Дмитрий Гордон - Виктор Суворов: исповедь перебежчика Страница 20

Короче, где-то они уединились, и Сталин вел себя, как побитый диктатор, как маленький мальчик, который плачет и кричит: «Я плохой!».

— Зачем?

— Чтобы услышать от всех: «Ты хороший!». Сталин лишь делал вид, что уходит, чтобы ему сказали: «Нет! Оставайся!», и звезду Героя Советского Союза, кстати (это звание присвоено ему 26 июня 1945 года), никогда не носил. Даже не получил ее — она так и осталась лежать в наградном отделе Верховного Совета СССР, и вспомнили о ней только в день похорон, когда нужно было прикрепить к красной подушечке. Есть официальная фотография Сталина в личном деле, и обрати внимание: у него лишь одна звездочка — Героя Социалистического Труда (за номером один). В 1939 году к шестидесятилетию ему это звание дали, а в сорок девятом, когда уже семьдесят стукнуло, не рискнули (гнева его опасались?). Даже на плакатах вождь изображен без звезды Героя Советского Союза — просто он был убежден, что война завершилась не так, как ему бы хотелось, потому Героем Советского Союза сам себя не считал.

«Товарищ Ленин, — сказал Сталин, — оставил нам социалистическое государство, а мы его просрали»

— «Вторую мировую войну, — заявил ты, — мы проиграли»: что же имел в виду?

— Только то, что сказал.

— Красный флаг над рейхстагом, Парад Победы в Москве, поверженные гитлеровские знамена, брошенные к подножию Мавзолея…

— ох, какой ты!..

— …и мы проиграли?

— Да, и доказать это очень легко. Ты убежден, что СССР победил?

— Разумеется…

— И куда же, прости, он девался? Я, например, знаю, что в детстве ты любил географические карты рассматривать (поразительная осведомленность. — Д. Г.) — не покажешь ли мне на карте, где этот великий, могучий, несокрушимый Советский Союз? Колосс одержал величайшую победу в истории и. рассыпался. Агония длилась, согласен, долго, но это оттого, что открыли месторождения нефти и газа и ими подпитывали режим.

— Следовательно, в историческом плане…

— СССР потерпел поражение, и Сталин это хорошо понимал. Скажу больше: еще в сорок первом вождь осознал масштаб этого краха — выйдя из здания Генерального штаба, он обронил, что товарищ Ленин оставил нам социалистическое государство, а мы его, мягко говоря.

— …грубо выражаясь, просрали.

— Да, именно это слово он и употребил: «просрали». Иосиф Виссарионович признал, что мы проиграли, и немедленно приказал разбирать гигантский Дворец Советов, который вовсю тогда строили, и гнать демонтированные балки на оборону Москвы. Кстати, киевские «ежи» — те, которыми улицы перегораживали, оттуда же, с фундамента Дворца Советов: швеллеры резали и отсылали в Киев.

— «Сталин, — пишешь ты, — умнейшим был человеком, и иногда в своих книгахя им просто любуюсь. Впрочем, Иосиф Виссарионович был уголовником, и восторг по отношению к нему можно сравнить с восторгом, с которым мы смотрим иногда на криминального авторитета: мол, во, гад, дает!».

— Мне кажется, в нем было что-то дьявольское и наряду с этим — невероятная память, поразительная, безукоризненная логика. Он, собственно, оттого и просчитался, что руководствовался в первую очередь ею. Германия не может вести войну на два фронта — логика, безусловно, железная, но у Гитлера-то сработала другая. Что еще впечатляет? Совершенно черный сталинский юмор. У Ленина, заметь, юмора не было и в помине, Троцкий, насколько я знаю, им тоже не обладал, а у Сталина был тончайший, изощреннейший.

— …иезуитский…

— Точно, и я, кстати, собираю разные сталинские шутки, примочки. Ну вот, допустим, идет в Большом театре после войны декада советско-польской дружбы. Поляки, ты в курсе, нас страшно «любили».

— … и было за что — одна Катынь чего стоила.

— Мало того, там вековая «любовь». В общем, директор Большого с шести утра на ногах, целый день бегает, суетится: не дай Бог, накладка какая-то — расстреляют. Слава Богу, все завершилось, он, обессиленный, плюхнулся в кабинете своем на диван, и вдруг: тук-тук-тук! Заходит молодой человек: «Оставайтесь на месте». — «Здесь?» — «Да. За вами придут». Прошел час, второй, третий, и где-то уже за полночь его по каким-то подземным переходам ведут (в Большом он который год, но никогда об их существовании не подозревал). Открывается дверь, и предстает перед ним комната, вся светом залитая, а там Политбюро: выпивают, закусывают.

— От стресса такого можно и под себя сходить.

— Причем запросто! Шокированный директор пытается взять себя в руки, а Сталин наливает фужер коньяку и протягивает ему: «Пей!». Тот не ел целый день, возбуждение жуткое, но берет: хрясь! Внутри все огнем обожгло, пронзило. Сталин понял, что гость просто голоден, и на вилку кусок копченой колбасы наколол: «На!». Тот, бедный, стоит и не знает, как быть: то ли снять угощение прямо со сталинской вилки зубами, то ли себе ее взять. Выдавил что-то вроде: «Товарищ Сталин, после первой я не закусываю». Вождь отмахнулся: «Ладно, иди», а он вышел и отрубился. Настолько выжала его эта игра в кошки-мышки. Тут уже даже не юмор, а что-то за гранью.

— Страшное дело!

— Правда, да? Такие приколы я коллекционирую, и, между прочим, самая любимая книга из всех, которые написал, — «Контроль», где Сталин присутствует. У меня и сценарий есть, где описываю, каким его вижу. «Летний день отшумел. Вором багдадским закрался синий вечер на сталинскую дачу.» — там идет пьянка. «Поднялся товарищ Сталин. Все затихли, и даже кузнечики на лужайке разом стрекотать перестали». Что-то в нем было, было. Человек, который осознает: по стране прокатились Первая мировая, а после Гражданская, все разрушено, — сумел под себя все подмять и всех обмануть, обвести вокруг пальца. Непостижимо. (Разводитруками.)

«В публичном доме порядочных дам не бывает, и если ребята дошли до маршальских звезд, благородством там и не пахло»

— Чем были, по-твоему, вызваны сталинские репрессии — борьбой за власть или чем-то другим?

— Ну, вот представь: сидит какой-то крутой авторитет, под которым очень много людей ходит, и чтобы добиться от них беспрекословного подчинения. Даже не так объясню. Вот Чингисхан готов идти к последнему морю — то есть к Атлантическому океану, но, чтобы в поход выступить, должен сперва навести порядок в собственном доме. Вокруг другие авторитеты — нужно прижать их, чтобы, когда он скомандует: «вправо!» или «влево!», ему не задавали вопрос: «Почему?», а беспрекословно туда шли.

В книге «Очищение» я привожу эпизод из дневника Геббельса — тот описывал, как Гитлер наедине с ним любуется Сталиным. Вот, говорит, гад, он же партийную верхушку почистил — нам бы так… Вот мы когда ситуацию упустили… - и это самое главное признание того, что Сталин был прав. Или того же взять Бонапарта. Перед тем как ударить по всей Европе, он должен был у себя, в своей вотчине, прижать всех к ногтю: если не сделал бы этого, ничего бы у него не получилось.

— Расстрелянные Сталиным крупнейшие советские военачальники, герои Гражданской Блюхер, Тухачевский, Егоров, Якир, Уборевич, Федько и другие были светлыми личностями, какими их пытались в годы перестройки изобразить, или такими же бандитами, как и он сам?

— Такие же бандиты! (Снова прошу прощения за мой французский язык, но в публичном доме порядочных дам не бывает.) Если ребята дошли до маршальских звезд, благородством там и не пахло — на их штыках.

— …море крови…

— в том числе и во время коллективизации: один НКВД держать всю страну в страхе не мог. На Тухачевском, к примеру, ответственность за уничтожение офицерского корпуса Красной Армии в тридцатом — так называемая операция «Весна» (это он всех шибко грамотных истреблял, военспецов), а, допустим, Дыбенко — командующий Приволжским военным округом.

— …который Кронштадтский мятеж подавлял, да?

— Мало того, он же Учредительное собрание разогнал.

— … легендарный балтийский матрос…

— Да, вместе с Железняком, так вот, его в шпионаже в пользу Америки обвиняют, а он защищается: «Да какой же я шпион, если американского языка не знаю?». Это есть в протоколе допроса, то есть мужику просто невдомек, что можно шпионить на США, языка и не зная: завербовать тебя наверняка поручат тому, кто русским владеет. Увы, у Дыбенко мозгов не хватало, чтобы это понять.

— Кошмар — и это первый народный комиссар по морским делам…

— Ой, кем только он не был.

— Что ты можешь сказать о такой персоне, как Троцкий?

— Человек он очень неоднозначный. Безусловно, талантливый — все-таки не каждому по силам совершить революцию, переворот.

— Это егоработа?

— Ну, во всяком случае, Лев Давидович был главным, и без него ничего, мне кажется, не удалось бы. Октябрь семнадцатого года — его звездный час, а затем он создает Красную Армию: вот два ключевых момента, которые нужно иметь в виду. В первом советском правительстве он народный комиссар по иностранным делам, затем наркомвоенмор, председатель Реввоенсовета. С другой стороны, Троцкий, видимо, не понимал аппаратной тактики, считал, что революционер — это горлопан, пламенный оратор, трибун. Тут он был, конечно, неподражаем: держал в напряжении толпы, и люди его слушали, но при этом кто-то должен быть Генеральным секретарем.