Анатолий Уткин - Как пережить экономический кризис. Уроки Великой депрессии. Страница 24

Теперь его голос мог звучать в гостиных американцев от Атлантического до Тихоокеанского побережья. Важно было не девальвировать это могучее орудие идейного воздействия. За двенадцать лет президент Рузвельт выступил «у камина» примерно тридцать раз, но каждое из его выступлений было событием в национальной жизни. Около недели требовалось для подготовки к такому выступлению — очень тщательная подготовка, при которой один вариант быстро сменял другой. Затем репетиция перед помощниками — эмоционально и интеллектуально слабые части изымаются. И само выступление: тембр, акценты, паузы, смысловая интонация. Главное — тон доверительной беседы, разделения сомнений и надежд со всей страной, прямые деловые предложения, никакого заигрывания и тем более никакого тона патронажа Опросы показывали, что Рузвельта слушало вдвое больше людей, чем самых популярных исполнителей, просветителей и проповедников его поколения.

Президент Рузвельт сказал, что хотел бы, чтобы его речь звучала голосом соседа-друга. Это и были ставшие знаменитыми «беседы у камелька», или «беседы у камина». Вот как говорил президент: «Мои друзья, я хочу рассказать вам, что было сделано за последние дни, почему это все было сделано и какие следующие шаги мы предпримем». Первая «речь у камина» касалась критики банковского кризиса — здесь следовало всеми силами подорвать основания возможной практики оглашения своего решение закрыть банки и открыть их. Рузвельт стряхивал пепел и говорил стране о моратории на работу банков: «Мои друзья, я хочу рассказать вам, что было сделано за последние несколько дней, почему это было сделано».

Любимым приемом Рузвельта стала аналогия. В Америке помнят его иллюстрацию к закону о ленд-лизе как о «взятии взаем пожарного шланга». Историки особенно ценят в «беседах у камина» историческое чутье президента, с готовностью обращающегося к национальной истории, к дням революции, создания государства, деятельности отцов-основателей, к таким общенациональным кризисам, как Гражданская война.

Американский историк А. Маклейш писал: «Чувство истории в политическом лидере — это чувство прошлого, используемое для формирования' будущего; чувство истории и американской традиции было у Рузвельта подлинно глубоким». Выступая непосредственно перед слушателями, президент драматизировал ход событий, но, выступая по радио, он хотел добиться эффекта задушевной беседы. Говоря же по радио, он старался подбирать простые слова, любил приводить конкретные примеры и понятные всем аналогии. По мнению Розенмана, «он подыскивал слова, которые могли быть применены в беседе двух или трех друзей», слова, которые были понятны всем.

Как это ни странно, но слово подействовало. В следующий понедельник (вторая неделя пребывания Рузвельта у власти) взносы в банки, к изумлению банковских служащих, превысили изъятия, и к концу этой недели две трети банков страны возобновили свою деятельность. По мнению Моли, «капитализм был спасен за восемь дней». Не желая терять темп, вечером 9 марта Рузвельт призвал лидеров конгресса в Белый дом, где им объявили, что программу экономии федерального ведомства должны начинать с себя, с жалованья членов конгресса. Федеральный Вашингтон отдавал в общенациональную копилку 100 млн долларов. Поддержанный даже «всегда скупыми» республиканцами билль стал законом 18 марта 1933 года. Тем временем президент возвратил — после многолетнего опыта воздержания — американскому народу пиво. Это был мудрый жест, он несколько сместил центр внимания с жестких вопросов экономики.

Во второй радиоречи «у камина» он объяснил американцам, что не собирается завладеть контролем над промышленностью, банками и всей деловой активностью. Его задача — «быть партнером в планировании, партнером в реализации планов». Для президента существенно было указать на статью 7(a) Акта о восстановлении национальной промышленности (NIRA), гарантирующий право рабочих на коллективные договоры, на решение, входить или не входить в рке созданные профсоюзы.

Всюду и везде, где обстоятельства требуют решительных мер, лидер должен ощущать, что люди готовы претерпеть, если им будет объяснено, за что, как, в какой мере, с какой целью они должны принести жертвы. Трагедией русских вождей 80—90-х годов было их полное неумение придать смысл противоречивым законами, объяснить народу цели своей деятельности.

Условием успешного руководства президента Рузвельта было движение вместе (не за, не далеко впереди) с американским народом. Здесь мы подходим к главной черте тактического гения Рузвельта — он не только умел понимать, он умел успешно убеждать. Он знал жизнь, знал общее настроение, знал аргументы, столь необходимые в любой демократии. Он переводил сложные проблемы в простые образы, в понятные метафоры. Рузвельт не формировал общественного мнения страны, но он делал так, что без него это мнение не было бы сформировано. Определить верный курс — это еще полдела; вторая половина — это убедить миллионы столь разных американцев следовать ему. В двадцатом веке Америка не имела лучшего оформителя морального, душевного и политического состояния нации, чем Франклин Рузвельт.

Роль Рузвельта воспринималась Америкой, прежде всего, как роль лидера, объясняющего, куда он ведет свой народ. За сто первых дней своего президентства Рузвельт отправил в конгресс пятнадцать посланий, провел пятнадцать законов, произнес десять заглавных речей.

Сотни талантливых молодых людей встали под знамена «Нового курса» — их имена Америка еще услышит. Заместителем министра финансов стал Дин Аче-сон, адвокатом в департаменте юстиции — Уильям Фулбрайт, администратором одной из программ — Губерт Хемфри, помощником конгрессмена стал Линдон Джонсон, из Иллинойса прибыл Эдлай Стивенсон. Для них высшими авторитетом был не только президент Рузвельт, но и люди вокруг него — Розенман, Тагвел, Икес, Джонсон, Берль и, возможно, самый яркий из плеяды — Рэй Моли. Лишь позднее стало известно, что «яркие звезды» сельхозминистерства — Хисс, Прессман, Витт иВейль были членами коммунистической партии США и секретно встречались в музыкальной студии на Коннектикут-авеню. Они анализировали работу новой администрации и часто приходили в недоумение: министр сельского хозяйства Генри Уоллес, несмотря на свою либеральную репутацию, категорически выступал против дипломатического признания Советского Союза. Но самой большой загадкой выступал сам президент.

Глава пятая Разногласия

Но даже среди руководства «Нового курса» проявились разногласия. Гарри Гопкинс, все больше набиравший силу, сказал генералу Джонсону: «Хью, твои кодексы честной борьбы дурно пахнут». Часть окрркения Рузвельта вовсе не хотела убивать экономическое соперничество — залог повышения качества и повышения производительности труда.

Экс-президент Гувер игнорировал NIRA — оно для него оказалось «слишком тоталитарным». Его друзья-бизнесмены, как уже указывалось, заговорили о «ползучем социализме», а профсоюзные лидеры о «фашизме». Газетный магнат Уильям Рэндольф Херст стал расшифровывать NIRA как «никакого выхода из кризиса». Журнал «Харперс мэгэзин» обследовал четыре штата и обнаружил, что фирмы с синим орлом постоянно нарушают декларированные ими же правила. Журналист Уолтер Липпман справедливо осуждал излишнюю централизацию NIRA, «диктаторский тон ее руководства, который вызывает противодействие бюрократическому контролю над экономической жизнью Америки».

Мы видим определенный поворот. Совсем недавно, несколько месяцев назад промышленники и журналисты уговаривали Рузвельта взять в свои руки диктаторские полномочия. Различие заключалось в том, что Рузвельт буквально перевернул страну, и теперь наступило время расплачиваться за успех. На протяжении первых четырех месяцев Белый дом и Совет федерального резерва довольно резко воздействовали на экономическое развитие страны — индекс промышленного производства вырос с 59 пунктов до ста. Брокеры теперь говорили о «рынке Рузвельта». Промышленники, которые были слишком слабы, чтобы противостоять Джонсону в марте 1933 года, теперь приобрели новую силу. Журнал «Кольерс» сообщал: «У нас произошла своя революция, и она нам нравится».

Журнал «Литературное обозрение» заявил: «Все выше стоимость наших акций, добавляются миллионы к их стоимости. Поднимаются цены на пшеницу, кукурузу и другие продукты, что добавляет миллионы в карманы обиженных депрессией фермеров». «Обозрение» не упомянуло АЛА, которое было непосредственно ответственно за рост фермерских цен, но газета «Нью-Йорк тайме» объявила, что Рузвельт превратил беспрецедентный кризис в личный триумф: «Это случилось потому, что американский народ увидел, как он оседлал невиданный шторм и направил природные струи в нужном направлении. Страна показала готовность признать лидерство Рузвельта. Президент выступил с рядом блестящих и смелых речей — миллионы его соотечественников признали Рузвельта «Богом посланным деятелем, спасшим свой народ». Рэй Моли уточнил: «И еще — Рузвельт спас капитализм».