Газета День Литературы - Газета День Литературы # 68 (2002 4) Страница 25

И приснилось мне, как наяву:

Каплей дождевою по стеклу

Я куда-то в ветер и траву

Из земного времени теку.

Душа, очищенная прежде покаянием, отрешённая от суетного мира, становится светом:

Бессмертную дорогу

Во тьме ночной ища,

Горит душа — как Богу

Зажжённая свеча.

"Седьмый Ангел вылил чашу свою на воздух: и из храма небесного от престола раздался громкий голос, говорящий: совершилось!" (Откровение Иоанна Богослова, 16, 17)

И время остановилось.

Где-то в вышине душа поднимается к Богу, чтобы жить во времени неземном. Это уже совсем другая история, и каждый из нас в свой час поймёт, что это значит.

Душа поднимается к Богу, — а здесь, на земле, остаются солнечные зайчики, брызги света, долетевшие из поднебесья, — потому что люди не уходят без следа. Остаются стихи, остаётся память.

И если кажется, что не осталось ничего, — это вина живых. Шедших рядом, но потерявших Путь.

Елена Голунова МОЙ ЕДИНСТВЕННЫЙ, МОЙ САМЫЙ СТАРШИЙ БРАТ

Елена Голунова заканчивает Литературный институт.

На занятиях семинара прозы, который я веду, рассказы и очерки Е.Голуновой оценивались неоднозначно, что вполне естественно: даже у опытных писателей одни вещи получаются лучше, другие хуже. Но неизменно похвальный отклик встречала её верность, если не сказать приверженность, одной теме — жизненной судьбе тех "старших братьев", кто прошёл Афган и Чечню. Тема — ой какая нелёгкая, и я хочу пожелать Лене доброго пути на этой каменистой стезе.

Семён ШУРТАКОВ

Этой ночью мне опять не спалось. Наблюдая за дрожащими лунными бликами, скользящими по цветастым шторам, я считала дни до возвращения Сергея и, стараясь отогнать тревожные мысли, вспоминала, вспоминала, вспоминала...

Мне шесть, а Сереге уже девять, и он по праву считает себя моим самым старшим братом. Не важно, что он мой единственный брат, главное — старший. Ночь. Мы лежим на кровати, закутавшись в толстое пуховое одеяло, которое Серега называет волшебным. Оно спасает нас в самые лютые уральские холода, когда кажется, что даже слова, произнесенные на улице, застывают на ветру, повисая в воздухе. Мороз за окном свирепеет, потрескивая на заледеневших ветках деревьев, глухо ударяет в стекло хлопьями снега.

— На том чердаке есть необычная машина, картинг. За пятнадцать минут она может доехать до Москвы. Я там частенько бываю, у бабушки гощу. А еще на чердаке живет робот. Когда никого дома нет, я его вызываю, и он все-все по дому делает: пылесосит, моет, варит.

Слушая Серегин рассказ, я пытаюсь представить, как выглядят наяву эти чудесные вещи, которыми владеет мой брат.

— А осенью, когда мы с папкой крыльцо разбирали, я нашел карту, в которой указано место, где спрятан клад. Это недалеко, на сопке.

— Ну да, — тут меня все же начинают брать сомнения. И вовсе не потому, что такое обилие чудес сразу кажется неправдоподобным, а странно, как это Серега молчал об этом столько времени.

— Не веришь? — дрожит от обиды голос брата. — Я просто не говорил тебе. Ведь проболтаешься.

Я энергично мотаю головой, и Сергей сменяет гнев на милость:

— Ну ладно. Завтра покажу.

Я тут же закрываю глаза, стараясь приблизить это долгожданное завтра, а утром с нетерпением жду вечера, когда наконец вернется из школы Серега.

В детском саду сегодня карантин, и я на целый день остаюсь у прадедушки Семена. Мысль о кладе все время вертится в голове, и, не удержавшись, я рассказываю о Серегиной тайне деду. Он долго молчит, будто вспоминая что-то забытое, потом садится рядом на лавку, и я близко-близко вижу его внимательные, строгие, но такие добрые глаза. "Очень может быть", — медленно говорит дед Семен и, задумчиво подперев рукой щеку, начинает свой рассказ, то ли небылицу, то ли правду:

— В те времена, когда я еще мальчишкой был, жил в наших краях разбойник Синицын. Конечно, разбойником его называли люди зажиточные, богатые, много оказий чинил им Иван Синицын, много золотишка да камнев драгоценных из их повытряс. А нас, бедняков неимущих, почитал пуще братьев родных. Про все наши беды прознавал да выручал: то деньгой, то словом добрым или советом мудрым. Любили Синицына крестьяне, а уж девки по ем сохли. Хоть и стар был, да душой и телом молод. И баской же был атаман: глаза синие-синие, что васильки во ржи, кудри черные и в старости седина не тронула. А смел да удал! И поныне не встречал таких больше.

Никак не могли словить богатеи врага своего — про многие пещеры, что скрываются в сопках уральских, знал Синицын, там и скрывался. Бывало, пойдут солдаты царские ловить атамана, вот-вот в кольцо сожмут, глядь, нет ни Синицына, ни товарищей его, как в воду канули. Туды, сюды разбредутся солдаты по лесу, заблудются да так в лесу и сгинут. Много богатства, у буржуев добытого, накопил Иван Синицын, да только добром тем не пользовался. Все мечтал на месте нашего селения город построить, большой и красивый, с домами каменными для каждой бедняцкой семьи, а через реку Уфу много мостов накидать, чтоб удобно было людям на покосы на луга заливные ездить. Не сбылась та мечта атамана, и среди его товарищей нашлись предатели. Словили ж таки Ивана супостаты царские. Ой и люто горевал тогда народ, как вели атамана но улицам деревенским к крутому обрывистому берегу речному. Вся деревня собралась на казнь ту страшную. Предложили приспешники царские крестьянам самим казнить земляка своего грозного, обещали за то денег немало, да одежу богатую, да милость царскую. Ни один человек с места не сдвинулся. Оглядел атаман хмурые лица, улыбнулся, блеснул глазами синими, низко в пояс поклонился люду деревенскому: "Спасибо, народ честной, за почет, за любовь великую, про то и после смерти не забуду!"

Долго не расходился народ после казни гордого атамана. Не плакали, не рыдали крестьяне, молчали, да недоброе чудилось слугам царским в том молчании. Разогнали народ. А на следующий день случилось чудо: в каждом доме крестьянском нашли люди подарки (сразу поняли от кого) — по горсти монет золотых да серебряных. У кого под подушкой, у кого на печи в валенках спрятаны они были.

А клад синицынский люди и доныне ищут, да только, говорят, найдет его лишь тот человек, кто богатство это пожелает использовать на дела добрые, народные. Потому до сих пор и не найдут. А тебе-то на что клад, Аленушка?

До рассказа дедова я и не задумывалась над этим. Нужен клад — и все, а теперь ясно поняла, зачем:

— Чтобы город построить, большой и красивый, с домами каменными для каждого.

— Ну и ладно, внученька, — улыбнулся дед, поглаживая меня по голове высохшей легкой рукой.

Вечером мы с Серегой разглядываем карту. Плотная серая бумага на сгибах почти истлела, и буквы, выведенные круглым, аккуратным, похожим на детский почерком, поблекли от времени так, что многие слова трудно разобрать. Но все это придает нашему занятию еще большую таинственность. Уже далеко за полночь, и от бдительного родительского ока нас спасает лишь очередная выдумка брата — карманный фонарик, зажженный под одеялом. Серега десятки раз водит пальцем по строчкам, беззвучно шевелит губами, а я, замирая от восторга, жду. И вот наконец тайна, столько времени скрываемая от людских глаз, разгадана. "В боях мы потеряли много воинов, — прерывается от волнения голос брата. — Сражаться с русскими больше не можем. Уносим только раненых. Богатство и оружие спрятали в пещере под статуей". В схематичном рисунке, указывающем местонахождение клада, мы без труда узнаем каменистые сопки, кольцом окружающие наше село. И поэтому подпись "Сулейман Шемаха", стоящая после рисунка вместо ожидаемого мною имени легендарного дедушкиного атамана меня не огорчает. Тем более что и о завоевателе, богатом чужеземце Шемахе, будто бы основавшем наше село и давшем ему название от своего имени, тоже ходило немало сказов.

Все лето посвящено поискам. Целыми днями мы ходим по сопкам, запасшись фонарями, бечевой и лопатой. Уже отчаявшись найти ту пещеру, что указана на карте, мы начинаем исследовать все пещеры подряд. В шемахинских сопках их много, и постепенно, все чаще попадая в таинственный мир, где всегда царят мрак, тишина и прохлада, мы почти забываем о кладе, наслаждаясь прежде не испытанным, сладко пугающим ощущением причастности к чему-то загадочному, до конца не изведанному.