Лев Айзерман - Педагогическая непоэма. Есть ли будущее у уроков литературы в школе? Страница 19

(Напомню еще раз, что сам Чехов считал «Студента» своим лучшим рассказом.)

В чем же дело? Вполне возможно, что ученики, писавшие о рассказе, вообще ничего не знают о том евангельском сюжете, который звучит в нем. Но думаю, что главное в другом. Смысл анализа литературного произведения на уроках в школе в том, что он открывает произведение ученику. Но это не только путь к постижению вот именно этого произведения. Он сам по себе самоцелен и самоценен. Анализ самоценен потому, что именно в процессе анализа происходит обогащение первичного восприятия и сопереживания. Анализ самоценен и потому, что формирует само умение постигать художественное произведение, то есть воспитывает читателя. Как говорят китайцы, дай человеку рыбу, он будет сыт один день, научили его ловить рыбу, он будет сыт всю жизнь. Беда школьного преподавания не только в том, что на уроках учеников порой кормят не самой свежей рыбой. А в том, что их не учат ловить рыбу. Сплошь и рядом ученик получает готовое знание, некоторый итог, результат. Литература и знание о литературе лежат в разных плоскостях. Знание как бы накладывается на прочитанное (хорошо если прочитанное!), ученик не умеет вычитать это знание из прочитанного. Как говорила Рыбникова, он не по-литературному знает литературу. И вот результат: прочитав произведение, о котором в школе ничего не было сказано, которое, как говорят в школе, не изучено, ученик оказывается беспомощен.

Но ведь литература в школе не для того существует, чтобы передать ученику сумму информации о писателях и произведениях. Я летел из Москвы в Хабаровск читать лекции учителям. Спать в автобусе и самолете я не умею, так что дорога оказалась трудной, долгой, утомительной. И было одно желание: из пункта А прибыть в пункт Б. Но я много лет с учениками, с друзьями путешествовал пешком, на лыжах, на шлюпке, на байдарках, на теплоходах по рекам и озерам. И здесь прибытие в пункт Б вообще не было целью. Даже наоборот – чем-то печально-огорчительным. Главное само путешествие: увиденное, пережитое, впечатления, встречи, приключения, опасности, разговоры, споры. То же самое и в преподавании литературы: здесь вся суть в процессе, в движении, в чтении и размышлении, переживании. Это, а не вывод, итог, результат, который в принципе-то изложен в учебнике. Но трагедия школы в том, что в преподавании литературы господствует не центростремительная методика, ведущая к книге, образу, писателю, а центробежная: к сочинению, к контрольной работе, а главное к экзамену. Почему это происходит, нам и предстоит изучить.

Пока же должен сказать, что для меня «Студент» очень личный рассказ. И, не православный, не христианин, вообще неверующий, я с волнением стоял около ограды Гефсиманского сада. Для меня чеховский рассказ – это рассказ о связи времен, сфокусированный прежде всего на литературу. И заканчиваю курс литературы в Х классе я именно этим рассказом. Потому что он, кроме всего прочего, и о значении классического наследия для нашей духовной жизни.

2. ЛИТЕРАТУРА ИЛИ ИНФОРМАЦИЯ О ЛИТЕРАТУРЕ

В 1963 году я пришел на работу в кабинет русского языка и литературы Московского городского института усовершенствования учителей, через пять лет стал его заведующим. Первый месяц работы я занимался разбором архива кабинета, который не приводили в порядок с довоенных лет. Там было много интересного. Я нашел выпускное медальное сочинение своей подруги, посвященное Сталину. (Незадолго до того у нее был расстрелян друг и первая любовь, обвиненный в подготовке покушения на товарища Сталина. Но в сочинении она не лукавила. Эти две линии не пересекались, что часто было характерно для моего поколения.) Я нашел там и переплетенный том материалов конференции, проведенной в моем классе и посвященной Островскому. Там был и мой доклад: «Русский театр до Островского». Но самой главной находкой была трудовая книжка и пачка лекций выдающегося советского методиста Марии Александровны Рыбниковой, работы которой сформировали меня как учителя и методиста. Все лекции, как я установил при сверке текстов, вошли в классическую книгу Рыбниковой «Очерки по методике литературного чтения». Но был там и текст доклада, прочитанного 12 марта 1941 года, уже после того, как книга была закончена. Насколько мне известно, это последнее выступление замечательного нашего педагога, текст которого сохранился. Я познакомил с ним читателей в первой своей книге «Уроки. Литература. Жизнь», которую выпустило «Просвещение» в 1965 году, то бишь сорок пять лет назад. С тех пор выступление Рыбниковой никогда не воспроизводилось. Не могу сейчас к нему не обратиться. Тем более что, скорее всего, сегодня в стране нет учителя словесности, у которого была бы эта моя первая книга.

Рыбникова исходила из того, что задача преподавания литературы в школе —

«вырастить гражданина, человека, умеющего мыслить, чувствовать и действовать».

Но, отмечая «очень частое и совершенно правильное желание воспитать на литературе», она с тревогой говорила, что часто воспитание на уроках не является воспитанием средствами литературы.

«Это желание воспитать средствами литературы осуществляется иногда, я бы сказала, методом коротких ударов – непосредственно от литературного образа, сразу же после чтения расшифровывая его значимость. Сам образ не переживается, не осваивается, а просто как аллегория показывается молодому поколению…

Учащиеся не успевают еще пожить вместе с Герасимом, подумать о том, что их особенно волнует – судьбе Муму, – им сразу задается вопрос об образе Герасима. Однако их больше интересует вопрос, почему все-таки Герасим утопил собачку.

И вот учитель считает, что это между прочим, что об этом можно поговорить снисходительно к детской наивности, а от нас требуется прежде всего разбор образа – и программой, и высотой требований, на которой мы стоим. И вот говорится о крепостном праве, о крепостном крестьянине, об отношении барыни к Герасиму.

Этот чрезмерно быстрый переход к тем выводам, к которым мы должны прийти, но которые нам ценны постольку, поскольку идеи автора остаются в сознании ученика, этот быстрый пробег по произведению, конечно, враждебен тем методическим задачам, которыми должно быть пронизано литературное чтение».

«Воспитывать, но средствами искусства» – вот в чем пафос и этого, и всех других выступлений М. А. Рыбниковой. Без «самого важного – любви к литературе, умения читать, умения разбирать, умения мыслить с помощью писателя, радоваться ему и на нем расти», – без всего этого нет подлинного воспитания на уроках литературы.

«Итак, мы воспитываем, мы учим мыслить на литературе, но подавая ее как искусство».

Все это было сказано почти семьдесят лет назад, но вот вам и программа преподавания литературы в современной школе. Однако Рыбникову давно уже не переиздают. В пособии для студентов она представлена двадцатью страницами. И сегодня большинство учителей Рыбникову не читали.

Дело, конечно, не только в том, читали или не читали. Дело в дороге, которую мы выбираем.

Наум Коржавин в одном из своих интервью говорил, что поэзия —

«в ощущении человеческого в человеке, в том, что касается вас в моем переживании. У Тютчева есть строки:

Нам не дано предугадать,

Как слово наше отзовется, —

И нам сочувствие дается,

Как нам дается благодать.

Здесь есть грамматические ошибки: сочувствие, о котором говорит Тютчев, пишется через дефис. Это значит чувствовать вместе, а не то, что вам плохо, я вам сочувствую».

Потом в другом интервью Коржавин вернулся к этой теме.

«Стихи пишутся не для того, чтобы Иван Иванович рассказал о том, что ему плохо жить, потому что Марья Ивановна не хочет с ним жить… Тут можно только посочувствовать. В поэзии сочувствие должно быть не бытовое, оно должно писаться через дефис, потому что это сочувствие (сопереживание, вместе чувствование). Стихи всегда читаются от собственного имени, даже в третьем лице, а читатель встает на место автора. Нужно проявление личности. Только подумайте: если человек на минуту становится, например, Пушкиным, то он становится богаче на переживание Пушкина… Вот это – поэзия!»

Я не знаю, писалось ли когда-либо сочувствие через дефис. Но что слово это в стихотворении Тютчева имеет не тот смысл, который мы в большинстве случаев в это слово вкладываем, бесспорно. Обратимся к словарям.

Словарь под редакцией Д. Н. Ушакова (М., 1940):

«Сочувствие – отзывчивое, участливое отношение и чужому горю, переживание, сострадание».

Словарь С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой (М., 1992):

«Сочувствие – отзывчивое, участливое отношение к переживаниям, несчастиям других».