Что было бы, если бы смерть была - Николай Иванович Бизин Страница 25

Так и живём.

Мудрец не станет нарушать общепринятых обычаев и привлекать внимание народа невиданным образом жизни. Поэтому мы мочимся на ходу, как Ксанф, и трактуем это всё, как Эзоп. Берём «это всё», как жена Ксанфа, и услаждаем жену Ксанфа, как всё тот же Эзоп. «Одни» ненавидят «других», а «другие» пользуются «одними».

Перельман (душа его) – сидит у монитора.

Перельман (душа его) – версифицирует мир; но (при этом) – ничего ровным счётом не происходит: люди обедают (просто обедаю) и разговаривают (просто разговаривают). Люди прогуливаются по Афинам или Крещатику (не говоря уже о Невском), а в это время решается судьба моей родины, и ничего поделать нельзя, ибо времена всегда одни.

Мы с моим Перельманом (и с Мальцом, вцепившимся в его руку) – добрались таки до Малой Садовой и с Невского на неё повернули и там присели рядышком на псевдомраморной скамеечке у настоящего фонтана.

Прекрасное было время (время всегда прекрасно): заканчивались белые ночи, воздух казался гладью монитора, так и хотелось сказать:

Но для Перельмана (с Мальцом) – сейчас был день. Душа Перельмана (у далёкого монитора) – двинула стрелку курсора и поменяла конфигурацию бесов, создающих изображение видимой нам реальности.

Малец тотчас прокомментировал изменение:

– Намного обогнав всех смертных, ты ненамного отстанешь от богов.

Говорить было не о чем. Всё давно сказано.

Можно было вернуть в происходящее амбициозную женщину Хельгу. Она наверняка придаст какой-никакой вектор событиям. Но смысла в этом никакого не было: отношения с женщиной имеют смысл, если есть любовь.

Если любви нет, сразу уходи.

Малец усмехнулся:

– Уйдя так, ты ненамного отстанешь от богов.

И это была правда.

Согрешил и покаялся, или страшная сказка со счастливым концом

Вторая часть романа: не об Украине, а об окраинах наших высот

Никто не может оправдываться тем, что будто бы хотел, но не мог, ибо бесспорно не мог потому, что хотел.

Негаданная новость: я всегда стараюсь себя оправдать. Сам удивляюсь, до чего (не)удачно это получается. Особенно (и если) – за чужой счёт. Впрочем, дело даже не в том, что прошлый «я», «я» настоящий и «я» будущий в конце-концов если и не договариваются друг с другом, то отвлекаются на следующий casus belli.

Целостный я остаётся (если остаётся) – при каждом своём «я»: казалось бы, в этом и беда, и выручка; но!

Леность души моей постоянно апеллирует к бродскости (не выходи из комнаты, не совершай ошибки). А ведь всяк человек не усидит на месте: сиди сиднем хоть вечность, но эпоха перемен обязательно подтечёт под «лежачий камень в твоей ладони» – каким-никаким интересным временем, в котором придётся-таки (вы)жить.

Но это всё слова. С делами обстоит хуже. Вот одно из них: в один прекрасный санкт-ленинградский день я был извещён великой и лукавой Сетью, что пора мне явить миру некую суть (проявить себя делом): мне прислали электронное приглашение в санкт-ленинградский Театр Буф на выступление донецких и луганских поэтов и писателей.

Как раз тогда спецоперация на Украине была в разгаре. Как раз тогда очередные «спящие» проснулись: в кругах т. н. гуманитарной интеллигенции объявилось много пацифистов и нетвойнистов; глубоко свой народ презирая, эти люди были псевдо-нравственно заряжены если и не управлять его внутренними движениями (на это не было у них личностных ресурсов), то создать некую суррогатную видимость альтернативной (протестной) реальности.

То, что такая альтернативная реальность подразумевает безусловное отсутствие в ней всего Русского мира (доведись ей настоящую реальность заместить), не вызывала озабоченности у пацифистов: они уже положили души свои за наших врагов и лишь поэтому наивно полагали себя частью другого мира.

Такого другого мира, в котором уже не придётся убеждать свой непослушный народ в своей безусловной правоте – по причине либо его (народа) отсутствия, либо по достижении его (народа) переформатирования.

Такого переформатирования, которого почти что удалось реализовать на наших юго-западных рубежах, в так называемой Украине (окраине, за которой возможно почти всё: в том числе и так называемая смерть души).

В подобном бесовстве есть нечто от мироформирования: кажется даже, что именно твоё слово вот-вот станет всеобщим делом – сдвинутся земные и небесные пласты, и мир изменится (по их представлениям о мире); ан нет! Шалишь!

Когда я говорю о личностном ресурсе, я не имел в виду само воплощённое Слово. Я думал о русском человеке в понимании Ф. М. Д. – это всечеловек, который может быть любой нации и любого исповедания: такой человек и есть мир – формируя себя, он формирует совместные с другими людьми миры, следуя чувству Бога (выражение Юнны Мориц); при чём здесь чьи-либо личные представления?

Согласитесь, затем и проснулись «спящие» – чтобы лишить такого всечеловека присущего ему чувства Бога; согласитесь (для этого) – мало потщиться принудить его одобрять (или не одобрять – прямо-таки одо-брать) какое-либо явление (например, спецоперацию на т. н. Незалежной), мало «раздвигать» пределы (не)допустимого в человеческой душе и человеческом теле, надо ещё и сделать внутреннее ощущение своей правоты чем-то внешне реальным.

Например, заставить падшего «всечеловека» – действительно (самолично) убить старуху-процентщицу или прострелить колено российскому военнопленному; надобно ещё и такое право иметь, чтобы всё сталось по твоему, и наказание тебя не настигло: так и создавали успешного политического Украинца (человека атомического).

В нашем искусстве (а так же образовании, медиапространстве, шоубизнесе) всё это не было доведено до победного завершения; ах как не вовремя началась спецоперация!

Не доведены оказались до корпускулярного состояния (при котором возможно любое форматирование) ни историческая память, ни человеческое достоинство.

Были всё ещё возможны настоящие достоинство и честь.

Речь даже не о подвигах на поле брани, а о повседневном поведении; например, такое высказывание:

«Сегодня в Судаке видела машину (припаркованную на Набережной) с украинскими номерами. Не облитую красками, не поцарапанную, не разбитую.