Анатолий Уткин - Как пережить экономический кризис. Уроки Великой депрессии. Страница 23

Отвергая высокомерную гуверовскую практику («президент никогда никого не навещает»), Рузвельт посетил ушедшего в отставку судью Оливера Уэндела Холмса в связи с его девяносто второй годовщиной, несмотря на то что ступеньки дома у великого судьи были очень круты. Рузвельт, поправ всякое высокомерие, спросил у великого судьи дать совет: «Что делать?» Ветеран Гражданской войны ответил кратко: «Крепите свои ряды и сражайтесь!» После ухода президента судью спросили, каково его мнение о новом президенте. «Знаете ли, — сказал смущенно Холмс, — его дядя Тэд назначил меня Верховным судьей». — «И все же». Взглянув на дверь, через которую только что вышел президент, старый судья высказал суждение, которое является, возможно, самой верной, гениальной оценкой Франклина Делано Рузвельта: «Второклассный интеллект, но первоклассный темперамент».

Огни ведомственных зданий горели в эти вечера в Вашингтоне буквально до утренней зари. Во многом именно для того, чтобы не раздражать доведенный до отчаяния народ, конгресс без детализированных слушаний утвердил весь состав кабинета — все его члены собрались в Овальном кабинете Белого дома, и Верховный судья Бенджамин Кордозо принял у них клятву. Это была первая такая церемония в Белом доме и первая, когда кабинет выступал единым коллективом. После церемонии Рузвельт отправился в Красную комнату Белого дома, чтобы поприветствовать тринадцать юношей-инвалидов, специально приглашенных на инаугурационную церемонию. В Белом доме не было подлинной смены караула, замены внутренних слркб и рк точно не было больше обедов из семи блюд. На все это у Рузвельта попросту не было времени. И он был, по определению Артура Шлесинджера, «естественный президент», ему не нужен был дополнительный декор. Все и без того точно знали, за кем последнее слово, кто в этом доме творит историю. Артур Крок: «Он был боссом, динамо-машиной, рабочим цехом». Четырнадцатичасовой рабочий день. Четверть этого времени — разговор по телефону. Всех звал по имени и представлялся тоже по имени. Позвонил в министерство труда и представился: «Это Френк. Могу ли я поговорить с мисс Перкинс?» Вопрос передали секретарю, и тот ответил: «Я не знаю никакого Френка. Спросите, кто он такой». Из трубки прозвучало: «Из Соединенных Штатов. Президент страны». Более ста человек ему звонили по прямому проводу и практически в любое время. Приказал не прерывать ни одного звонящего в Белый дом американца. Специальный помощник говорил со всей страной. Вот едва ли не типичное письмо президенту: «Дорогой мистер президент! Я просто хочу сказать вам, что сейчас все наладилось. Человек, которого вы послали, нашел наш дом в порядке, и мы сходили вместе в банк, чтобы продлить закладную. Вы помните, я вам писал, что мы потеряли мебель тоже. Ваш человек вернул нам ее. Я никогда не слышал о таком президенте, как вы». И, как пишет Уильям Манчестер, никто не слышал о таком президенте.

Пресса

Главной формой этой «учебы» стали встречи с прессой по вторникам и пятницам, строгим правилом которых было «не делать записей и не цитировать президента». Мало кто знал (или догадывался), как волновался президент перед выходом к прессе. За двенадцать лет своего президентства он так и не смог преодолеть этого предстартового волнения. Но вот в его знаменитый Овальный кабинет начинали «просачиваться» представители прессы. Рузвельт неизменно шутил со своими знакомыми, чаще всего с фаворитами из первого ряда. Наступало время вопросов и ответов, и волнение отступало. Во вступительном слове — за пятнадцать — тридцать минут — Рузвельт излагал свое понимание текущих проблем избранному кругу журналистов, и те получали представление о главном направлении движения государственного корабля. Речь шла о текущем законодательстве, о главных назначениях, обо всем, что могло вызвать общественный интерес.

Журналисты говорили, что президент мог взять любую тему, даже такую сложную, как банковское дело, и сделать вопрос более понятным «даже для банкиров». Отнюдь не поклонник президента, американский историк Чарльз Бирд пишет, что ФДР обсуждал «больше фундаментальных проблем американской жизни и общества, чем все остальные президенты, вместе взятые». Теперь вся страна с нескрываемым интересом следила за особняком на Пенсильвания-авеню, 1600. Четверть новостей агентства «Ассошиэйтед пресс» шла теперь из Белого дома. Соперничающая с «Ассо-шиейтед пресс» «Юнайтед пресс» утроила штат своего столичного представительства.

Своего рода камертоном послужила первая пресс-конференция, состоявшаяся в незавидное для Америки время — 8 марта 1933 года, на пятый день правления Рузвельта. 125 журналистов запросто пришли в Овальный кабинет и, стоя, с блокнотами в руках начали задавать вопросы президенту. В течение тридцати пяти минут (это время стало стандартом) молодой президент сумел превратить отчаяние и обреченность в нечто вроде спасительной улыбки над самим собой.

Бесстрашие, надежда, вера в себя — именно это хотел донести президент нации, и сделал это с большим блеском. Вот что пишет американский историк У. Лейхтенберг: «Он был далеким от формальности, легким в общении, веселым Когда он хотел избежать ответа на вопрос, то делал это откровенно. Он чувствовал себя непринужденно. И не скрывал удовольствия, которое испытывает в ситуации взаимообмена». Журналисты не скрывали впечатления от душевной теплоты и откровенности нового хозяина Белого дома, не требовавшего (в отличие от предшественников) предварительного списка вопросов. Совершенно неожиданно пресс-конференция, проведенная в худший час общенационального раздора, завершилась аплодисментами — в конце конференции журналисты устроили президенту овацию. В окончании первой пресс-конференции журналисты зааплодировали, а ведь это были прожженные циники, а не розовые энтузиасты.

Таких пресс-конференций было 998. Дважды в неделю, год за годом он встречал журналистов, репортеров, издателей. Рузвельт, в отличие от многих политиков, любил прессу. Он знал опасности ее непостоянства, но он знал, что у него нет второго такого инструмента общения с нацией, такого рупора обращения к ста пятидесяти миллионов американцев.

Что было, может быть, важнее всего, Рузвельт немедленно отошел от профессиональной напыщенности своего предшественника Гувера. Он звал журналистов по именам, шутил по всевозможным поводам, знал о событиях в жизни корреспондентов. Он излучал тепло. Однажды он задержал поезд, чтобы запоздавший корреспондент смог впрыгнуть в него. Когда у одинокого журналиста скончалась мать, президент пригласил его на семейный воскресный ужин. Таких выражений симпатии было множество. Все это, может быть, частично объясняет тот факт, что, хотя 85 процентов издателей политически противостояли Рузвельту, журналистские репортажи обычно не кипели ядом. По мнению историка А. Шлесинджера, «Рузвельт своим умом сумел смягчить откровенную враждебность издателей и превратить прессу в одно из наиболее эффективных средств общественного лидерства».

Радио

Газеты правили Америкой уже сотню лет, но довольно незаметно к рычагу общественного мнения подобрался их мощный конкурент—радио. И Рузвельт осознал это раньше многих политиков. Еще одним важнейшим каналом общения с нацией стали, как мы уже отметили, так называемые «беседы у камина». Рузвельт первым среди больших политиков Америки узрел огромную силу нового вида средств массовой коммуникации. Радиоприемники появились в миллионах семей. Уже в первый месяц своего пребывания в Белом доме состоялась премьера неотъемлемого атрибута «Нового курса»: президент выступил с радиообращением к стране.

В воскресенье 12 марта 1933 года Рузвельт начал нечто новое в президентской практике. Рузвельт дал американскому народу второй урок государственного искусства. Микрофоны студий «Нэшнл», «Коламбия» и «Мьючуэл» были установлены на полу, на первом этаже Белого дома — перед залом дипломатических приемов. Шестьдесят миллионов американцев настроили свои приемники в десять часов вечера воскресного дня 12 марта на волну, на которой новый президент США обратился к гражданам с объяснением своих действий. В самых простых выражениях он дал оценку того, что начал делать, и объяснил зачем.

«Прежде всего, позвольте мне объяснить простой факт, что, когда вы вкладываете деньги в банк, этот банк не прячет ваши деньги в сейф. Он вкладывает ваши деньги в многие формы кредита — в акции, закладные. Другими словами, банк заставляет ваши деньги работать, чтобы колеса экономики продолжали крутиться…» В течение двадцати минут он изложил свои аргументы, заведомо сводя сложное к простому. Рузвельт призвал слушателей, по возможности, снова положить деньги в банки: «Лучше держать их в банке, чем под матрасом». Многие забыли тему разговора, но помнили вывод* «Вместе мы не можем потерпеть поражение».