Газета День Литературы - Газета День Литературы # 52 (2001 1) Страница 24

— Кстати, Олег Николаевич, а как это вам удалось выйти на эмигрантов при жестком тогда к ним отношении властей?

— Это был 56-й год. Я учился в аспирантуре. И вот однажды взял в библиотеке одиннадцатитомник Бунина и поехал в Тарусу. Вовек не забуду потрясшее меня чувство, когда читал его прозу, поэзию… и я написал статью "Проза Бунина". После публикации поднялась жуткая волна: критик Книпович, поэт Сурков, Соловьев, главный редактор "Советского писателя" и целый ряд персонажей — все ополчились против этой статьи. А вот Глеб Струве из Парижа написал мне трогательное письмо. Потом пришло письмо и две книги от Александра Алексеевича Сионского, капитана русского общественного союза, орденоносца Гражданской войны. Вскоре стал переписываться с Верой Николаевной Буниной и с Борисом Константиновичем Зайцевым.

— Невероятно: ладно, Бунин, его имя уже было на слуху у нас в стране в 50-е годы, даже шеститомник, кажется, был издан, но Зайцев, Шмелев, Струве, Сионский…

— Более того, у меня не отняли даже спецхран, в который я был вхож. Ко мне приходили люди и говорили: "А вы знаете, что Сионский посылал вам книги на деньги ЦРУ?" Я ответил: "А мне это не интересно". — "Как, почему?!" — "Потому что я специалист в области эмигрантской литературы". Им нечем было крыть. Но за границу выезжать запретили… Так вот о Зайцеве — последнем представителе эмигрантской когорты первой волны. Он, конечно, писатель средний, но как человек был настолько выше Бунина! А какие он ко мне прекрасные письма писал! Последнее письмо получил за две недели до его смерти. К тому времени уже умерли Бунин, Сургучев, Ремизов, Тэффи… И вот Зайцев прислал мне рукопись Шмелева с купюрами, а уже в 60-м году я выпустил его однотомник. Причем как выпустил! В спецхране я заказал какие-то части романа "Лето Господне". Потом ко мне пришел человек с кобурой, вручил сургучный пакет, я расписался в том, что принял рукопись.

— Олег Николаевич, мы знаем о трех волнах русской эмиграции. В чем, на ваш взгляд, между ними принципиальная разница?

— Вторая волна по сути ничтожна. Были, правда, исключения: Иван Елагин, конечно, крупный поэт. Дмитрий Клиновский, он же Крачковский, (после революции не издал ни одной строчки, живя в советское время). Кстати, Елагин — это дядя Новеллы Матвеевой. Почти все эмигранты второй волны меняли фамилии. Многие из них активно сотрудничали с немцами, издавали газеты, например, Борис Филиппов. Мы неправильно понимаем, что происходило тогда на оккупированной территории. Одно дело Белоруссия, где все жестко истреблялось, другое — Украина. Эмигранты второй волны были изгнанники, обиженные советской властью, а третьей — интеллигенты, которые выезжали по так называемому "еврейскому списку". В 70-е годы ослабили этот запрет, и они отправлялись в Израиль через Вену. Так поступили Бродский, Юшковский. Но поехали-то они не в Израиль, а в Штаты!

— Эти имена — знаковые в литературе третьей волны. А как вы в целом ее оцениваете?

— До чего ж она убога! Читаю и вижу ее провинциальный уровень — даже у Владимира Максимова, даже у Георгия Адамовича с его романом "Семь дней творения", в котором наряду с прекрасными страницами есть провальные, все строится на диалогах и видно явное влияние Достоевского. Ни пейзажа, ни портрета! Третья волна — это литература определенно для немногих. Кроме того, она фантастически политизирована.

— Простите, но первая и вторая волна тоже были политизированы…

— Но в отличие от первой, где существовала положительная программа, у третьей волны ее не было. Все строилось на ненависти к Советскому Союзу. Таковы Войнович, Гладилин, Аксенов. В романе "Остров Крым" Аксенов считает, что западный мир будет поглощен Советским Союзом. А получилось, как мы видим, все наоборот. Запад поглотил нашу страну и превратил ее в несколько островов, дохнущих от избытка свободы. Литература эта жила до тех пор, пока существовал Советский Союз.

— И все же, Олег Николаевич, согласитесь, эти волны возникали не сами по себе. Они были порождены общественно-политическими, социальными катаклизмами, наконец, войнами…

— Безусловно. Можно говорить о том, что на гребне первой волны были лучшие люди России: Рахманинов, Шаляпин, Сикорский, Кшесинская, Павлова, Коровин… Но в целом же историческая роль интеллигенции в начале века была позорной. Ведь это она подготовила революцию, развратила народ. Уже в недрах империи в конце царствования Николая II началось это движение. А если дальше заглянуть? Вспомните: "Декабристы разбудили Герцена". Ленин-то прав! И вот эта интеллигенция создавала народовольческие ячейки, убила Александра II, не дав ему вывести Россию на европейский уровень. И уж будьте уверены: если бы он остался жить, то жесточайшим бы образом ограничил действия революционеров. К тринадцатому году Россия шла к цивилизации на всех парах, и кто знает, как бы все повернулось, если бы не слабый Николай II, если бы не Первая мировая война. Но что любопытно: одновременно существовали такие свободы, которые позволяли революционерам вернуться из-за границы к 300-летию дома Романовых. Я убежден: революция произошла не в 1917 году, а в 1914-м. Вот когда началось падение России!

— Из ваших суждений напрашивается вывод: русская интеллигенция сыграла отнюдь не положительную роль в нашей российской истории…

— Точнее сказать — роковую роль. Нигде слово «интеллигенция» (inteligan — это просто ум) не содержало в себе социальной плоти, кроме как в России. Отсюда и вывод: русская интеллигенция за что боролась, на то и напоролась. Начались концлагеря, чудовищные расстрелы при Ленине, которые превосходили сталинский террор, впрочем, это уже совсем другой вопрос, и я не хотел бы его сейчас затрагивать. Думаю, хорошо, что Ленин подписал декрет о высылке неугодных идеологов. Они стали сотнями отъезжать из Петрограда, из Москвы, из Одессы. Последним, кстати, за границу был выслан Троцкий. Вот почему существует такая гигантская эмиграция за рубежом на исходе первой волны. Вторая же — более потенциально примитивная. Это постарбайтер, то есть в ней были те, кто хотел остаться там. Это те, кто сотрудничал с немцами. Ну и, наконец, те, кто был обижен властью и уходил без особых нравственных переживаний. О них написал Каневский в романе "На запад". Вторая волна литературы не создала: Лагин, Калиновский и так далее — сомкнулись с первой эмиграцией и растворились в ней без следа. А потом пришла пора хрущевской оттепели, когда появились общественные деятели культуры, литературы, искусства, призвавшие сделать "социализм с человеческим лицом". Вспомним того же Анатолия Кузнецова, автора нашумевшей повести "Продолжение легенды": как он боролся с французскими издателями, которые издали книгу, сняв правоверные куски. Между прочим, он был членом тульского обкома партии! И вот он поехал в командировку в Англию для изучения Ленинской темы, кажется, в 1966 году и там попросил политического убежища.

— По той же аналогии можно вспомнить "Любовь к электричеству" Василия Аксенова.

— Верно, о Красине, она вышла в политиздатовской серии "Пламенные революционеры". А Войнович? Для той же серии написал книгу о Вере Засулич. Потом, много лет спустя, написал роман о Чонкине.

— Чонкин мне напоминает солдата Швейка…

— Но тут есть принципиальное отличие. У Гашека двойное отношение к Швейку — он и идиот и мудрец одновременно, как Иванушка-дурачок. Гашек показывает национальный чешский характер — с иронией и с необыкновенной любовью. Но было и другое понятие о национальном характере — "в греческом зале", идущее от традиций Райкина. Одним из страшных и отвратительных для некоторых людей был Хам! Вот к этому Хаму — негодяю и подонку отношение было самое убийственное… Причем он сидел не только в "греческом зале", но и в Кремле. И то, что мы воспринимали как слабость наших правителей, как культурную ограниченность, в конце концов, отсутствие широты понимания того же Бунина, Рахманинова, — они воспринимали как враждебное начало хамства, которое нам чуждо. А что такое хам? Это библейские Сим, Хам, Иафет. Конечно, Хрущев для многих — глупый, Брежнев — глупый, но они были наши, кровь наша была, и мы их критиковали по-другому.

— Мы страдали, нам было стыдно подчас за них…

— Страдали, и нас же они уничтожали. Но это было принципиально нечто иное. Традиция Войновича исходит от бичевания чужого для него национального ядра. Задумаемся: идет Великая Отечественная война, а рядом с Чонкиным одни хамы и скоты. И даже Чонкин выделяется положительно, потому что при всей его глупости он делает добрые поступки, хотя ничего не понимает. Но вокруг него — и генералы, и офицеры — это просто подонки!