Светлана Шипунова - Дураки и умники Страница 24

Но это все хорошо, хорошо! Я рада, что так идет, какая-то новая струя в газете и в жизни появилась, столько новых возможностей — только пиши! Ребята ходят с горящими глазами, расписались все как никогда (даже Сева), на редколлегии от предложений отбоя нет. Все просто очарованы Горбачевым — молодой, энергичный, говорит легко, без бумажки — вот таким и должен быть лидер государства!

* * *

Русаков снова приглашал меня для разговора и на этот раз спросил в лоб, как я отношусь к Масленову. А как я к нему отношусь? Черт его знает, как. В сущности, я совсем не знаю этого человека, не знаю, что из того, что теперь о нем говорится, — правда, а что — миф. Говорят, например, что он — центральная фигура в том самом нашумевшем на всю страну «южном деле», по которому все еще ведется следствие, однако же никто его до сих пор не арестовал, как многих других, хотя из состава ЦК вывели и из партии исключили. Боятся трогать или доказательств не хватает — я не знаю. Как можно относиться к человеку, о котором не знаешь определенно, честный он человек или вор? Никак не отношусь. Разве что жалко его — старый, больной, всеми брошенный…

«Нам надо, не дожидаясь окончания этого затянувшегося дела, дать в прессе объективную оценку деятельности Масленова и всем тем безобразиям, которые тут при нем творились», — говорит мне Иван Егорович. Вот здрасьте! А я при чем? Неужели больше некому? «Мы должны искоренить само это явление — «масленовщину», а оно продолжает существовать, пока остаются на своих постах люди, назначенные еще при нем и признающие только командный стиль руководства. Они очень мешают нам в перестройке, тормозят». Слушаю молча, соображая про себя, как буду выходить из положения, потому что уже ясно, к чему он клонит. «Материалы мы предоставим. О приписках, о хищениях, о коррупции. Их надо обобщить и подготовить публикацию в прессе. Я бы просил взяться за этот материал лично вас». Приехали.

— Но… лично я не могу взяться за эту тему. По моральным соображениям. Я ведь и сама работала в обкоме, как же я теперь могу что-то разоблачать? И потом, я книжку писала Масленову, об этом все знают…

«Я в курсе ваших моральных соображений, — говорит Иван Егорович, — но не думаю, что это может быть препятствием. Вы, как и большинство, просто не знали всех фактов. Ведь не знали? Вот. Для того и гласность, чтобы вскрыть правду и тем самым очиститься от всего негативного. Вы с этим согласны? Вот и хорошо. Ну так как? Беретесь?»

— Я должна посмотреть материалы.

Иван Егорович вышел из-за стола и крепко пожал мне руку: «Я очень на вас рассчитываю».

С толстой папкой, которую Русаков вручил мне на прощанье, я просидела на кухне чуть не всю ночь. Материалы убийственные. Кое о чем я слышала и раньше, но считала досужими сплетнями, кое о чем могла бы догадаться и сама, если бы задумывалась всерьез над этим, но многое оказалось для меня полной неожиданностью. Да можно ли верить всему, что здесь написано? Но происхождение бумаг более чем солидное — КПК при ЦК КПСС, Генеральная прокуратура, контрольно-ревизионная комиссия обкома… Однако прямых обвинений Масленова практически нет, речь идет о Кочуре (кстати, в прошлом году неожиданно скончавшемся в следственном изоляторе Лефортово), о целой группе бывших областных начальников, связанных с торговлей, о руководителях некоторых городов и районов области, снятых и арестованных тогда же, о Ветре, так до сих пор и не найденном, как в воду канувшем. Картина нарисовалась жутковатая. Но ведь все это происходило при нем, значит, с его ведома, и значит, при его участии? Или необязательно? Теперь я понимаю, почему Иван Егорович подсунул мне это дельце. У прокуратуры и партконтроля, видимо, все-таки не хватает доказательств личной вины Масленова, потому его и не трогают. Но можно создать общественное мнение, сформулировать некое морально-политическое обвинение. Дескать, несет политическую ответственность за все те негативные явления, которые имели место в области в бытность его первым секретарем. Вот для чего понадобилась статья в газете. По мере того как я читала заветную папку, то загорался во мне азарт журналиста, которому в руки попал уникальный материал, о каком я и мечтать не могла, и уже представлялись отдельные куски и фразы будущей грандиозной статьи, то вдруг охватывал меня странный озноб и становилось не по себе, будто я делаю что-то гадкое, недостойное. Уснула под утро и проснулась поздно, часов в девять, с больной головой и дурным настроением, так и не решив окончательно, что мне делать — писать или отказаться?

А утром в редакции первая новость — Люся Павлова благополучно родила мальчика (боялись за нее, все-таки 35 лет). «Мать» наша, Катя, ходила по редакции, собирала деньги на подарок, решили купить немецкую коляску и атласный конверт, а ребята уже изготовились выпить за это дело, им лишь бы повод. Насчет папаши она так и не призналась до последнего, а мы и не настаивали, все почти уверены, что это Зудин. Ребята пытались его расколоть, но он не поддается, ну и черт с ним, главное, Люська счастлива, кажется, ей, кроме этого ребеночка, никто теперь и не нужен. Утром на планерке вместо того, чтобы обсуждать номер, придумывали, как назвать, и все сошлись на том, что Мишей (в честь перестройки), говорят, Люська согласна.

Днем я поехала в обком, вернула Русакову папку и сказала, что писать не буду.

— Но почему?

— Я вам уже говорила: у меня нет морального права его разоблачать.

Через пару недель статья под выразительным названием «Масленовщина» появилась в одной из центральных газет за подписью собкора. Я читала ее с ревнивым чувством и все время ловила себя на мысли: вот тут я бы не так сказала, а вот здесь он не дотянул, можно было и порезче, да и выводы очень уж прямолинейные, в лоб, по ним выходит, что Масленов — законченный злодей, а ведь он — продукт своего времени и своей системы, вот бы о чем поразмышлять. Потом спохватилась: чего это я рецензирую? Сама не захотела писать, теперь не умничай! Но вот что интересно: только прочитав эту, чужую статью, я сама поняла, наконец, почему отказалась. Моральные соображения — да, конечно. Но не только это, оказывается, смущало меня, а вот еще что. Ведь никто из нас сам ничего не расследовал, и собкор этот не расследовал, а просто воспользовался (как и я бы сделала, если бы стала писать) материалами «компетентных» органов. Да и написано, считай, не по собственной инициативе, а по заданию руководства, при этом направленность материала задана была с самого начала: разоблачить. Можно ли в этом случае быть до конца уверенным в том, что все написанное — правда или что это вся правда? У меня такое ощущение, что всей правды не знает на самом деле никто. При этом совсем не факт, что «вся правда» еще хуже. Может, она как раз лучше, чем ее сейчас изображают. Просто сегодня всем нужна именно такая правда, а какая понадобится завтра — еще неизвестно.

* * *

Мама говорит: «Ты слишком близко к сердцу все принимаешь, все эти масленовы, русаковы вместе с их обкомом не стоят твоих переживаний. Сколько, говорит, ты на них отпахала, а когда Юра умер, никто оттуда даже не позвонил и не выразил тебе соболезнование!» А я этого и не помню — кто звонил тогда, кто не звонил…

Одна мысль до сих пор не дает мне покоя: если бы я не задержалась в тот вечер в типографии, если бы не эта речь Горбачева, если бы мы не стали ждать полный текст, а дали короткий отчет ТАСС, если бы я оставила доводить номер Васю Шкуратова, а сама поехала домой часов хотя бы в десять, если бы я застала начало приступа… он был бы сейчас жив?

Дома пусто и холодно, и кажется, что до сих пор пахнет венками. Димочка теперь почти все время у стариков, я одна и, чтобы не реветь и не маяться, пишу по ночам эти никому ненужные «записки». Отвлекает, но не успокаивает.

* * *

…Вот и 1985 год кончается, мне уже 35, и как странно, что только сейчас, кажется, начинается в нашей жизни самое интересное.

Часть вторая

ИСКУШЕНИЕ

(середина 90-х)

Зачем мы тащимся-бредем

В тысячелетие другое?

Мы там родного не найдем.

Там все не то, там все другое...

Юрий Кузнецов

Глава 8

ПРОЕЗДОМ ИЗ ПАРИЖА

Теплым сентябрьским утром 1996 года из вертящихся стеклянных дверей отеля «Мэдиссон-Кавказская» (бывшая гостиница «Интурист») вышел на залитый солнцем бульвар и медленно пошел в сторону городского парка среднего роста, плотный и загорелый человек в дорогом летнем костюме песочного цвета и узких темных очках. Накануне поздно вечером он прилетел в Благополученск из Ниццы, где не только прекрасно отдохнул, но и совершенно случайно свел знакомство с нужным человеком и даже заключил с ним своего рода сделку. Ради этой-то сделки он и полетел оттуда не в Москву, а прямо в Благополученск, предварительно заказав по телефону номер полулюкс в лучшем отеле города на имя Зудина Евгения Алексеевича.