Лев Айзерман - Педагогическая непоэма. Есть ли будущее у уроков литературы в школе? Страница 18

Но на пути господствующая сегодня в школе система и методика преподавания литературы. Тысячи учителей словесности делают все возможное и невозможное, чтобы выполнить свой долг и свое призвание. Но и их система преподавания и система контроля за преподаванием загоняет в тупик.

часть вторая ТУПИК

1. ПОЧЕМУ НЕ УСЛЫШАН «СТУДЕНТ»?

В 2006 году в нашей школе проходил муниципальный тур окружной литературной олимпиады. Задание нам были присланы. Я прочел все сорок два олимпиадных сочинения учеников десятых классов. Пятнадцать школ, шесть из которых – гимназии и лицеи. К тому же на олимпиаду вообще попадают, как говорится, лучшие из лучших учеников по литературе. А между тем я стоял у истоков организации и проведения олимпиад. Очень много лет я к олимпиадам вообще не имел никакого отношения, кроме тех, что проводились в собственных классах. В 1966/67 учебном году в Москве была проведена 16-я математическая олимпиада школьников, 23-я химическая, 19-я географическая и только первая олимпиада по литературе как учебному предмету. Я тогда работал в Московском городском институте усовершенствования учителей, и мне поручили теоретически обосновать модель олимпиады по литературе. (Это обоснование вошло в изданное десятитысячным тиражом и доведенное до каждого учителя литературы Москвы методическое письмо «Преподавание литературы и проверка знаний учащихся» (М., 1969). Отмечу, что с тех пор в Москве не было издано ни одной книги с анализом знаний учащихся города по литературе и изложением развернутых рекомендаций по методике проведения такого анализа.) Естественно, мне было интересно познакомиться с олимпиадами времен нынешних. И вот по какой причине.

В школе, в которой я проработал вот уже двадцать два года, никогда не было профильных гуманитарных классов, хотя и были всегда яркие, гуманитарно одаренные ученики, которые в жизни собирались идти по другому пути.

Раз уже зашел разговор об олимпиадах, то должен сказать, что ныне не соблюдается тот порядок, который мы ввели сорок лет назад и соблюдали неукоснительно: через некоторое время после каждого этапа олимпиады (школьный – районный – городской) собирали всех ее участников и, не называя фамилий, все варианты заданий анализировали. В течение нескольких лет мы (нас было трое учителей) проводили тур литературы в олимпийском марафоне лицеев России. В каждой команде пять человек, и все они должны пройти испытания математикой, физикой, литературой, иностранным языком и, если не ошибаюсь, историей. Так нам просто не давали машины, чтобы отвезти нас в Москву (обычно в течение недели марафон проходил где-то под Москвой), до тех пор, пока мы не проведем анализ олимпиадных работ для участников. Иногда все это происходило уже на ночь глядя. Но, по свидетельству самих ребят, это была самая интересная часть марафона. К сожалению, эта традиция утрачена.

В тот год десятиклассники должны были сравнить два стихотворения и написать рецензию на рассказ (термин явно неудачный: старшеклассники рецензируют Чехова!).

Десятиклассникам был предложен рассказ Чехова «Студент». Этот рассказ сам Чехов считал своим лучшим рассказом. Небольшой, чуть больше трех страниц, он поражает глубиной, художественной силой и абсолютной прозрачностью. В статье, «Студенту» посвященной, Н. А. Дмитриева написала: «Такого гимна жизни, пропетого в полный голос, нет ни в одном другом сочинении Чехова». И саму статью эту Дмитриева назвала «Послание Чехова»: это «его главное послание будущему».

Так вот, из сорока двух писавших (напомню, это лучшие ученики по литературе, в том числе и из лицеев и гимназий) послание это дошло (а говоря попросту, рассказ поняли) до восьми человек. То есть до каждого пятого. А если быть точным, и того меньше. Таковы сливки. Что же говорить о молоке.

Но сначала вспомним рассказ. В Страстную Пятницу Иван Великопольский, студент духовной академии, сын дьячка, возвращается домой. Кругом было пустынно и как-то особенно мрачно. Внезапно наступил холод, вечерние потемки сгустились быстрей, чем обычно. Мучительно хотелось есть.

И он

«думал о том, что точно такой же ветер дул и при Рюрике, и при Иване Грозном, и при Петре, и что при всех них была такая же лютая бедность, голод; такие же дырявые соломенные крыши, невежество, тоска, такая же пустыня кругом, мука, чувство гнета, – все эти ужасы были, есть и будут, и оттого, что пройдет еще тысяча лет, жизнь не будет лучше».

Но вот у костра он встречает двух женщин, мать и дочь, и рассказывает им об Иисусе, его смертной тоске в Гефсиманском саду, апостоле Петре, его отречении от Учителя и горьких рыданиях стыда. Рассказ его до слез взволновал женщин. И теперь студент думал,

«что если Василиса заплакала, а ее дочь смутилась, то, очевидно, то, о чем он только что рассказывал, что происходило девятнадцать веков назад, имеет отношение к настоящему – к обеим женщинам и, вероятно, к этой пустынной деревне, к нему самому, ко всем людям».

«И радость вдруг заволновалась в его душе, и он даже остановился на минуту, чтобы перевести дух. Прошлое, – думал он, – связано с настоящим непрерывною цепью событий, вытекающих одно из другого. И ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного, как дрогнул другой».

И он

«думал о том, что правда и красота, направлявшие человеческую жизнь там, в саду и во дворе первосвященника, продолжались непрерывно до сего дня и, по-видимому, всегда составляли главное в человеческой жизни и вообще на земле; и чувство молодости, здоровья, силы, – ему было только 22 года, – и невыразимо сладкое ожидание счастья, неведомого, таинственного счастья овладевали им мало-помалу, и жизнь казалась ему восхитительной, чудесной и полной высокого смысла».

На этой ноте и заканчивается рассказ.

Итак, все это услышали лишь восемь человек, восемь из сорока двух пятерочников по литературе, учеников гуманитарных классов в том числе.

Ну и о чем же писали остальные тридцать четыре? Как восприняли этот рассказ?

«Простой студент словно заглядывает не только в потаенные уголки души Лукерьи и Василисы, а в души самих читателей, задает им немой вопрос: “А как бы вы поступили на месте Петра?”»

«Иван думает, что если этот рассказ произвел на женщин такое впечатление, значит, он имеет и к ним отношение. Может быть, женщины сами были жертвами предательства, а может, и сами предали».

«Это произведение написано на очень актуальную тему. Неужели Василису тронула история студента? Я считаю, что это не так. Все дело в том, что она совершила какой-то плохой поступок, может, предала близкого человека и сейчас сожалеет о нем».

Поди попробуй отделить здесь эстетическую глухоту от нравственного, как говорил Юрий Трифонов, недочувствия. А что если для авторов этих только что процитированных сочинений попросту не существует сама возможность сопережить боль и страдания другого, тем более так далекого? Но пойдем дальше.

«Прочитав рассказ Чехова “Студент”, я задумалась, а какая же тема рассказа, какова его идея? Никакой темы и никакой идеи рассказ не содержит». «Прочитав рассказ Чехова, мне стало немного не по себе, рассказ показался мне мрачным и темным. Чем-то напоминающим учебник истории. Рассказ мне не понравился, и я бы не стала читать его еще раз».

«В конце рассказа автор отрекается от своих поступков. Таким хочет видеть рассказчик и отрекающихся от веры в будущее россиян и особенно управленческую верхушку».

«Прочитав этот рассказ, я не нашла в нем привычного мне юмора, сатиры, иронии. Я лишь увидела размышления о смысле жизни. И в этом я вижу недостаток рассказа. Мне не хватало эмоций, не хватало привычного и любимого чеховского стиля. Рассуждения главного героя кажутся мне несправедливыми и слишком пессимистическими. Больше того, меня возмущают размышления Ивана на евангельские темы. Он сравнивает себя с апостолом Петром, когда говорит, что точно так же в холодную ночь грелся у костра апостол Петр. Петр был учеником самого Иисуса Христа, а кто такой Иван Великопостный? Еще более невероятно звучит предположение студента, что происходящее в ту страшную ночь с Петром имеет какое-то отношение к деревне, в которой происходит действие рассказа, ведь этой деревни не было и не могло быть девятнадцать веков назад. Это совершенно очевидно и понятно даже ребенку. Так зачем же такое писать. И наконец, эта неожиданная радость в конце рассказа была более чем некстати. В реальности мнение человека о таких глобальных вещах сразу не меняется. Итак, я считаю, что “Студент” – самое неудачное произведение Чехова. Но ведь каждый, даже самый талантливый, имеет право на ошибку. И слава Богу, что таких рассказов у А. П. Чехова больше нет».

(Напомню еще раз, что сам Чехов считал «Студента» своим лучшим рассказом.)