Газета Завтра Газета - Газета Завтра 926 (33 2011) Страница 14

Сын композитора Максим пишет: "Шостакович и помыслить не мог о побеге за границу — мы, его родные, оставались в заложниках". А то махнул бы со всеми своими премиями, орденами и звездами, да? Судя по всему, сынок уверен в этом. Нет, яблочко от яблони может далеко закатиться...

"На встречах с журналистами, — продолжает яблочко, — отец на провокационные вопросы отвечал одно: "Я благодарен СССР и своему правительству". У него были все основания для такого ответа.

Но яблочко катится ещё дальше: "До сих пор американские журналисты недовольны его ответами: "Что это он так лицемерил?" Они не понимают, в какую страну отцу надо было возвращаться, и иначе отвечать он не мог" ("Караван историй". 2004, №3, с.204).

Отец ваш, Максим Дмитриевич, всегда возвращался в любимую страну, за которую готов был отдать жизнь. 4 июля 1941 года, на другой день после великой речи Сталина по радио, в "Известиях" было напечатано письмо Шостаковича: "Вчера я подал заявление о зачислении меня добровольцем в народную армию по уничтожению фашизма... Я иду защищать свою страну и готов, не щадя ни жизни, ни сил, выполнить любое задание, которое мне поручат. И если понадобится, то в любой момент — с оружием в руках или с заостренным творческим пером — я отдам всего себя для защиты нашей великой родины, для разгрома врага, для нашей победы".

На 635 страницах книги Волкова для этого письма не нашлось места. Уж очень оно не вписывается в образ лицемера, всю жизнь проходившего в благопристойной советской маске, каким изображает его и автор, и помянутые американские журналисты, и, конечно, другие доморощенные оборотни. Эти понимают, кто они сами, и лезут из дублёной шкуры вон, чтобы доказать, будто многие большие художники тоже были антисоветчиками, но молчали, приспосабливались. Кто? И Горький, и Маяковский, и Есенин, и Шолохов, и Платонов... Вот, добрались и до Шостаковича.

К слову сказать, о том, как это проделывается с Платоновым, поведал недавно талантливый и смелый критик Валерий Рокотов в статье "Из котлована" ("ЛГ", 2011, №31). Глубоко верна его мысль: "Для Платонова коммунизм возможен и нужен. Он отвечает русскому характеру и русскому духу... Поздний Платонов для либералов ещё опаснее. Это человек, который выбрался из котлована, из черной пропасти отрицания. Это человек, который в нужде, горе, гонениях не утратил веры и начал создавать новый храм". Многое из этого можно отнести и к Шостаковичу.

А Волков уверяет, что ещё с молодых лет композитор, как и он, "был скептиком по отношению к советской власти". Иногда, говорит, для доказательства его коммунистических симпатий в молодости ссылаются на его письма к Татьяне Гливенко, его юношеской любви. Так приведи хоть одно письмецо! Нет, страшно, боязно, что рухнет вся его пирамида лжи. У него вот какой довод: "Забывают о том, под каким жестоким контролем при советской власти находились средства коммуникации, в частности, письма". Вы поняли? Он хочет сказать, что письма Шостаковича перлюстрировались, и вот он среди пламенных признаний возлюбленной сознательно и лицемерно превозносил Советскую власть. А побывав на заключительном заседании Всесоюзного совещания стахановцев 17 ноября 1935 года, писал и другу своему Ивану Соллертинскому: "После выступления Сталина я совершенно потерял всякое чувство меры и кричал со всем залом "Ура!" и без конца аплодировал... Конечно, сегодняшний день — самый счастливый день моей жизни: я видел и слышал Сталина".

Ну, как же не лицемер! Вы только прислушайтесь к финалу Четвертой симфонии, говорит Волков, и если у вас есть тонкий, как у меня, музыкальный слух, вы отчётливо услышите "заклинание: "Умри, Кащей-Сталин! Умри! Сгинь, поганое советское царство!" Да как же, мол, верить, что он слушал Кащея и ликовал, и кричал "Ура!" Волков-то сам отродясь таких чувств и не испытывал, и не понимал. Кричать "Ура!" он мог, разве что вместе с Окуджавой и только при виде таких картин, как расстрел Дома Советов...

Шостакович — один из самых "правоверных" советских художников. Ещё в 1927 году он принял заказ на сочинение большого симфонического произведения, которое так и называлось — "Посвящение Октябрю". Но, увы, там в финале были такие трескучие стихи Александра Безыменского, что одолеть их композитору удавалось далеко не всегда. Однако, принял же заказ, не отверг.

А в 1929 году — Третья "Первомайская" симфония с заключительным хором на слова Семёна Кирсанова. Автор прямо говорил, что цель его — выразить "настроение праздника, мирного строительства". Нет, бурчит Волков и решительно опровергает самого композитора: "Никаких праздничных эмоций Шостакович в тот период испытывать не мог". Да откуда знаешь? Человеку двадцать два года, он влюблен и любим. В одном этом столько эмоций! Нет, симфонию надо было назвать не "Первомайская", а "Кладбищенская".

Между прочим, музыковед Аркадий Троицкий, брат Волкова по разуму, живописуя кошмарную советскую жизнь и муки мученические Шостаковича, в статье, посвященной столетию со дня рождения композитора, в качестве примера кошмара указывает как раз на помянутых Кирсанова, "позднее репрессированного", и Безыменского, "оказавшегося жертвой сталинского Молоха". А я знал обоих, и мне достоверно известно, что оба тихо почили в Бозе, первый — в 1972 году, второй — в 1973-м на 75 году жизни.

Особенно хорошо помню Безыменского, имевшего страсть произносить на съездах длинные речи в стихах. Это был пламенный революционер. Его звали Александр Ильич. Казалось бы, о лучшем отчестве пламенный и мечтать не может. Но Троцкий, написавший в 1927 году предисловие к первой книге поэта, изыскал лучше: Октябревич!

Так вот, Александр Октябревич действительно подвергался репрессиям. Несколько раз его жестоко репрессировал Маяковский:

Надо,

чтоб поэт

и в жизни был мастак.

Мы крепки,

как спирт в полтавском штофе.

Ну, а что вот Безыменский?!

Так...

ничего...

морковный кофе.

Или:

Уберите от меня

этого

бородатого комсомольца!

Десять лет

в хвосте семеня,

он на меня

или неистово молится,

или

неистово

плюет на меня.

Однако это не остановило Шостаковича, он успешно работал с обоими поэтами.

Оказывается, до Волкова и его собратьев-ревизионистов никто ничего не понимал в музыке Шостаковича, да и сам он не соображал, что делал. Взять хотя бы то, что и в начале творческого пути в 1927 году, как уже сказано, была у него Вторая симфония — "Посвящение Октябрю", его десятой годовщине, и уже в конце, в 1967 году — симфоническая поэма "Октябрь", посвященная пятидесятилетию революции. Музыковед А.Троицкий пишет: "Удивительно, не правда ли?" И предлагает: "Чтобы поточнее определить свои представления о времени Октября, заглянем в некое "зеркало", самое незамутненное — в стихи Мандельштама". Господи, и когда они оставят его в покое! Когда отвяжутся? Суют затычкой в любую бочку. И почему "незамутненное зеркало", если поэт честно признавался: "Мы живём, под собою не чуя страны"?.. Никакого отношения к музыке Шостаковича стихи Мандельштама не имеют. Тем более что они относятся к 30-м годам, и в них ни слова нет о революции. Уж если считать возможным объяснять музыку посредством чьих-то стихов, то тут, пожалуй, подошла бы поэма Маяковского "Хорошо!" Дело не только в том, что Шостакович знал Маяковского и сочинил музыку к его комедии "Клоп" — эта поэма, как и Вторая симфония, написана в 1927 и тоже посвящена годовщине Октября.

Нет, Маяковский не по душе Троицкому, а Мандельштам, говорит, открывает мне, что "не о том Октябре написал свою симфонию Шостакович, о котором поётся в стихах её финала. Этот Октябрь был ему ненавистен. Эта симфония — об Октябре-насильнике, об Октябре-Хаме... Это нож в спину революции!" Ленин в своё время приветствовал книгу Аркадия Аверченко "Дюжина ножей в спину революции", ибо это была талантливая книга "озлобленного до умопомрачения белогвардейца".

И так у них — всё! Сюита "Ленинград"? Да никакого там Ленинграда, там Тмутаракань! Прелюд "Памяти героев Сталинградской битвы"? Какие герои? Там о дезертирах! Музыка к спектаклю "Салют, Испания!"? Вслушайтесь: он же всей душой на стороне генерала Франко, а не республиканцев.

Очень увлекательно Волков пишет об Одиннадцатой симфонии "1905 год". Да, говорит, "с внешней стороны" она повествует о трагедии Кровавого воскресения 9 января, когда царские войска расстреляли демонстрацию рабочих Петербурга. Но есть же ещё "внутренняя сторона". И раскрыть её помог, оказывается, покойный зять композитора Е.Чуковский. Он где-то когда-то вспомнил и кому-то рассказал, что первоначально на заглавном листе симфонии стояло "1906 год", т.е. год рождения Шостаковича". И что? Как что! "Это позволяет (он себе что угодно позволяет. — В.Б.) услышать симфонию по-другому: как памятник и реквием по себе". Плевать, мол, на расстрелянных рабочих, не о них он думал, а о себе, любимом.