Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6321 ( № 17 2011) Страница 25

Народ хочет жить, как господа, и именно в тот момент, когда народ это осуществляет, и происходит нациогенез. Но для этого аристократия должна быть всё-таки своей, она должна быть носителем тех моделей поведения, культуры, которые народ действительно может усвоить. В России с этим была большая проблема: аристократия была очень далёкой и чужой. Причём она всегда была такой, а методы управления, которые она применяла, всегда воспринимались народом как антинародные. Отсюда, естественно, желание сбросить с себя всех мироедов и зажить без начальства вообще.

Формально революцию нужно рассматривать как смену колониального класса. Революция была сменой правящего класса, поскольку русские смогли, с одной стороны, скинуть с себя один правящий класс, но, с другой стороны, не смогли выдвинуть своего.

Что мы имеем сейчас? То же самое. Мы имеем дело со сменой модели и с некоторой сменой элиты.

Из кого сейчас состоит эта элита? Из людей, которые откровенно считают себя чем-то противоположным народу. Народофобия сейчас является единственной, главной и практически официальной идеологией российского правящего класса. Заметим, её разделяют абсолютно все: власть, так называемая оппозиция, интеллигенция, бизнес… Народ – это нечто глубоко чуждое, отвратительное и проклинаемое. Это говорят все. И все они собираются управлять теми же самыми колониальными методами, поскольку других они даже представить себе не могут. В этом отношении, кстати, наше западничество очень смешно: люди, которые поклоняются Западу, сами не понимают, почему и каким образом европейцы управляют собой сами. У них в голове нет ничего, кроме колониальных моделей.

Александр СЕВАСТЬЯНОВ:

– Удивительный феномен – практически полное исчезновение головы у народа. Сегодня обезглавленность русских – это факт, бьющий в глаза. У нас нет национальных лидеров, у нас нет национального мировоззрения и культуры. Это результат именно того, что та самая национальная элита оказалась уничтоженной.

Я не разделяю позицию, что между элитой и народом существовала некая непреодолимая пропасть, ничего подобного. Под элитой мы не можем понимать лишь узкую прослойку царской администрации. Элита – это и декабрист князь Волконский, который в ссылке отрастил бороду чуть ли не по пояс, ходил в мужицком армяке, общался с крестьянами на равных, болтал с ними на ярмарках по-свойски. Это и Пушкин, который тоже любил одеться попроще, пройтись по ярмаркам и пообщаться с народом. Это и старец Фёдор Кузьмич, которого чтило его сибирское окружение и который, как выяснилось, был блестяще образованным человеком, знал европейские языки. Это и огромная масса среднего дворянства, которая между собой и народом никакой стены не имела, не видела и не осознавала.

Но ведь не только дворяне входили в состав национальной тысячелетней элиты.

Священники – примерно 500 тысяч семей. Куда шли выпускники семинарий? Они становились учителями, врачами, они получали второе образование. Ещё с XVIII века очень часто дети священников были и в медицинских школах и вузах, и в педагогической семинарии, и в переводческой. Вспомним, что дедом Белинского, как и Достоевского, был священник. Чернышевский, Добролюбов, Каронин-Петропавловский, Левитин…

Не забудем причислить к русской элите и русское купечество.

Мы не можем забыть и о том, что 2,7 процента занятого населения, по последней российской переписи, – это была интеллигенция. Это очень мало. Примерно 86 процентов населения России составляли крестьяне, а интеллигентская прослойка была крохотной, тоненькой плёночкой на раскалённой магме народного восстания. Удержать эту магму тоненькая плёночка, конечно же, не могла, смешно было бы даже об этом мечтать.

Судьба этой плёночки была очень печальной.

К концу советской власти количество лиц умственного труда в РСФСР, по статистике, выросло примерно до 30 процентов, по всему Советскому Союзу – примерно до 25. Казалось бы, колоссальная динамика. Но вот рухнула советская власть, и сейчас мы видим и нам ясно, как дважды два четыре, что количество в духовных сферах не переходит в качество. Интеллигенции много, а элиты нет. Лучшие люди нашего времени, как правило, не выдерживают сравнения с лучшими людьми дореволюционной чеканки. Некоторых мне удалось застать, наблюдать какое-то время, и я могу это засвидетельствовать. А между тем судьба нации – это судьба её элиты.

Я думаю, что у настоящей элиты должно быть чувство настоящего хозяина, который заботится о своём хозяйстве. Если мы посмотрим на нынешнюю «элиту» России, вот как раз этого, заботы о своей стране и своём народе, мы не увидим. Это объяснимо. Они ненастоящие хозяева, не природные хозяева, они не выросли в итоге вековой селекции. Сегодня в элиту попадают случайные люди. И таких людей, которые стали элитой по случаю, больше миллиона. Их элитарное самосознание ещё незрелое.

Больше того, многие из них справедливо подозревают, что билет в вагон первого класса достался им не по заслугам и что рано или поздно их из этого вагона могут попросить. Не может быть у такого человека, у временщика, чувства настоящего хозяина.

А российскому дому нужен хозяин. А то у нас Родина-мать вроде бы есть, а вот отца, мужа для этой матери явно не хватает. А есть какие-то постоянно сменяющие друг друга отчимы, у которых бегает по двору орава детишек, не своих, не чужих, а непонятно каких.

Сергей СЕРГЕЕВ:

– Я всё-таки хотел бы как выпускник советского вуза в некотором смысле взять на себя роль «адвоката дьявола». Моё мировоззрение не является ни советским, ни коммунистическим, безусловно. Но отрицать вообще всякие заслуги советского периода нельзя.

Весь процесс колониальной политики, представленный выше, дан в несколько застывшем виде, без динамики. В императорской России было движение к тому, чтобы самые ужасные механизмы всё-таки эволюционировали в лучшую сторону. Другой вопрос, что это происходило слишком медленно.

По поводу Волконского, который отрастил бороду… Есть интересный эпизод у Дениса Давыдова. Он пишет, что сначала, во время партизанской войны, крестьяне истребляли партизан, принимая их за французов – форма была очень похожа, они не различали. И вот тогда, пишет Давыдов, «я понял, что в народной войне нужно быть близким к народу; я надел вместо мундира крестьянский армяк, отрастил бороду и вместо ордена Анны какой-то степени повесил себе на шею икону Николая-угодника». Это к вопросу о том, что пропасть, конечно же, была и, чтобы её преодолеть, нужно было сменить целую знаковую систему.

По поводу селекции. На самом деле селекция-то происходит, другой вопрос – в какую сторону? В современную элиту отбираются люди всё-таки определённого плана: те люди, которые совершенно согласны с существующим порядком вещей. Так почему же этой элите не застыть в неких формах и не стать в конце концов уверенной в себе элитой?

Александр ГОРЯНИН:

– О непреодолимой пропасти между дворянством и народом в России, между людьми, встречавшимися в одной церкви, говорить невозможно. Есть очень простое тому подтверждение: отсутствие так называемых социолектов русского языка. Речь не о блатных или профессиональных квазиязыках, социолекты – это диалекты сословий, разгороженных непроницаемыми перегородками. Скажем, английские аристократы реально не понимали язык лондонских кокни. Потом благодаря распространению грамотности произошло какое-то сближение. Но на протяжении XIX века это были, по сути, разные языки.

В России классовых социолектов не было. Можно не сомневаться и в том, что далеко не все дворяне овладели французским языком. Мы постоянно встречаем в описаниях, как дворяне попроще мучаются с дворянами, стоящими повыше, именно в языковом вопросе.

Вспомним пушкинскую «Метель». Когда 17-летняя Марья Гавриловна занемогла – как полагали родители-помещики, от любви, – они мигом вспомнили народные пословицы: «Суженого конём не объедешь», «Бедность не порок», «Жить не с богатством, а с человеком». Какая уж тут пропасть!

Что произошло после революции. К власти, на всех уровнях кроме нижнего, пришли люди, не имевшие ни малейшего управленческого опыта. Среди военных, правда, было несколько полковников: будущие маршалы Шапошников и Егоров, например.

Феномен большевиков у власти ждёт своего исследователя: на все без исключения руководящие посты пришли люди, не имевшие абсолютно никакого управленческого опыта, и всё-таки смогли управиться со страной. Управляли эти выдвиженцы, как я уже говорил, незамысловатым патриархальным способом, весьма жёстко. Но смогли заставить работать низовой аппарат, унаследованный от прежнего времени и так называемых спецов.

Я возвращаюсь к тезису, который отстаивал с самого начала. Успех обеспечивает только медленность процессов – успех любой реформы, любого реформаторства.