Юрий Жуков - Из боя в бой. Письма с фронта идеологической борьбы Страница 23

Для Элизы же теперь партия притягательна. Для нее «подлинная жизнь» не игра в революцию, а сама революционная борьба. Она еще разделяет некоторые заблуждения Люсьена — «его наивность, его преувеличения», но ее тянет к коммунистам. И вот перед нами рабочий вожак коммунист Жиль, чей образ правдиво и тепло обрисован автором. Он терпеливо и внимательно помогает Элизе найти правильный путь.

— Поверь мне, нужно, чтобы вы пришли к нам, — говорит он ей. — В одиночку ничего не добьешься. Десять лет вы будете бунтарями, а затем в один прекраспый день смиритесь. И кто знает, вы окажетесь в другом лагере. — Элиза начинает верить этому человеку. «Он восстанавливает ваше достоинство, которое отнимали у вас воздействие конвейера и презрение начальства, — задумчиво говорит она, — он возвращает вам чувство уверенности в себе…»

Клэр Эчерелли сказала корреспонденту «Юманите–ди- манш»: «Это единственный положительный герой. Единственный, кто знает, куда он идет и почему идет», в то время как «анархические бредни Люсьена в конечном

счете бесплодны». Заметив, что прообразом Жиля был коммунист, рядом с которым она сама работала на заводе, Эчерелли добавила: «Он говорил много такого, что мне в то время было чуждо, но позднее все стало яснее. Много такого, что сегодня думаю и я сама…»

С огромным интересом читаются страницы романа, посвященные демонстрации, когда рабочий Париж вышел на улицы, чтобы протестовать против войны в Алжире, и произошли острые столкновения с полицией. Были убитые, раненые. Кое‑кто растерялся. Но Жиль не колебался — «он извлекал уроки из этих последних дней с выдающейся мудростью и, не унывая, устремлялся в будущее…»

Этот пример ободряет Элизу. Узнав об аресте Арезки, она вступает в борьбу. «Я переверну Париж. Есть адвокаты, газеты. Жизнь человека что‑то значит!.. Кто‑то поднимается, чтобы кричать, протестовать, требовать». И хотя ей не удается разыскать и вернуть па завод Арезки, хотя она остается наедине со своей болью, со своими разочарованиями, Элиза не сломлена: «Под пеплом — неизбежная надежда».

Эчерелли удалось убедительно и правдиво показать мир рабочего класса «изнутри» потому, что жизнь Элизы — в значительной мере ее собственная. На долю этой тридцатилетней женщины выпала нелегкая судьба. Дочь докера, который в 1940 году был взят в плен гитлеровцами и в 1942 году убит при попытке к бегству, Эчерелли, как сирота, воспитывалась за счет государства в лицее, но не закончила его. Потом раннее замужество, ребенок, скорый развод, и вот она в восемнадцать лет с младенцем на руках в Париже в поисках средств к существованию:

— Это было трудно — без диплома… — рассказывала она в одном интервью. — Мне смеялись в лицо, когда я просилась на службу в контору: «Об этом не может быть и речи, вы не умеете даже стенографировать». Я стала искать работу продавщицы, но у меня не было рекомендаций, да и внешность моя не блестяща. Я жила в гостинице, у меня был ребенок, который хотел есть, — деньги были нужны немедленно. Я попыталась пойти в услужение. Не взяли и па эту работу: нашли, что я слишком тоща. Мне шел двадцать первый год, и я действительно не отличалась крепким сложением. Прочла объявление в га

зете: «Требуются работницы на конвейер у Ситроэна». Это было в 1957 году. Я проработала там семнадцать месяцев…

Завод встретил будущую писательницу неприветливо:

— Усталость отсекала меня от других и от всего, что происходило вокруг меня… Конвейер — это тяжело… Условия работы не давали возможности вступать в контакт друг с другом. Разговаривать мешали шум и усталость…

Эчерелли продолжала:

— Я видела людей, которые работают в социалистических странах. По–моему, нет никакого сравнения: там у рабочего чувство, что он необходим обществу. Для меня же завод был олицетворением полнейшей бесчеловечности. Плюс к этому полицейская система: на любом уровне всегда есть кто‑то, кто за всеми следит. Это ужасно…

В 1963 году Эчерелли удалось устроиться в контору агентства «Досуг и каникулы молодежи». Стало чуточку легче. Она начала много читать. Родилась дерзкая мысль о собственной книге. Вставала в пять часов утра в своей крохотной комнатке «для прислуги» на шестом этаже и писала. Писала долгих три года. Потом начались мытарства в издательствах. Роман о рабочих?.. Издатели пожимали плечами. Отказал один. За ним другой. Наконец, издательство Деноэля решило рискнуть. Но… из пятисот страниц рукописи было выброшено двести: в корзину ушла почти вся первая половина романа — французская провинция, детство Элизы. И все же даже изуродованный, роман привлек внимание и читателя и критики. Теперь издатель ходит именинником: премия Фемина присуждена его автору!

К сожалению, романы из жизни рабочего класса нынче крайне редки во французской литературе, да и только ли во французской! Слишком многие современные литераторы чураются этой тематики, то ли потому, что считают ее старомодной, то ли просто в силу своей фактической отдаленности от рабочей среды они предпочитают писать о том, что им ближе, — не знаю. Но факт остается фактом: среди сотен романов, лежащих на прилавках парижских книжных магазинов, редко–редко обнаружишь такой, который бы показал жизнь рабочего человека вот так же обстоятельно, как это сделала Эчерелли.

Мне думается, что это не столько вина, сколько беда, и притом большая беда, современной французской литературы. И это глубоко ощутили многие писатели в бурные майские дни 1968 года, когда Франция была потрясена острейшим социальным конфликтом. Какими бледными, худосочными выглядели на фоне этих громокипящих событий еще вчера превозносившиеся критикой до небес иные модные сочинения, изобиловавшие экскурсами в подсознание человека, тщательно исследовавшие нюансы психологии и психопатии, щеголяющие самоновейшими формальными приемами, но крайне далекие от жизни!

Один мой знакомый, опытный литературный критик, с горечью сказал: «События застали французских писателей врасплох. Они просмотрели истинные настроения народа и истинное состояние общества». Я думаю, что это слишком суровая оценка: нельзя требовать от писателя, чтобы он был оракулом. К тому же события во Франции застали врасплох не только писателей, но и многих политических и государственных деятелей. Важно отметить другое: если бы французская литература шире и глубже разрабатывала социальную тематику, если бы французские писатели чаще обращались к жизни рабочего класса, крестьянства, и прежде всего молодежи, читатель лучше знал бы, в каком направлении развиваются глубинные социальные процессы, симптомом которых и явились майские события 1968 года.

В этом отношении современные писатели могут многому поучиться у своих знаменитых предшественников — классиков французской литературы, которые всегда пристально изучали жизнь, быт, борьбу трудового народа. И не случайно именно сейчас в среде французских писателей усиливается интерес к этому классическому наследству. Пример Бальзака, Золя, Гюго вновь обретает свое пленительное обаяние.

— Кто из писателей больше всего повлиял на вас? — спросил, обращаясь к Клэр Эчерелли назавтра после присуждения ей премии, критик «Леттр франсэз» Жан Жо- жар. Она ответила:

— Бальзак.

Влияние Бальзака вновь усилилось во французской литературе, хотя торопливые модернисты не раз готовились его хоронить, как «старомодного» писателя. По–прежнему сильно и влияние Флобера. Об этом невольно вспоминаешь, читая объемистый, обстоятельный, написанный в реалистической манере роман Эрве Базэна «Супружеская жизнь», пользующийся огромным спросом [33]. Из Парижа перенесемся в дальний, глухой угол юга — в Верхний Прованс. Там один из старейших писателей Франции, Жан Жионо, развернул действие своего романа нравов — диких и горьких нравов отсталых горцев. Роман называется необычно — «Эннемонд и другие характеры». Да и на роман‑то новое произведение Жионо не очень похоже — это своего рода монолог писателя, который, не спеша, рассказывает о любимом крае и его людях.

Семидесятитрехлетний провансалец Жан Жионо — человек устоявшихся консервативных взглядов. Он весь в прошлом, и притом в далеком прошлом. Творения Гомера и Библия — вот источники его жизненной философии и творческой манеры. Уже в двадцать лет Жионо написал «Рождение Одиссеи» — странную и красивую книгу, которую он опубликовал лишь в 1930 году. В ней, любуясь родным Провансом, он изображал современного Улисса, античного сына извечного Средиземноморья, который, вернувшись из дальних странствий, рассказывает поэтические истории. Его романы — это своего рода поэмы в прозе, из которых так и брызжет сок образной речи и которые напоены горьким ароматом горных трав. Поклонник Уитмэна и Льва Толстого, он ищет спасения для человечества в возврате к библейской простоте; в развитии цивилизации видит одни опасности.