Газета Завтра Газета - Газета Завтра 437 (15 2002) Страница 14

С Юсовым мы встретились на "Андрее Рублеве", и эта дружба продолжается по сей день. Я благодарен Вадиму еще и за то, что благодаря его камере открыл для себя то, что, казалось бы, давно знал до мельчайших деталей. Сколько раз зачарован был я сказкой Покрова на Нерли! И когда в первых кадрах фильма полетел над залитой половодьем землей мужик на шаре и проплыла у него за спиной белоснежная лепнина Покрова, увидел совсем по-новому этот памятник.

Всякое случалось на съемках. Однажды на тех памятных кручах Изборска всем нам пришлось не на шутку понервничать. Отважный Тарковский решил показать местным наездникам-профессионалам образцы верховой езды, но темпераментный конь тут же выбросил незадачливого всадника из седла. На глазах у застывших от страха товарищей Андрей долго не мог освободиться от запутавшегося стремени. К счастью, все обошлось, и вечером состоялось привычное после трудной работы дружеское застолье.

Знаю, что, закончив фильм, участники съемочной группы нередко просто прощаются друг с другом и разбегаются в разные стороны. Такие времена или такие фильмы? А для меня работа над "Андреем Рублевым" это, в первую очередь, состоявшаяся на многие годы дружба с близкими по духу людьми.

С Тарковским мы сошлись быстро и надолго. Готовясь к съемкам, он хотел как можно лучше понять мир Рублева, Дионисия, Феофана Грека. Но сближали нас не только русские древности. От барака на Павелецкой набережной, где я вырос, рукой подать до его старого деревянного дома на Щипке, а потому в "Зеркале" я увидел отражение собственного детства, в матери героя фильма узнал черты и моей мамы.

От замоскворецких послевоенных переулков наши разговоры могли свернуть на итальянское Возрождение, шедевры Симоне Мартине и Паоло Учелло. Белую зависть у Андрея, увлеченного Ингмаром Бергманом, вызывало то, что несколько лет назад я побывал в Швеции, вживую наблюдал места, запечатленные в лентах великого режиссера, работал на острове Готланд, где в ХII веке русские купцы построили православную церковь, украшенную фресками.

Меньше чем через двадцать лет поражающий строгой северной красотой остров стал местом действия "Жертвоприношения" — фильма, в котором я еще раз, впервые после "Зеркала", пережил чувство внутренней близости с Андреем Тарковским. Ни астральный Океан "Соляриса", ни залитая грязью Зона "Сталкера" подобных ощущений у меня, человека верующего, не вызвали. "Ностальгию", зная о давней влюбленности Тарковского в итальянское искусство эпохи кватроченто, его желании сделать картину именно в этой стране, ждал с интересом, надеждой. Но история, рассказанная в этом, безусловно, очень талантливом фильм, не всколыхнула, не растревожила душу — как это случилось с "Ивановым детством", "Андреем Рублевым", "Зеркалом", "Жертвоприношением". Считаю, что без этих четырех работ Тарковского мне жилось бы труднее...

"Савелий, а почему мы не видимся?" — воскликнул он тогда, при случайной встрече на людном московском перекрестке. Что я мог ответить Андрею? Всегда относился к нему с любовью, проблема была не во мне. Конечно, он чувствовал это, иначе не предложил бы зайти к нему в гости. Я знал, что у него новая семья, что не увижу рядом с Андреем умную, талантливую, душевную Ирму и не раз сидевшего у меня на коленях маленького Арсения. Знал и то, что в окружении Тарковского, как это часто бывает с гениями, появились недостойные, мелкие людишки, которые всегда плетут интриги и сплетни, отрывая Андрея от старых друзей и соратников. Самый страшный из этой стаи в фильме "Калина красная" предстал одним из убийц Егора Прокудина. Меня не удивило, что Василий Макарович пригласил не актера, а тот столь убедительно "перевоплотился" в зловещего мерзавца. Странным казалось другое: как Андрей, умнейший, тончайший знаток человеческих душ, не разглядел очевидного? Оказалось, видел. Почитайте дневниковые записи Тарковского, опубликованные после его смерти в максимовском "Континенте".

В семидесятом году, поверяя листу бумаги раздумья о достоинстве, чести, о том, как страшно и подло испытывать чувство, что ты никому не должен, Андрей, писал, что того супермена он "… раскусил. Очень слабый человек. То есть до такой степени, что продает себя. Это крайняя степень униженности".

Предложив мне стать его единомышленником в создании "Андрея Рублева", Тарковский так потом и относился к своему "консультанту по материальной культуре". Советовался не только по поводу икон, но и при подборе актеров, выборе натуры. Часто наши мнения совпадали, иногда нет, и я пытался переубедить режиссера: так, скомороха, сыгранного Роланом Быковым, и теперь не считаю удачей картины. К счастью, в представлении об исполнителе роли Рублева расхождений не было.

Знает ли сегодняшний зритель этого фильма, какой ажиотаж среди актерской братии вызвал слух о предстоящем фильме уже прославившегося "Ивановым детством" Тарковского? Какие только имена ни назывались. Говорили то об одном, то о другом, и тоже невероятно талантливом актере. Пробы в гриме и пробы без грима, новые звонки в театры и на студии, сотни фотографий анфас и в профиль. Что же мешало окончательному решению? Популярность, узнаваемость "звезд" экрана и столичной сцены. Андрей не раз говорил мне: "Вот бы такого, чтоб и зрители совсем не знали, и в самую точку попасть".

Однажды он вызвал меня в режиссерскую комнату и веером разложил на столе фотографии. Я заметил, что глаз у Андрея горит, и значит, это не просто очередная проба сто первого претендента. Смотрю на фотографии и вижу: лицо абсолютно незнакомое, но такое "рублевское", хотя, как известно, изображений великого мастера мы не имеем.

"Да, удивительно похож. Но из Свердловска. Не знаю, что он за актер, все-таки провинция",— Андрей колебался. Но я-то совсем иначе относился к провинции. Исходив-изъездив русскую глубинку вдоль и поперек, сколько ярчайших, самобытнейших талантов повстречал! Поэтому поспешил развеять режиссерские сомнения: "Ты же умеешь работать с актерами, а лицо, фактура потрясающие".

Познакомившись с Анатолием Солоницыным, я при первой же встрече почувствовал, что это та тончайшая, очень ранимая натура, которой только и дано осилить неподъемный груз роли Рублева. Толю утвердили, и режиссер тут же дал ему задание: три месяца не разговаривать. Дело в том, что съемки начинались с финальной новеллы "Колокол", в которой Андрей Рублев должен был заговорить после принятого им обета молчания. Столь точное следование биографии экранного героя казалось мне чересчур суровым испытанием для нашего товарища, и я рискнул его оспорить: разве без этого не обойтись? Тарковский возразил: " Что ты! Представляешь, какой у него будет голос после этих трех месяцев немоты?!" Высокое, философское в его фильмах всегда вырастает из четко выверенной конкретики. Так было и на этот раз.

Дав Солоницыну непростое задание, Андрей погрузился в другие проблемы будущего фильма. Дела и хлопоты занимали всех членов съемочной группы. Так что главным собеседником мычащего и "разговаривающего" на пальцах Толи стал я. Более благодарного слушателя, чем он, трудно себе представить. Тактичный, внимательный, невероятно дотошный, он часами готов был ходить со мной по музеям, вникал в тонкости иконописи, сидел в библиотеках над научными трудами по истории Древней Руси. Очень он оказался мне близок — и чисто по-человечески, и как великолепный, тончайший актер. Как-то, спустя годы после съемок "Андрея Рублева", подумал: что, если бы малоизвестный и совсем не пробивной актер Анатолий Солоницын, прочитав в журнале сценарий, сам, без вызова и рекомендаций не отправился из своей провинции на "Мосфильм"? Не решился бы предложить себя на главную роль в фильме модного режиссера? Подумал, да и отбросил свое предположение как совершенно нереальное.

Иначе пришел в этот фильм Коля Бурляев. Он уже был знаменит и почти взросл, когда мы познакомились в Суздале, куда я приехал в командировку. Однажды в рабочую комнату музея ко мне вошел юноша, в котором легко узнавался подросший и уже знаменитый Иван из фильма Тарковского. Выяснилось, что Бурляев здесь на съемках — в экранизации пушкинской "Метели" у него небольшая роль корнета… Прослышав о том, что я консультант на фильме Тарковского, Коля пришел, решил порасспросить, что да как, а заодно и найти во мне и Вадиме Юсове союзников. Дело в том, что, прочитав сценарий, он загорелся ролью колокольного литейщика Бориски. Мечтал только о ней, и был абсолютно равнодушен к образу Фомы, предложенного ему Андреем Арсеньевичем.

Помня по "Иванову детству" редкий, тонкий и нервный талант Бурляева, я представлял юного актера Бориской. Но все решает режиссер, а на роль пробовались десятки претендентов. Правда, пока Тарковский ни в ком из них Бориску не видел, иначе сразу вцепился бы, уговорил, отстоял на коллегиях.