Станислав Лем - Молох (сборник) Страница 20

О патологических состояниях и их границах, где трудно отличить сон от яви, я умолчу, ибо и это отвлекло бы нас от основной темы. По крайней мере можно скромно сказать: периферийная фантоматика, действующая на мозг в «реальном настоящем времени», уже не является странной выдумкой Лема, а стала действительностью, в которую большие концерны (например, SEGA) инвестируют многие вполне реальные миллионы долларов.

Возможности центральной фантоматики пока еще являются проблемой будущего, поскольку — парадокс — о функциональном строении мозга в черепной коробке человека мы знаем несравнимо меньше, чем о функциональном строении созданного и запрограммированного нами компьютера любого поколения.

В конце добавлю, что мы сможем найти разницу между принципиально «бесконтекстными» языками программирования компьютеров и языками, контекстно связанными со значениями (в семантике), если только обеспечим компьютеры (работающие не итерационно, шаг за шагом, последовательно, а полипараллельно, одновременно) огромной памятью, активизируемой контекстно, что позволит пропасти, зияющей между «живым мозгом» и «цифровым протезом», каковым является компьютер, уменьшиться, быть может, даже до нуля…

10

Вышеизложенный текст, в котором данные из психологии сна «перемешаны» с «компьютерологическими» вкраплениями, я написал умышленно, поскольку лица типа «хакеров» легко впадают в новый вид мономании, высказывая свое чрезмерное восхищение архитектурой hardware и software вместо углубления в понимание психических процессов, а тем самым и созидательных, и «понимаемых» посредством языка, связывая успехи в разработке программ исключительно с вычислительной мощностью brute force. Если бы в самом деле для этого достаточно было бы в системах, предком которых была машина Тьюринга, в миллионы раз ускорить data processing, то мы бы уже теперь обладали компьютерами равными или превосходящими интеллект людей, но не все так легко и так просто.

Компьютер, который сможет и даже будет должен спать и видеть сны, а затем расскажет нам содержание того, что ему приснилось, без выдумки и фокусничества программистов, встанет на путь соперничества с человеком. Слова, произнесенные одним французским доминиканцем в 1948 году, что после возникновения кибернетики Винера возник призрак машины, способной осилить задачи, которые ставят перед управлением целым государством и даже целым миром — может, для добра, а не для зла людям, — те слова тогда никто серьезно не воспринял.

Но хаос сегодняшнего посткоммунистического времени показывает, что такая машина, которую я негативно оценивал 30 лет назад в упоминаемой уже «Сумме технологии», сегодня в этом перевернутом мире, вероятно, была бы полезной… Это, возможно, оказалось бы даже проще по сравнению с конструированием машины, «наделенной сознанием», но это скорее уже тема для отдельной статьи.

P.S. Кто захочет ознакомиться с тем, что я здесь рассказал, более широко, может обратиться к первому изданию книги «Summa Technologiae», WL, Краков, 1964, но это сделать нелегко, так как тираж составлял только 3000 экземпляров, и я сам уже нигде ее достать не могу (кроме одного моего авторского экземпляра).

Tertium comparationis[44]

1

Вышеприведенный заголовок в обоих изданиях книги господина Ендрашко «Латынь на каждый день» означает «третья вещь, служащая мерой для сравнения двух других». Я тоже считал именно так, пока не прочитал в «Словаре иностранных выражений и иноязычных оборотов» Копалиньского, что эти же латинские слова означают: «основание для сравнения, предмет (состояние вещей), имеющий общие черты с двумя сравниваемыми друг с другом предметами (состояниями вещей)». Однако это не одно и то же. Я придерживаюсь определения Копалиньского, поскольку оно мне необходимо для эссе, в котором собираюсь высказать настолько важные идеи, насколько и неосуществимые, а именно о направлении философии, сконцентрированном на сходствах (постулируемых) и различиях (фактических) компьютера (как «конечного автомата») и человеческого мозга.

Эти автоматы, в свою очередь, затрагивают теорию рекуррентных функций и алгоритмов, и в связи с этим они вовлечены в известное доказательство Гёделя, но проследить развитие такой генеалогии компьютеров в пределах данного эссе просто не удастся. Вместе с тем отсутствие только что названной философской перспективы замыкает все развитие компьютеров и теории той информации, которая им подвластна, в своего рода — без колебания использую, может быть, слишком сильную формулировку — техническо-вычислительном гетто. Можно было бы допустить нападки на мою категоричность, ссылаясь на многочисленные работы специалистов computer science, каковым является Джозеф Вейзенбаум, и заканчивая более известным трудом братьев Дрейфусов (возможно, изданным уже и на польском языке).

Дело в том, что книги такого рода (как названные мною) в большей или меньшей степени усилены аргументами «общей теории невозможности приравнивания компьютера к мозгу» или же, наоборот (как неназванные мною книги), происходят из лагеря «компьютерных фидеистов», представляя попытки доказательств, что создание Artificial Intelligence (согласно утверждениям одного из «отцов» — Марвина Минского) осуществимо и уже скоро появится в техническом воплощении. Имеются, наконец, и такие авторы, как Дуглас Хофштадтер, которые находятся (в своих трудах) на некотором распутье; они видят огромные трудности, которые необходимо преодолеть на пути к AI, но одновременно и верят в принципиальную возможность их преодоления (только неизвестно, как и когда).

2

Однако здесь речь идет не о разрешении проблемы реализации «искусственного интеллекта» в машине и не о том, что следовало бы заняться этой проблемой в первую очередь. Речь идет о том, о чем гласит заголовок. Необходима такая «философия применения компьютеров», которая выходит за рамки спора о различиях и сходствах с человеческим мозгом, так как в этом споре мозг фигурирует как идеальное воплощение разума, как образование, наиболее сложное во всем Космосе, и тем самым как бы настолько универсальное, что должно быть просто изучено как известный и недосягаемый эталон, каковым для молодых людей довоенных лет был «эталонный метр», помещенный в виде палладиево-платинового слитка (с сечением «Х») в Севре под Парижем, и который сегодня уже не является идеальным эталоном измерения длины. И хотя никакого вне— или надчеловеческого мозга мы не знаем, те, кто пользуется услугами компьютеров и обслуживает их в качестве программистов, должны выйти за пределы конструкторских эталонов для более отвлеченного и потому имеющего характер «мета-» размышления, чтобы сквозь очевидную, хотя научно и не разгаданную, модель биологического мозга увидеть будущие или по меньшей мере возможные этапы развития компьютерных технологий. Почти все известные мне эксперты так интенсивно занялись обсуждением «быть или не быть» Artificial Intelligence, что просто ослепли и не видят более фундаментальной проблемы, а именно: заслуживает ли вообще мозг человека, чтобы его называли эталоном «разума», интеллекта и, тем самым, может ли быть «совершенно иной взгляд» на мозг.

Я, позволяя себе еще раз в этом эссе перейти на латынь, скажу, что, по моему мнению, sed tamen potest esse totaliter aliter.[45] По крайней мере два типа черт можно выделить в живом и по-своему действующем мозге человека: те, которые являются следами и наследием его очень долгого эволюционно развивающегося пути (и не только в ходе антропогенеза, ведь мозг является палеонтологически значительно более старшим «созданием»), а также те черты, которые составляют его исключительность сейчас как уже типично человеческого приобретения, которое вывело нас за древо обильно разветвленных вариаций гоминидов и тем самым породило homo sapiens sapiens. Здесь же добавлю, что когда-то я написал одному немецкому философу по поводу М. Хайдеггера, что считаю самой большой ошибкой Хайдеггера не его остро критикуемую после Второй мировой войны принадлежность (а также близость его философии) к нацистской партии, а то, что он был философом, ненавидящим технологическое направление развития нашей цивилизации и представляющим себе, что возврат к дотехнологической культуре — это реально возможный путь развития. Я написал тогда моему корреспонденту, что с той минуты, когда много миллионов лет назад возникли Australopithecus, Homo robustus и вскоре — Homo habilis на юге Африки, уже тогда в ходе медленной, исторически последовательной акселерации всей своей биологией они были обречены на изобретение технологии (начиная с эолита и палеолита), поскольку вместе с освобождением верхних конечностей от применения их в качестве опоры при ходьбе, а мозга — от типичных способностей, необходимых животным для выживания, в те времена другого пути (кроме вымирания вида) уже не было.