Газета День Литературы - Газета День Литературы # 164 (2010 4) Страница 22

на себя в толпе исчезающей,

легкомысленно так вдыхающей

дух травы забвенья дурманящий...

***

А когда выключается в комнате свет,

и лишь звёзды с луной остаются в окне,

словно в детстве за тенью следя на стене,

мы не знаем, не ведаем, сколько нам лет...

В этом царстве ночном без фальшивых зеркал,

без навязчивой честности календарей, –

ты летишь среди звёзд в колыбели своей,

как когда-то давно безмятежно летал.

Ты летишь в первородном, забытом тепле,

над сияньем уральских ночей ледяных,

над цветною поляной тюльпанов степных,

над судьбою, ещё не открытой тебе.

И такая далёкая песня слышна,

и далёкий единственный голос такой,

и такая защита небес над тобой,

что уже никакая судьба не страшна!..

***

Бережёного, Бог – так меня бережёт –

не велит на кисельный ходить бережок.

Крепко держит в Своей справедливой руке –

"Не проси!.." – не пускает к молочной реке.

Не пускает ни к барским столам, ни в Кремли,

не меняет мои пятаки на рубли.

Отклоняет пути от лавровых венцов,

от лавровых венцов, шутовских бубенцов.

Посылает мне весть, чтобы я не вздыхал,

чтобы манны небесной напрасно не ждал...

Посылает врагов, а ещё дураков,

погляди, да сравни: ты-то сам – не таков?

Не скупится, полынною брагой поя, –

чтобы мёдом мне жизнь не казалась моя,

чтобы холод земной пробирал до костей...

Видно, я у Него из любимых детей...

ПЕСОЧНЫЕ ЧАСЫ

Над серебряной рекой,

на златом песочке...

Народная песня

В той ли колбе старинной,

где ночью и днём –

кто-то время бросает

и вертит вверх дном...

Вместе с ним нас бросает

и вертит весь век,

и уже мы не знаем –

где низ, а где верх,

чтo пылит нам в глаза

из любого угла –

золотой ли песок,

или прах и зола?..

Это Бог запечатал

в стеклянный острог

до последней песчинки

отмеренный срок.

В той игрушке старинной

до времени Он

запечатал концы

и начала времён,

где мы будем мотаться

в пространстве пустом,

не оставив следов

на песочке златом...

Анатолий Салуцкий «ПЕРВЫЕ УЧЕНИКИ» И «ВЕРНЫЕ РУСЛАНЫ»

Перечитывать литературно-критический раздел журнала "Огонёк" конца 80-х годов прошлого столетия полезно и поучительно.

На фоне нынешнего, за редким исключением, обзорно-рекламного состояния художественной критики, отчасти выродившейся в словесную эквилибристику и конкурс эрудиций, огоньковские публикации смотрятся интеллектуальным пиршеством. Разумеется, это относится не ко всем авторам того периода. Была среди них некая ремеслен- ница, самозвано нарёкшая себя евангельской Марфой, которая пеклась о столь многом, что сама себя одёргивала: "Не пора ли остановиться?" и которая, подобно "белым колготкам", снайперски отстреливала оппонентов "Огонька". Была титулярная критикесса, прибывшая из Харбина и нашедшая приют в редком жанре литературного фельетона, которая, по её личным признаниям, с конца 60-х выполняла заказы на публичное осмеяние неугодных писателей и продолжила это сомнительное дело в "Огоньке", очень вольно обращаясь с фактами, вплоть до обнародования сплетен, услышанных от писательских жён в литфондовской поликлинике. Фельетон! – всё дозволено. Был задиристый критик, литературный бретёр с острым, лихим, едким пером. Но основную ударную силу, конечно, составляли концептуалисты Бенедикт Сарнов и Наталья Иванова. Сегодня перелистывать их статьи приятно – независимо от того, в какой мере разделяешь тогдашнюю позицию авторов. И даже забывая, с каким ожесточением огоньковские перья терзали тебя самого.

Но уверен, авторы тех публикаций, погружённые в кипяток судьбоносных идейных баталий, сами не подозревали, что их статьи, написанные в номер, на эмоциях, на нерве, в совокупности станут когда-то объектом повышенного внимания. Лишь сейчас стало очевидно, что полемические залпы Сарнова и Ивановой не просто анализировали ту или иную спорную ситуацию, коллизию, но представляли собой некие универсальные матрицы для вечных тем русской литературно-общественной жизни. И если в дни публикаций внимание читателей концентрировалось на фамилиях, звучавших в статье, на подборе и интерпретации фактов, то сегодня та конкретика стала частностью. А на передний план вышли сами матрицы, позволяющие использовать их для осмысления новых фактов, иных ситуаций и других времён.

В круговороте идейных страстей, на переломе эпох, в бурной вакханалии взаимных претензий вдруг, случайно, неведомо для самих авторов появились "матричные" статьи, которые оказались востребованы сегодня и, не исключено, по-новому зазвучат завтра. Когда улеглась туманившая исторические горизонты пыль перестроечных лет, они не без основания претендуют на повышенное внимание. Мы вправе использовать концептуальные статьи Сарнова и Ивановой для того, чтобы приблизиться к пониманию нашей, по Достоевскому, "заправской действительности". С этой целью, тщательно соразмеряя и сравнивая, дабы на удваивать на манер Брейгеля, число смертных грехов за счёт добродетелей, отлитые в конце 80-х годов огоньковские матрицы полезно наполнить литературно-общественными событиями 90-х и нулевых годов.

Одной из таких матриц была большая статья Сарнова "О "молчальниках" и "первых учениках". Её суть сводилась к следующему. В неласковые послесталинские годы в острых, по сути политических ситуациях писатели вынуждены были демонстрировать свою лояльность, одобряя линию партии. В качестве примера Сарнов приводит расправу над Пастернаком в 1958 году, поделив писателей на рьяных гонителей автора "Доктора Живаго" и тех, кто пытался отмолчаться или, подобно Вениамину Каверину, под предлогом болезни не явился на печальнознаменитое писательское собрание.

Сарнов писал: "Почему все молчали тогда – это как раз понятно. Непонятно, почему молчим сейчас! Почему только у одного Каверина хватило совести сказать вслух, что он испытывает чувство стыда, вспоминая, как он "храбро" спрятался, чтобы не участвовать в карательной акции?" И цитирует Н.Иванову: "Почему молчали в 1958, когда не грозили ни тюрьма, ни Колыма? А почему молчали в 1979-м, в 1980-м, в 1982-м, когда мордовали участников альманаха "Метрополь" и "выдворяли" из страны Войновича, Аксёнова, Владимова?"

Далее Сарнов вспоминает Карякина, призвавшего тех, кто стоял у руля московской писательской организации, кто "скомпрометировал себя в годы застоя", подать в отставку. И пишет: "Юрий Карякин в своём выступлении говорил не обо всех, кто вынужденно вёл себя сообразно обстоятельствам. Но лишь о тех, что были первыми учениками." А вывод автора таков: "Быть может, кто-то из сегодняшних "прорабов перестройки" и совершал в прошлом поступки, которые лучше было бы не совершать, произносил слова, которые лучше было бы не произносить. Но одни совершали неблаговидные поступки потому, что им крутили руки и они не смогли устоять. А другие – "первые ученики" – сами крутили руки, заставляя кого-то совершать неблаговидные поступки. Одни находили в себе силы молчать, не участвовать ни в каких карательных акциях, хотя их к этому принуждали. А других никто ни к чему не принуждал… И вот теперь, когда времена переменились, у одних камень свалился с души. А другие испуганно втягивают голову в плечи: боятся, как бы им не припомнили кое-что из их прошлой жизни."