Газета День Литературы - Газета День Литературы # 53 (2001 2) Страница 19

Разумеется, в поэме Юрия Кузнецова нет и намека на отрицание божественности Христа и какой-либо хулы на Его Церковь. Что же касается таких элементов поэмы, которые могут быть оспорены с точки зрения канонического богословия, они в художественном творении поистине неизбежны. Точно так же, например, некорректно судить о художественном воссоздании явлений природы с точки зрения естественных наук.

Художественные произведения на религиозные темы создаются не для весьма узкого круга людей, обладающих существенными богословскими знаниями, но обращены ко всем людям, для которых восприятие таких произведений нередко становится наиболее доступным для них путем к обретению Веры.

Нельзя не сказать и об еще одной стороне дела. За последние три четверти века русская литература (кроме эмигрантской и "подпольной") в сущности не обращалась к религиозным темам. Единственное, пожалуй, исключение — опубликованный в 1966–1967 годах в патриотическом журнале «Москва» роман Михаила Булгакова "Мастер и Маргарита", который, кстати, наверняка вызывает у нынешних «ортодоксов» гораздо более резкое неприятие, чем поэма Юрия Кузнецова. И есть все основания — несмотря на любые возможные «несогласия» — радоваться появлению этой поэмы. Верю, что абсолютное большинство приобщающихся Православию людей воспримут ее как достойное свершение крупнейшего нашего поэта в канун его славного юбилея.

Лев Аннинский ПОМОРСКИЙ КАЗАК ПАСЁТ КРАСНОГО БЫКА

Замах Владимира Бондаренко может ошеломить. Открыт "загадочный мистический феномен" — "самое талантливое и самое потерянное поколение России", знаковое для "смены цивилизации" в ней, — беспрецедентно одаренная, «золотая» литературная дружина, поколение детей, появившихся на свет в 1937 году…

Подождите, дайте прийти в себя.

Во-первых, почему 1937-й, именно 1937-й и только 1937-й? Чем он лучше, вернее — чем он хуже других? Да только тем, как объяснил Солженицын в «Архипелаге», что в 1937-м впервые в мясорубку угодили «свои» — сами же большевики, эту мясорубку закрутившие, а когда те же большевики двадцать лет спустя, в 1956-м, дали задний ход, только эти жертвы, то есть жертвы 1937 года — и были ими оплаканы. Террор, длившийся несколько десятилетий, получил номерную бирку: «1937» — и с тем пошел обрастать мистическими знаками…

Я не хочу сказать, что пламенных большевиков, в пламени 1937 года сгоревших, не жалко; нет, и их жалко, тем более что палачи и жертвы в этом хаосе именно тогда окончательно перемешались: сталинцы принялись истреблять сталинцев. Но неужели 1934-й менее страшен для уцелевших до того времени дворян? 1929-й — не переломил ли хребет крестьянству? 1927-й — не угробил ли троцкистов, то есть ленинцев досталинского призыва? 1919-й — не был ли погребальным для эсеров? Я уж не говорю об управленцах царского времени, которых к 1937-му вообще мало осталось. А если шагнуть от этого года не вспять, а вперед, в 1938-й, когда была обезглавлена Красная Армия… Но и 1938-й нужен Владимиру Бондаренко не сам по себе, а — как подкрепление 1937-го, по логике зачатий, что ли?

Кое-какие реалии под свое мистическое число он все-таки подводит. В 1937-м запретили аборты, в 1937-м перестали преследовать лишенцев, в 1937-м подняли Пушкина обратно на корабль современности и окончательно отменили культуру классовую ради культуры национальной…

Все так, но почему опять-таки 1937-й объявляется в этих процессах единственно решающим? Рождаемость после Гражданской войны росла более или менее стабильно (впрочем, засекреченность тогдашней статистики не позволяет ничему поверить, кроме какого-нибудь символического акта вроде запрета абортов). И лишенцы «протыривались» в систему на протяжении всей ранней советской истории, а не только тогда, когда сталинско-бухаринская Конституция провозгласила кучу гражданских прав (спецотделы продолжали резать «чуждых» втихую). И пушкинский юбилей был не поворотом, а лишь ступенью медленной ротации ценностей; уж скорее переход от классового к национальному был осенен у нас не Пушкиным в 1937-м, а Сталиным в 1941-м: "пусть осеняют вас в этой борьбе…" Вот тогда накопленное стало официально провозглашенным, и поворот был маркирован.

Так что единственное, что остается за 1937-м, — это символическое имя по старинному восточному календарю: Красный Бык. Впечатляет! И этого достаточно, чтобы людей, родившихся в том году, сплотить в "самое уникальное поколение" ХХ века, да еще увидеть в этом "Божий Замысел"!

Во-вторых… Каким это мистическим образом в одном-единственном году может родиться на свет целое поколение? Поколения — что, сменяются каждый год? Я понимаю, тут полно соблазнов для воображения. Розанов когда-то подсчитал, что все великие русские писатели от Пушкина до Толстого могли бы оказаться — хронологически — детьми одной матери. Красиво сказано. Но достаточно реалистично: все-таки от рождения Пушкина до рождения Толстого — три десятка лет! Два поколения уложить можно. А тут целое поколение — в один год.

У меня на этот счет вообще другие мерки. Разумеется, можно поэтически обозначить некий контингент с помощью яркого точечного события. Например, мои сверстники в какой-то момент отметились так: "поколение 1956 года", или: "поколение Двадцатого съезда". Однако на самом деле под этой шапкой пробудилось тогда минимум два поколения: воевавшее и невоевавшее. И еще: речь идет о моменте, так сказать, пробуждения, о «конфирмации», как сказали бы католики. Но чтобы целое поколение родилось в течение года, — это уже, простите, генетический бред. Ибо поколения сменяются не ежегодно, а каждые десять-пятнадцать лет, и не один год надо ставить в качестве рубежа его появления, а два: от и до.

Я думаю, первая грань для моего поколения — 1927 год: те, что родились до, попали в огонь войны, те, что после, — спаслись, выжили, и это уже другая судьба. Вторая дата — 1941 год: те, что рождались до, так или иначе чувствовали себя причастными к жизни "до войны". То есть они отсчитывали от рая, от возможного и чаемого рая, который в конце концов оказался недостижим. Те, что рождались после 1941-го (вот тут уж настоящий детородный спазм, провал, пауза; никакой "запрет абортов" не помог бы), — те сразу попадали в безнадегу, и норма, точка отсчета для них — ад. И ничего другого.

Разумеется, внутри этого моего поколения — поколения спасенных идеалистов — своя драма, своя градация: грань между теми, на кого нахлобучили дурацкую кличку: «шестидесятники», и теми, о ком пишет Бондаренко, как о могильщиках «шестидесятников». И все же мне легче понять отчаяние Ерофеева Венедикта, с которым мы — дети потерянного рая, чем уверенность Ерофеева Виктора, лелеющего "цветы зла", — там другая логика, другая ментальность, и под ней другая реальность. Не говоря уже о фекальной цивилизации Сорокина или о надувных ценностях Пелевина. Вот это уже другие поколения, рожденные в года, по-иному глухие, конфирмованные эпохой, из-под которой уже напрочь убраны наши основания.

Для нас история Советской власти — это история крушения (и для всех бондаренковских героев 1937 года рождения тоже), а для тех, кто пришел за нами, — это история освобождения… От чего? От "империи зла"? И освобождения чего? Той человеческой природы, которая торжествует сегодня, когда дети выплясывают чечетку на отеческих гробах?

Непросто Владимиру Бондаренко выстроить «поколение» на пятачке 1937 года. Трудно — без Соколова, Корнилова, Жигулина, Горенштейна, Приставкина, Владимова. Набрать дюжину одногодков от Маканина и Битова до Аверинцева и Высоцкого — можно, конечно; талантов и среди одногодков полно, как вообще талантов полно на Руси, но для "мистической загадки" все же маловато, надо же удостовериться, что рожденные в год Красного Быка сплошь мечены особым знаком. Поэтому вторым планом все время идет у Бондаренко вербовка запасных штыков в литературный легион. "…Юрий Галкин, Владимир Галкин…" А как иначе докажешь, что "уже тридцать лет в литературном процессе любой из литературных галактик… лидируют дети 1937 года".

И это все?! В смысле: это все, на что вы претендуете? Литературное лидерство?! Да возьмите его задаром! Кого оно согреет — на обломках Большого Стиля, среди фекалий и надуваек сперматической словесности?

А если речь и впрямь о судьбе "цивилизации в России", тогда давайте-ка не будем конаться, кто "лучше пишет". Тот же Розанов сказал когда-то, что Россия погибла оттого, что интеллигенция решала сакраментальный вопрос: кто лучше написал, а кто хуже.

Посему литературное судейство Бондаренко я оставляю без ответа: мне такая сверхзадача не кажется существенной. А вот его суждения о судьбе России, прорывающиеся сквозь литературную рекламу поколения 1937 года, существенны, и об этой сверхзадаче стоит поговорить.