращается в чисто информационное АНОНСИРОВАНИЕ (да к тому же еще задним числом!) доходящих до Комсомольского проспекта изданий, а для критика это очень скучное занятие. Не видя зародышей НОВОГО искусства, мне становится просто не о чем говорить с читателем. Ведь главная задача критика — анализировать намечающиеся изменения в путях развития литературы, помогать авторам отыскивать варианты обновления исчерпавших себя жанров, а не "сопровождать больного до смерти". Сегодня же наша литература развивается в основном лишь в КОЛИЧЕСТВЕННОМ плане, не выходя из русла апробированных стилей и методов, тогда как мне важнее дождаться вызревания в ней КАЧЕСТВЕННОГО СКАЧКА, чтобы говорить о прочитанном было интересно и мне, и моим читателям.

Ну а пока что, пользуясь случаем, я хочу принести свои извинения Александру Казинцеву, чьи глубокие публицистические статьи в "НАШЕМ СОВРЕМЕННИКЕ", без сомнения, заслуживают гораздо более обстоятельного разговора, нежели мое беглое упоминание о них, а также всем тем, о ком я в своих журнальных обзорах ничего не сказал или же сказал недостаточно полно. Я верю, что наше расставание будет недолгим и мы еще поговорим обо всем, что заслуживает внимания.

Роман Шебалин МЫШИНАЯ РАДУГА (кое-что о физиологии Москвы)

Людей нет. Нет их. То есть — не так, не эдак, не в том чтобы — это где-то там, а здесь есть они; в принципе нет, вообще, конкретно — их нет в Москве. Нас — нет.

Ах, как же! — Вы возопите и, не разбирая дороги, как, казалось бы, — есть, чуть, ай! не поскользнувшись, но все же успев ухватиться за ручку двери, ее распахиваете, вбегаете, уже путаясь пальцами в связке ключей и вот наконец-то, влетев в квартиру, скинув только шапку и пальто, нет, лучше — прямо так — к зеркалу, — Вы помните? стояли такие старые, еще даже не шкафы, а шкапы со скрипучими дверками, теплыми, почти бархатными — там были зеркала, во весь рост, чтобы вся комнатка и еще даже — окно, а там: небо, деревья, дома, переулки — и Вы сами, запыхавшийся и тычущий пальцем в это высокое от пола до потолка отражение, возмущенно: да как же! вот он — я… И уже, так, чуть более задумчиво: да вон же, вот он я…

А вот ведь и нет же! То есть да — лицо там, глаза, пальто, гримаса серьезная, глупая, но это не Вы. Может быть, и Вы, да вот Вас все равно — нет. Поверните голову слегка влево, вправо теперь — видите? В старинном зеркале отражается помимо всякой разности: комнатка, диван там, часы, стол… Но это не важно, Вы умрете — они и не вспомнят о Вас. Еще чуть голову поверните. Видите? — отразилось окно. А там, в окне — да-да, именно, в нем, а не за ним, в нем — мир, робкий, родной и мертвый, потому что мы в нем — ничего. Но он не пуст. Он пуст нами. Как свята пустота, ее бесконечная серость, ее легкое мышиное копошение и — радуга. Вы не заметили? — в Москве всегда: радуга. Обласканных, усыпленных нас, москвичей, — не было, нет, не будет…

А с Питером легче. Питержбзбр… ну, которые ленинградцы, так вот — с ними проще. Они разом удостоверились однажды, что Питер — в их воображении. Сперва, конечно, он был в воображении одного веселого горемыки с родовыми комплексами, позже — воображение, поселившись в умах иноземельных умников, стало приобретать формы некого газа, отравленные этим газом, мужички православные составили, как бы сказали иные теоретики, — базис, и проблема вымещения воды из емкости путем погружения в оную тел православных была решена. Так что — если воображаемый город и стоит на костях, слава Митре, хоть — на настоящих!

Кто, кто сказал, что немцы — зануды? Только если так, на вид, ходят себе: подтянутые, дельные, строгие, а все ж таки — лица эдакие, будто потеряли что… Но, Бог мой, навоображали же они нам цельный город, почти столичный, да еще и с императорами! Я вот что думаю: все это из газа. Возьмем, к примеру, дом какой из Питера и перевезем его, скажем, во Владимир, — не доедет ведь, растает по дороге! Во Владимир-то, может, какая дымка и приползет, но только — никак не дом. А все почему? Потому что он из газа. Резон в этом есть. Из газа строить и дешевле, и быстрее, и легче. А самое главное — не так обидно будет, когда затопит. А это уж — обязательно… Ах, ужо серые потоки воды на город Ленина и Петра хлынут… а вот — уйдут когда — нет города Ленина и Петра. Оппаньки его, гордого. Москва — иная совсем. Тут наоборот. (В смысле — это в Питере все наоборот, так, назло, чтоб пусто не казалось…)

А мы здесь — в ее воображении.

Вот так и получается, что как бы — нас нет.

Обидно. О чем тогда?

И вдруг, так, совершенно случайно, луч света выхватывает вам блик на золотистом куполе, вы запрокидываете голову, словно пытаясь поймать, нет же! понять, узнать: что это? Порыв ветра сорвет лист с ветки, вспыхнет на листе купола отражение — золото его шелестящее плавно опустится вам в руки. Эдакий мокрый лист, — поморщитесь Вы. Еще бы — где-то всегда идет дождь.

Знаю: Москва — ведь не город это, где живут, но и не город и вовсе, — что-то морское такое, теплое; и казалось бы — нет воды ей, нет ей бушующих волн сумасшедших прибоя, нет удивительных кораблей, сверкающих всеми цветами радуги в холодных лучах осеннего солнца, нет — моря ей: что вы, как можно! — Москва — море само, его, если хотите, злокозненный клок, бесполезный обрывок… остов воды… да и еще Бог знает что, — до чего еще додуматься можно! теперь, теперь… ныне — не все ли равно! но —

— но она вовсе — не она, но — оно. Москва ведь животное (морское), упало которое с неба на землю, упав (морское — на землю), оно распласталось, словно медуза зыбкая какая, а что Москву строили — сущая ложь! как же, никак нельзя было строить, невозможно: животное с простейшей организацией сознания, или без сознания вовсе, или, — да пусть хоть так! — с трансцендентальным сознанием, — как это "строиться-выстраиваться"?