Газета Дуэль - 2008_39 (587) Страница 21

за долгие годы Вашего правления я высказал немало горьких слов по поводу Ваших заявлений, решений и дел. Ни одно из этих слов я не беру обратно. Однако жизнь идёт, время в чём-то меняется, и я горячо приветствую два Ваших решения последних недель.

Первое — отпор фашистской агрессии Грузии и признание независимости Южной Осетии и Абхазии. Можно лишь пожалеть, что признание этих дружественных нам государств не было сделано раньше. Прецедент Косова давал и моральное, и политическое, и юридическое обоснование этому в полной мере. Но, к сожалению, не было сделано отчётливо и внятно даже предупреждение Грузии о нашем отпоре в случае агрессии, а где-то там в каких-то кабинетах 17 лет велись невнятные переговоры да увещевания. Такая вялость естественно, была расценена как слабость и отсутствие политической воли постоять за своих, — а как иначе? Всё это обошлось нам в две тысячи драгоценных жизней.

Совсем в другой области Вы не воспользовались прецедентом, созданным министром культуры М. Швыдким, которого Вы и назначили министром. Его телепередача «Русский фашизм страшнее немецкого» тоже давала Вам моральное, и политическое, и юридическое право отдать под суд невежественного прохвоста и злобного русофоба, занимающегося разжиганием с высокой всероссийской трибуны межнациональной вражды, в том числе — антисемитизма, которого Вы, кажется, особенно опасаетесь. Более того, это была Ваша прямая обязанность президента перед страной и гражданский национальный долг как русского человека перед русским народом. Но, судя по дальнейшему поведению этого провокатора, ему не было сделано даже замечание: он продолжал свои русофобско-антисемитские передачи («Пушкин сегодня устарел» и т. п.). Вы не решились хотя бы репликой осудить его. Молчали и все члены Вашего толерантного правительства. Никто же из них не способен разинуть рта без Вашего одобрения. А потом Швыдкова перевели на какую-то важную должность опять же в системе культуры и через его руки проходят огромные денежные средства.

Как видно, Вы считаете, что как во внутренней, так и во внешней политике главное и чуть ли не единственное — уступки, умолчания, любезность. И, как Бакатин, выдавший американцам наши секреты, ждёте в ответ того же. Конечно, политика должна быть гибкой, но не до такой же степени, чтобы в ранчо американского президента на глазах журналистов плюхнуться на колени перед его собакой, обнять её и чуть ли не целовать. Эта Ваша фотография под хохот и улюлюкание обошла весь мир. И не до такой степени любезничать, чтобы терпеть злобного русофоба на посту министра культуры. Это первое.

Второе Ваше решение последнего времени, которое я горячо одобряю — указание министру образования Фурсенко расширить и углубить преподавание в школе творчества покойного А.И.Солженицына. Да, его огромное творческое наследие надо изучать обстоятельно. Надо чтобы наши дети с ранних лет знали, сколь многообразны формы предательства и подлости, как ловко могут они обретать вид благородства и патриотизма, святости и бескорыстия. Хорошо бы каждому первокласснику подарить все 30 томов его сочинений, чтобы к окончанию школы учащиеся одолели их, «Архипелаг ГУЛАГ» знали бы наизусть.

Я я был бы признателен Вам, если бы Вы порекомендовали министру образования использовать как учебное пособие при изучении в школах творчества Солженицына прилагаемую статью.

С искренним пожеланием успехов личных и государственных, которые невозможны без политической воли и решительности.

Владимир БУШИН,

участник Великой Отечественной войны, орденоносец,

лауреат Международной Шолоховской премии 5 сентября 2008

Утром 4 августа, в понедельник, позвонил Александр Проханов, сказал, что умер Солженицын, попросил к утру следующего понедельника написать статью для «Завтра». Согласился.

Газеты ещё не пришли. Включил телевизор. Скорбящие лики Никиты Михалкова, Владимира Лукина, Алексея Германа, Юрия Любимова, Александра Сокурова… Как на подбор. Элита. VIP.

Заглянул в Интернет. Удивился единодушию. Конечно, первым делом -

— De mortuis aut bene, aut nihil.

Но потом понесло:

— Кто помои теперь на родину лить будет?

— О! Таскать их не перетаскать…

— О мертвых либо хорошо, либо ничего.

— Вот ещё бы о Сванидзе — ничего.

— О мертвых либо ничего, либо хорошо.

— Скажи мне что-нибудь хорошее про Гитлера или Чикатилу.

— О мертвых либо ничего, либо правду. Он сам при жизни вволю поглумился и над живыми, и над мертвыми.

— Поносил не только Ленина и Сталина, но лгал и о великих писателях от Пушкина до Максима Горького и Шолохова.

— Не обошел враньём и Толстого, и Достоевского с его каторгой. Издевался!

— Умер сразу после Дня десантника. И был десантником-диверсантом, заброшенным в наш тыл.

— О мертвых либо хорошо…

— Что, смерть сразу всё искупает? Мерзавец живой или мертвый — все равно мерзавец.

— Он всё-таки из антисоветчика в русофоба не превратился.

— Антисоветчик = русофоб. Это закон.

— Не совсем так. Русофоб = антисоветчик.

— О мертвых либо…

Неисповедимы пути Господни. И случилось так, что моя жизненный стезя не раз соприкасалась и даже пересекалась со стезёй новопреставленного Александра Исаевича Солженицына. Так, ещё в январе 1945 года мы были недалеко друг от друга: 48 армия 1-го Белорусского фронта, в которой служил он, вторглась в Восточную Пруссия из района Цеханув с юга, а моя 50-я 2-го Белорусского из района Августов-Осовец — с юго-востока. И с тех пор до дней нынешних… Мой путь на дачу как раз через Троице-Лыково, еду и всегда думаю: здесь за воротами дома 2/2 по 1-й Лыковской улице на пяти гектарах лесисто-болотистой местности, окруженных спиралью Бруно, обитает Титан…

Известный властитель дум Владимир Бондаренко сейчас уверяет: «На свете не так уж много пророков. Их часто не любят и даже ненавидят. Их боятся и им завидуют… Я одним из первых написал о нём в «Литературной России», стал переписываться с ним, когда он жил ещё в Вермонте». Ну, это не совсем так. Тут достопечальное явление раннего склероза. Во-первых, главное пророчество Солженицына состояло в долдонстве о том, когда он жил в США, что Советский Союз вот-вот сокрушит Запад. И что же мы видим? Где Пророк? Кто Пророк? Во-вторых, первым и лет на пятнадцать раньше Бондаренко, ещё в 1962 году сразу после выхода в «Новом мире» повести «Один день Ивана Денисовича», о ней одобрительно написали Симонов, Маршак, Бакланов и автор этих строк.

Да, приветливо, даже восторженно его встретили многие известные писатели помимо главного редактора журнала Твардовского и его друга Лакшина, критика. А Шолохов даже просил Твардовского поцеловать от его имени успешного дебютанта. Я же сначала выступил со статьёй в ленинградской «Неве» об «Одном дне», а потом — об всём, что к тому времени он напечатал в «НМ», была моя статья в воронежском «Подъёме». С этого завязалась переписка ещё в ту пору, когда будущий Пророк обитал в Рязани. В таких случаях, властитель Бондаренко, Василий Иванович гневно восклицал: «К чужой славе хочешь примазаться?!»

«А когда вернулся, — продолжает тот, — пригласил к себе и долго расспрашивал о России». Это естественно: ведь Бондаренко может сказать о себе словами Фомы Опискина: «Я знаю Россию и Россия знает меня». Но Опискин — плод фантазии Достоевского, а этот — вот он рядом — живой, то да сё говорящий, то да сё пишущий, туда и сюда бегающий.

«Иногда он звонил мне, пугая жену, — ведь это всё равно, что позвонил бы Гоголь или Пушкин». Действительно, кого не испугает звонок с того света: «Можно позвать Владимира Григорьевича? Я хочу пригласить его в гости. Ему понравится у меня».

«Горжусь знакомством с ним!» Прекрасно! Пророк, должно быть, тоже гордился и должен бы дать премию, но почему-то не дал. Неужели из-за недостаточной, на его взгляд, антисоветскости юного друга?

16 ноября 1966 года на обсуждении в Союзе писателей «Ракового корпуса» мы встретились, познакомились, встречались и позже, когда Пророк уже ходил в дефицитной пыжиковой шапке и отливавших перламутром штанах. А в мае 1967 года он прислал мне с назидательной припиской, что негоже, мол, отсиживаться, и свою известную экстремальную цидулку Четвертому съезду писателей СССР. Дня за два до съезда ко мне в «Дружбу народов», где я тогда работал, как шестикрылый серафим, явился словно только что кем-то помятый Наум Коржавин. Он предложил подписать коллективное письмо членов Союза писателей с просьбой к съезду дать слово жертве культа. Почему не дать жертве? Я всегда был демократ. Пусть скажет словцо. Подписал. Нас оказалось 80 человека. Юного Бондаренко или уже тридцатилетнего Распутина среди нас не было.

Да, встретили новобранца, не подозревая, что это Меч Божий, с распростёртыми объятьями. Но время шло, и многие вчерашние хвалители отшатнулись, отвернулись, а иные и прокляли. Не только Симонов, решительно отвергший роман «В круге первом» («слепая злоба»), а потом и вздорный вымысел Солженицына о Федоре Крюкове как об авторе «Тихого Дона»; не только Г.Бакланов и я, но и сам Твардовский бросал ему в глаза: «Если бы печатание «Ракового корпуса зависело только от меня, я бы не напечатал»… «Если бы пьеса «Олень и шалашовка» была напечатана, я написал бы против неё статью. Да и запретил бы даже»… «У вас нет ничего святого»… «Ему с…т в глаза, а он — Божья роса!» Всё это именно как Божью росу сам он в своём «Телёнке» и предал гласности (стр. 69, 144, 174–175). Шолохов как раньше особенно бурно приветствовал, так теперь резче всех и проклял: «Болезненное бесстыдство!». Это Меч Божий публиковать воздержался.