Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №6 (2001) Страница 23

В Барановичах шофер подвез нас к военкомату. Быстро разгрузились. В машину тут же набились какие-то люди, и она поехала.

- Пальто, детское пальто, - мама бросилась за машиной. - Скиньте детское пальто, в машине осталось, - но никто в машине на ее крики даже не оглянулся. Так я остался без пальто.

В ожидании поезда нас разместили в здании вокзала. Вокзал был забит до отказа. Ночевали на скамейках и на баулах с вещами. На нас оформили эвакуационные документы, но нашу бабушку-няньку вместе с нами не определили, как мама ни просила.

Наутро из вокзальной толчеи перебрались в привокзальный скверик. Женщины поминутно уходили справляться насчет поезда. Мишка, мой друг и ровесник, иногда, обманув бдительность своей матери, выбегал на дорогу смотреть на проходящие войска, пушки и танки. Меня мать вместе с ним ни за что не отпускала, как я ни порывался убежать вместе с Мишкой. Она была непреклонна, когда я попытался у нее отпроситься, и не теряла бдительность, не отпускала меня ни на шаг, пресекала малейшие попытки улизнуть. По ее тону и поведению я понял, что все мои потуги на сей счет напрасны, и смирился, чувствуя свою вину за опоздание во время бомбежки колонны.

У каждого своя судьба, и она, к сожалению, никак не зависит от действий других людей. С Мишкой судьба обошлась чересчур сурово. Мишка в Барановичах потерялся. В очередной раз он убежал на дорогу, смотреть на пушки, пообещав: "Я тебе все расскажу". Я смотрел на дорогу издали, но за толпой ничего не было видно. В это время над нами пролетели три самолета с красными звездами. Все, как обычно, закричали, замахали. Самолеты на окраине развернулись и строем, средний - чуть впереди, боковые - сзади, полетели обратно. Кто-то опять замахал, закричал. Самолеты опустились почти к самым домам, подлетели и ударили по толпе, по вокзалу и дороге из пулеметов. Сначала никто ничего не понял. Мать быстро закрыла нас собой. Потом все закричали. Когда они улетели, люди долго махали вслед кулаками, проклинали и ругались. Это были не наши, а немецкие самолеты. Потом появились санитары, подъехали грузовики. Мама не разрешила мне смотреть туда, где лежали на земле люди и около них возились санитары.

Мишкина мама очень переживала за Мишку, жалела, что оставила его в Барановичах. Я тоже очень жалел его. И все жалели. Чем дальше от Барановичей нас увозили, тем горестней и безнадежней были ее и моя жалость.

- Она очень переживала, - рассказывала после мама, - все ее жалели, но как-то не осуждали. Ни у кого язык не поворачивался упрекать и обвинять ее, принимали как несчастье, которое с ней случилось. Для себя я решила, что ни за что не брошу детей, и муж мне говорил: бросай все, но детей спасай. И когда на каком-то вокзале, где мы долго стояли, Нинка от меня потерялась перед самым отправлением, я взяла своих детей и вышла из вагона. Думаю, погибать - так будем вместе, а так мучиться, как мучится Тонька, я не буду. Все меня останавливали, а я даже одежды не взяла, только документы и сумку. Мечусь около вагона туда-сюда. Тут кто-то в толпе закричал: "Чей ребенок, кто ребенка потерял?" Я еще не вижу, кричу: "Мой, мой!" Побежала, и правда моя дочь.

Человек быстро ко всему привыкает. Через день-другой все в вагоне друг с другом познакомились. Разговоры в основном крутились около войны, но, по-моему, никто ее еще всерьез пока, кажется, не принимал. Мама выменяла пол-литровую банку сливочного масла на булку хлеба у татарина в нашем вагоне. Ее все дружно упрекали, - это же грабеж средь бела дня. На другой день он приходит и предлагает снова поменять булку хлеба на банку масла. На сей раз ему в этом было решительно отказано.

- Вот хитрый татарин, понравилось, - добродушно посмеивалась над ним вагонная публика.

В нашем вагоне ехала одинокая женщина. При ней не было никакого багажа. Сидела у окна, куталась в платок и все время плакала. На расспросы ничего не отвечала, от предложений поесть отказывалась. На третий день одной сердобольной бабушке удалось ее разговорить, и она рассказала свою трагическую историю. Они с семьей собирались уезжать на лошади. Муж посадил ее и пошел за сыном. Она слышала, как он громил все в доме и кричал: "Пусть все пропадает, чтобы ничего никому не досталось!" Тут появились немцы, она закричала. Он выбежал, но добежать не успел. Немцы на него набросились, он вырвался, успел стегануть лошадь плетью, и она понесла. Оглянулась и только увидела, что немцы гурьбой навалились на мужа, а один из них штыком проткнул ее двухлетнего сына.

До места назначения в Ульяновской области мы добирались почти два месяца. Поезд подолгу, днями и неделями, стоял на мелких и крупных станциях, каких-то полустанках, в тупиках. По дороге непрерывно шли поезда на запад с солдатами, пушками, танками. На восток - со станками, ранеными, с лошадьми и коровами.

Наш поезд остановился прямо посреди поля. Кое-где у дороги росли мелкие кусты. Все повылазили из вагонов, подальше от путей разводить костры, устанавливали рогульки и стали варить пищу, которая состояла в основном из каши и картошки. Картина - как цыганский табор. Даже дети вылезли из вагонов и крутились тут же, около костров. Это была желанная остановка. На станциях разводить костры не разрешалось, и горячей пищей служил только кипяток. Вдруг наш паровоз дал длинный гудок, и поезд тронулся. Все стали опрокидывать котелки с водой, а то и с варевом, прямо в костер и побежали к поезду. Мама вылила из котелка воду в костер, подхватила меня, и мы побежали к поезду. Около вагонов торопливость и толкотня, но без суеты. На ходу подсаживали женщин, подавали детей. Машинист, конечно, видел всю эту суматоху, ехал очень медленно, чтобы все успели сесть. Никого, конечно, в поле не оставили.

В деревне Тушна Сенгелеевского района Ульяновской области нам, эвакуированным, дали название "выковырянные". Да, велик и могуч русский язык. "Выковырянные" тут больше соответствует истине, - именно как беженцы. Эвакуироваться нам до начала войны не дали, а уехали мы потому, что нас выгнали немцы - выковыряли. Поселили нас, все пять семей, в одном большом доме, почти на краю села. Он был до нас заколочен досками и когда-то принадлежал семье деревенского кулака. Двор был растащен, остался один дырявый сарай.

Для начала нас, по какой-то директиве, снабдили за счет местного колхоза крупой, мукой, картофелем, дровами. Грудному брату нужно было молоко, и мама меняла белье на молоко у деревенских жителей - простыню за двадцать литров молока. Каждое утро я ходил и приносил строго по одному литру. Женщины работали в колхозе, и, как всем, им платили по трудодням. Нам на всех выделили один огород. Первый год прожили в этом доме, а весной всех расселили по отдельным домам. В этой деревне мы прожили три года и делили одну судьбу с местным народом. Но это уже другой, во многом своеобразный отрезок жизни.

Через три года мама и остальные эвакуированные женщины поддались на уговоры вербовщика, завербовались на Уральский автомобильный завод и уехали в город Миасс Челябинской области, где я и живу до сих пор.

(Продолжение следует)

С.Куняев • Поэзия. Судьба. Россия (продолжение) (Наш современник N6 2001)

Станислав КУНЯЕВ

Поэзия. Судьба. Россия

"Себя губя, себе противореча..."

или "Все включено"

Турецкая Анталия встретила нас с женой горячим песком, нежным рокотом Средиземного моря и лающей немецкой речью, которая звучала всюду - на пляже, в сауне, в ресторане. Я сразу вспомнил, что писал Осип Мандельштам о немецкой речи:

Себя губя, себе противореча,

Как моль летит на огонек полночный.

Немки были, как и положено им, крупными и мясистыми, а в немцах при желании можно было увидеть выродившихся потомков древних тевтонов, либо сподвижников Мартина Лютера, либо даже сыновей прославленных асов из люфтваффе. Гуляя по песчаным дорожкам, они трясли грузными животами, их плечи и груди были разукрашены татуажем - временными фальшивыми татуировками, изображавшими то каких-то хищных птиц, то чертей и другую устрашающую нечистую силу. Ходили немцы надменно и даже спесиво, но было видно, что у многих из них одышка, у кого-то больные коленные суставы, у кого-то пальцы, скрюченные отложением солей. Их лица с тяжелыми подбородками были разукрашены багровыми, а то и синими склеротическими прожилками, видимо, от неумеренного потребления пива.

Кстати, о пиве. Его, а также другие местные напитки в нашем клубном отеле наливали даром. Впрочем, может быть, и не даром, поскольку называлась эта услуга в переводе на русский язык очень завлекающе: "все включено". Вроде бы, поскольку все оплачено, пей с утра до вечера, цеди из бочонков вино, подставляй бармену стакан под янтарную пивную струю, показывай пальцем на бутылки с местным коньяком... Все включено!