Олег Кашин - Всюду жизнь Страница 17

Сейчас в точно такой же ловушке находится идея массового протестного движения молодежи: русская «Пора» (а никто не знает, какая из этих шести организаций и есть настоящая «Пора») уже зажата между условным Жириновским и условным Убожко – но совершенно без посторонней помощи, сама по себе (если, конечно, отказаться от параноидальной мысли о том, что все вокруг – проект Суркова). Представим: 2007 год, какая-нибудь партия Каспарова-Рыжкова набрала 0,5 процента, международные наблюдатели говорят: это, мол, подтасовка, на самом деле не 0,5, а 0,6, – и возмущенная молодежь как бы стихийно выходит на майдан. Точнее – на майданы, даже майданчики. Десять активистов «Обороны» – на Манежную, пять активистов движения «Ура!» – на Лубянку, трое из «Хватит!» – на Пушкинскую, плюс Удальцов неподалеку дерется с ментами, а нацболы захватывают Центризбирком и через полчаса садятся в тюрьму. Вот и вся революция.

Вася Якеменко, дорогой, – ты после публикации моей колонки о тебе поменял номер мобильного, приходится теперь с тобой общаться таким вот образом, через РЖ, – ты понимаешь что твои «Наши» никому не нужны? Революция, против которой ты борешься, сама себя съела. Позови хоругвеносцев и возвращайся к борьбе с калоедами – это, по крайней мере, веселее.

Гражданское общество

Во вторник я опоздал к Мещанскому суду. Когда я пришел от метро «Комсомольская» на улицу Каланчевскую, приговор Ходорковскому уже вынесли, и через дорогу от суда уже стояло гражданское общество и скандировало «Позор».

Словосочетание «гражданское общество» я употребляю здесь абсолютно без иронии. У людей, которые две с половиной недели кричали у Мещанского суда «Свободу МБХ!» и другие жизнеутверждающие лозунги, не было никаких стимулов – ни материальных, ни карьерных, ни каких-то еще, – чтобы каждый день ходить на Каланчевскую. Скажу больше – более искренних людей я вообще давно не видел, тем более в таком количестве. Эти двести (среднесуточные данные) человек искренне, очень искренне верят в то, что их судьба, судьба их страны зависит от судьбы бывшего комсомольского функционера, которому случилось в течение нескольких лет побыть самым богатым человеком страны. Они искренне верят, они искренне кричат «Свободу!» и «Позор!», они искренне плакали, услышав о том, что их герою суд дал девять лет колонии.

Вот бабушка с заплаканными глазами воздевает к небу маленький кулак. Она говорит, что наступил тридцать седьмой год и что она боится звонков в дверь – ей кажется, что за ней вот-вот придут, точно так же, как полтора с небольшим года назад пришли за тем, кого она называет Мишенькой. Бабушку не смущает то обстоятельство, что Мишенька на момент ареста был миллиардером, а у нее ничего нет, даже льгот, и вообще по-хорошему ей следует бояться, наоборот, тишины в дверном звонке, бояться того, что за ней, за старой бабушкой, не придут, скажем, вызванные ею по телефону врачи «скорой помощи» или дети-внуки, если таковые есть. Бабушка не боится ничего, кроме того, что ее может ждать судьба Ходорковского, – и бабушка, конечно, очень сильно ошибается.

Вообще, это главная проблема тех людей, которые две недели искренне ходили на Каланчевскую поддерживать Ходорковского. Они не могут объяснить, почему они его поддерживают, почему считают суд несправедливым, а прокуратуру – предвзятой. Мантры про «самую прозрачную компанию» и «басманное правосудие» знают, но больше ничего сказать не могут. Потому что не знают.

Помню, было какое-то мероприятие с фуршетом для журналистов, и на нем помимо остальных была девушка – молодая-молодая, восторженная такая – из одного либерального интернет-издания, которая вообще непонятно как на этом фуршете оказалась, потому что весь год каждый день ходила в зал Мещанского суда писать репортажи о ходе процесса, а больше никуда не ходила. И вот эта девушка рассказывает: мол, повезло вчера мне, когда объявили перерыв, успела подойти к клетке, и МБХ мне прямо в глаза посмотрел и улыбнулся. В буфете кинотеатра «Перекоп» на Каланчевской, куда, как рассказывают, в перерывах ходили обедать адвокаты и журналисты, эта история, может быть, и вызвала бы восхищенные возгласы – черт подери, прямо в глаза посмотрел, да? А тут была немножко другая компания, и девушку спросили: «Ну и что?» И она почему-то смутилась, стала говорить, что ей было приятно, что на нее обратил внимание Михаил Борисович, потому что она очень за него переживает и очень хочет, чтобы его поскорее выпустили. А когда ее спросили, а почему, собственно, его должны выпускать, ответила (цитирую почти дословно): «Но ведь он же такой воспитанный, интеллигентный, красивый!» Ей казалось, что это – серьезный аргумент в пользу немедленного освобождения подсудимого, и она не поняла, почему все, кто слышал ее, вдруг засмеялись. Громко засмеялись.

Не нужно, однако, думать, что для нашего гражданского общества свет клином сошелся на процессе Ходорковского. Ходорковского, в конце концов, защищает только половина гражданского общества. Другая половина в это время защищает другую потенциальную жертву российского правосудия – женщину по фамилии Иванникова, которая зарезала вроде бы пытавшегося ее изнасиловать мужчину. Женщине грозит срок за убийство, патриотическая общественность требует женщину оправдать. Гражданское общество – я опять употребляю это выражение без иронии – устраивает пикеты в поддержку женщины, печатает листовки с пересказом ее показаний следствию, радуется, когда удается организовать заметку о ней в газете или сюжет по телевизору. И как у первой половины гражданского общества есть свои мантры про прозрачную компанию, так и у второй – риторический вопрос «Хотели бы вы, чтобы на ее месте оказалась ваша жена-дочь-сестра?» или похожий на каламбур лозунг «Нам запрещают защищаться»; а стоит только кому-то даже не возразить, а просто сказать что-то не соответствующее этим мантрам в СМИ или даже в ЖЖ – тут же налетает гражданское общество с криками про жену, дочь и сестру, и круг окончательно замыкается.

Если вы подумали, что эта колонка о том, как одни идиоты непонятно зачем защищают жулика, а другие идиоты тоже непонятно зачем так же рьяно защищают убийцу, то это не совсем так. Во-первых, нельзя людей огульно называть идиотами. Во-вторых, я не знаю, жулик Ходорковский или нет, убийца или нет Иванникова. Действительно не знаю, некомпетентен я в этом. В-третьих, меня прежде всего беспокоит то, что гражданское общество в нашей стране устроено так, что двести человек защищают Ходорковского, еще сто – Иванникову, и те и другие друг на друга никакого внимания не обращают, в итоге получается, что идешь по Каланчевской – а там гражданское общество стоит в виде кучки маргиналов на тротуаре. А мимо нормальные люди ходят. И милицейское оцепление рядом стоит.

А на самом деле надо, чтобы не кучки маргиналов боролись за нечто не интересное остальным кучкам маргиналов, а все гражданское общество боролось за что-нибудь, касающееся всех. По-моему, это не такая фантастика, как может показаться на первый взгляд. Люди, защищающие Ходорковского, и люди, защищающие Иванникову, – у них же очень много общего. Хотя бы в том смысле, что ни те, ни другие не способны толком объяснить, за что и против чего они борются. Значит, и тем и другим нужно учиться доказывать оппонентам и наблюдателям свою правоту. И тех и других, полагаю, могла бы научить этому большая, выходящая за рамки их традиционного круга дискуссия о том, от чего можно отказываться во имя гражданского общества, а от чего нельзя. У меня есть стойкое ощущение, что гражданское общество станет настоящим только тогда, когда вместе с Мариной Литвинович защищать Ходорковского выйдет (конечно, с какими-нибудь оговорками – но выйдет) Константин Крылов, а вместе с Константином Крыловым защищать Иванникову выйдет Марина Литвинович.

Обнимая Яшина и Воробьеву

Двадцать шестого апреля около шести вечера у меня зазвонил телефон, я взял трубку, и, как обычно, веселый голос моего друга Ильи Яшина спросил меня: Кашин, мол, угадай, где я сейчас, откуда звоню?

– Конечно, из ментовки, – ответил я и оказался прав – почти за час до начала традиционной демонстрации белорусской оппозиции «Чернобыльский шлях» белорусская милиция задержала приехавшего в Минск Илью и его друзей-соратников. Наутро минский суд приговорил задержанных к нескольким суткам административного ареста. В Москве началась предсказуемая истерика – каждый день оставшиеся в России активисты молодежных «Яблока» и СПС выходили на несанкционированные митинги к белорусскому посольству, требуя освобождения арестованных товарищей, и я тоже ходил туда – вначале просто как репортер, затем, когда начались выходные, как частное лицо, недовольное арестом друзей в соседнем, пускай братском, но все-таки чужом государстве. Я стоял, слушая речи ораторов и вялые крики милиционеров (они сознавались, что получили установку – антилукашенковские митинги не разгонять), и думал о том, что я скажу Яшину и остальным, когда они, отсидев положенные сутки, вернутся в Москву.