Анатолий Уткин - Как пережить экономический кризис. Уроки Великой депрессии. Страница 17

Вирджинский сенатор К. Свонсон стал министром военно-морского флота (имея в виду его преклонный возраст, Рузвельт рассчитывал на собственное непосредственное руководство военно-морским флотом). Г. Уоллес занял пост министра сельского хозяйства — это стало для него уже семейной традицией, его отец занимал тот же пост при Гардинге и Кулидже.

Дж. Фарли стал министром почт, Ф. Перкинс — министром труда (первая женщина, включенная в кабинет министров). В этом кабинете не было звезд первой величины, и, возможно, тактика Рузвельта заключалась втом, чтобы быть безусловно первым среди просто компетентных чиновников.

Не меньшее значение, чем кабинет министров, должен был играть «личный штаб» президента. Главным секретарем был назначен Луис Хоув. Стив Эрли и Мар-вин Макинтайр отвечали за отношения с прессой и назначения (официально они значились помощниками секретаря). Моли и Тагвел работали прямо на президента, хотя оба, как говорилось выше, имел и другие официальные посты. Три верных союзника — Берль, Франкфуртер ифлинн предпочли остаться за пределами администрации.

Тем временем в Пенсильвании безработица выросла на 28 процентов за период между июлем 1932 и мартом 1933 годов. В день инаугурации безработными здесь были полтора миллиона человек. Во всей огромной "Америке безработных^ было неясно сколько — от 13 до 18 миллионов человек. (А Гувер летом 1932 года сказал, что «депрессия уже позади».) Голодные бунты стали повсеместными. Инвестиции уменьшились по сравнению с 1929 годом на 90 процентов. Производство автомобилей упало на 75 процентов. Половина фермеров жила на средства вдвое меньше, чем признанный прожиточный уровень. Банковский кризис усилился в феврале 1933 года Будущий издатель «Вашингтон пост» Кэтрин Грэхэм записала в дневнике: «Мир попросту уходит из-под наших ног».

К марту 1933 года более половины штатов закрыли свои банки. Фондовая биржа Нью-Йорка была закрыта. Снег и дождь падали с небес, когда Рузвельт с семьей отбыли 2 марта 1933 года в Вашингтон. Будущий президент вез с собой текст прокламации о временном закрытии банков и о созыве конгресса на чрезвычайную сессию. Поезд мчался через индустриальное сердце страны, но ни одна труба не дымилась.

Рузвельт прибыл в Вашингтон — его встречали десятки тысяч людей. К их удивлению, они видели выражение беспечности на лице избранного президента. Окружающим он говорил, что «вера людей является самым важным». Если он потерпит поражение, то его можно будет сравнить только с поражением Вашингтона и Линкольна.

Иллинойс и Нью-Йорк были на грани краха. Фондовая биржа была закрыта. Губернатор Лэндон назвал капиталистов «рэкетирами». К концу пятницы 3 марта 1933 года в этих городах закрылись все банки. В остальных штатах выдавали 5 процентов депозита. По сведениям Федеральной резервной системы, в казне не было драгоценного металла, чтобы обеспечить американскую валюту. Министерство финансов не могло финансировать работу даже федерального правительства, и США в техническом смысле были банкротом. Накануне инаугурации вся банковская система страны объявила выходные дни — финансовое сердце западного мира остановилось.

Рузвельту необходимо было браться за инаугураци-онное обращение к стране. Вскоре после избрания Рузвельт определил президентство как «преимущественно место, которое позволяет осуществлять моральное лидерство. Все наши великие президенты были лидерами мыслительного процесса своего времени, когда определенные исторические идеи, касающиеся жизни нации, должны были быть прояснены».

Хотя президент Гувер и получил последний президентский чек на пять тысяч долларов, свой последний день в Белом доме он провел незавидным образом. Гувер просто не в состоянии был организовать традиционный ужин с заступающим в должность президентом и решил организовать что-то «меньшее». В конечном счете он встретил прибывшую на традиционный четырехчасовой чай в Белом доме семью Рузвельта в самом отвратительном настроении. Гувер предупредил, что страна находится «на грани финансовой паники и хао-са» — и все потому, что его коллега из Нью-Йорка не внушает финансовым кругам доверия. Гувер еще раз предложил Рузвельту выступить совместно, и снова ФДР уклонился. Для Рузвельта выступить в паре с Гувером было бы в данной ситуации политическим самоубийством. К тому лее Рузвельту ждать было недолго — завтра он станет президентом.

В десять часов утра 4 марта Рузвельт отправился в епископальную церковь Святого Иоанна — напротив Белого дома. «Несколько минут он стоял на коленях, закрыв лицо руками». Эндикот Пибоди, как в детские годы, вел службу. В «Мэйфлауэре» Моли и Вудин рекомендовали закрыть всю банковскую систему.

Обозреватель Артур Крок сравнил атмосферу в американской столице в день инаугурации с «настроением в городе, осажденном врагами». Перед Капитолием собралась толпа в сто тысяч человек. Генерал Макартур командовал инаугурационным парадом, и он ожидал беспорядков. На стратегических высотах были установлены пулеметы. Черная толпа в промозглую погоду ждала полудня. Наконец часы Капитолия пробили двенадцать.

Этим серым мартовским днем Рузвельт положил руку на семейную Библию и обратился к верховному судье Чарльзу Эвансу Хьюзу. Трехсотлетняя семейная Библия была открыта на первом послании апостола Павла коринфянам: «Даже если я говорю на языках людей и ангелов, но не владею даром милосердия, то я всего лишь глухой колокол, или дребезжащий кимвал. И если даже я обладаю даром прорицания, и все тайное мне ведомо; и если даже исполнен я глубокой веры, так что могу двигать горы, но не владею даром милосердия и любви, то я — ничто».

Игнорируя аплодисменты, Рузвельт достал написанный от руки текст речи, над которой столько корпели в Гайд-парке. Ни одна фраза не была позаимствована, то был чистый Франклин Делано Рузвельт. Измученная страна услышала новые слова, а Гувер рассматривал свои ботинки. Инаугурационная речь Рузвельта запомнилась не меньше, чем второе инаугу-рационное послание Линкольна и речь при вступлении

в должность Кеннеди. Больше конкурентов нет. Трудности страны «слава Богу, носят только материальный характер». После страстных призывов не потерять этических основ Рузвельт признал в эти первые секунды своего президентства, что «наша нация рвется к действию, и действию именно сейчас. Нашей величайшей первостепенной задачей является дать этим людям возможность работать».

Он пообещал конкретные рабочие проекты, пообещал «в должной степени использовать наши большие естественные ресурсы». Он призвал к повышению цен на сельскохозяйственную продукцию, обещал помощь хозяевам заложенных домов. Он призывал американцев возобновить дух пионеров, дух взаимопомощи и неистребимого упорства. Он призвал соотечественников «двигаться вперед как обученная и лояльная армия, жаждущая претерпеть жертвы, готовая сражаться как на войне… Впереди тяжелые дни, которые может смягчить только светлое мркество». Рузвельт напомнил, что «цены упали до фантастического уровня; налоги возросли; наша платежеспособность уменьшилась; мы видим падение доходов; средства обмена, замерли, мешая торговле; остановились заводы; фермеры потеряли рынки для своих товаров; многолетние сбережения многих семей исчезли. Но самое главное — это то, что огромная толпа безработных не видит просвета. Но наши несчастья исходят не из-за оскудения земли. На нас не обрушились ни чума, ни тучи насекомых. Сравнивая нынешние опасности с теми, что преодолели наши предки, мы видим, что они верили, и их ничто не запугало — и мы должны быть благодарны им за это. Природа принесет свои плоды, а человеческие усилия умножат их. Изобилие лежит у нашего порога».

Рузвельт произнес слова, которых ждали все, кто замер в толпе или у радиоприемника: «Наступило время сказать правду, всю правду открыто и смело. Нет никакой необходимости избегать честной опенки условий нашей жизни сегодня… Менялы убежали со своих высоких мест в башне нашей цивилизации». Задача сейчас — поставить социальные ценности выше, чем денежные доходы. И речь идет не об этике только, не о словах. «Наша страна требует действий, действий сейчас, немедленных действий». Наша великая нация выстоит в этом испытании, как она выносила все прежние, она оживет и будет процветающей… Единственное, чего мы должны бояться, — это самого страха — безымянного, бессмысленного, безотчетного страха, который парализует усилия, необходимые для превращения отхода в наступление…». Возможно, Рузвельт позаимствовал у Торо слова о том, что «ничего не нужно бояться кроме страха», но в любом случае эти слова воодушевили тысячи и миллионы людей.

Это было начало рузвельтовской постоянной и неукротимой политики направить гнев и отчаяние миллионов людей против реальных проблем. Слой капиталистов лишь потом смог понять, что президент отводит гнев 80 процентов американского народа от богачей, направляя их на темные силы судьбы. «Я испрошу у конгресса самые широкие полномочия, чтобы начать войну с несчастьем, я испрошу такие полномочия, как если бы на нас напал внешний враг». Сравнение депрессии с войной вызвало у толп собравшихся очевидное одобрение. Многотысячная толпа у Капитолия всем своим видом показывала, что американцы готовы вручить едва ли не любые полномочия президенту, если он предпримет активные меры по спасению страны.