Что было бы, если бы смерть была - Николай Иванович Бизин Страница 26

Люди спокойно ходили мимо, не плевались, не крестились, не орали, не падали, не скотствовали, не юродствовали.

Потому что с нами Бог. И я его понимаю. Я тоже бываю только с теми, с кем хорошо. Богу хорошо с русскими.» (Татьяна Соломатина)

Вот и я говорю о чувстве Бога. От него и происходит страх Божий, страх потерять это чувство.

Кто я, чтобы судить? Но ведь и это (опять и опять) – лишь слова.

Потому (опять и опять) – о делах. Санкт-Ленинградские литераторы на вечер поэтов Русского мира явиться не соизволили (иные «испуганные патриоты» ожидали того или иного исхода событий), из вечера вышла настоящая само-деятельность: почти все слова (почти всех выступлений) – были как глыбы мрамора до Буонарроти.

Это ведь уметь надо: увидеть ангела и отсечь всё лишнее. Зато (почти что зримо) – в каждом выступлении чувство Бога само-передавалось от человека к человеку; это было удивительно, это было соборно.

Это было опасно: в сфере тонких ощущений есть особые искусы. Можно забежать наперёд себя, а потом больно споткнуться.

Здесь необходимо пояснение: помятуя об опасности frontier, я попробую описать происходящее – не как происшедшее со мной, а пропустив его через мировосприятие одного моего героя, Николая Перельмана.

С этим моим героем я уже со-участвую в со-бытиях совсем другого произведения (не этой сказки) – романа Что было бы, если бы смерть была.

Немного о моём герое. В своих прошлых ипостасях Николаю пришлось не только пережить несколько клинических смертей, но (ещё и) – выжить после двадцати лет запредельного алкоголизма. После чего – вернуться в реальный мир гением чистого и бескорыстного прозрения, практически аутентистом.

Аутентичный (от греч. authentikos подлинный) – соответствующий подлинному, действительный, верный, основанный на первоисточнике; аутентичный текст текст документа, официально признанный равнозначным другому тексту, составленному, как правило, на другом языке.

Так что в какой-то мере, человеку доступной – Николай Перельман оказывался словно бы уже и не человеком, а почти что текстом языка, которому любой наш алфавит просто-напросто тесен; согласитесь: Николай – победитель. Ведь он сумел-таки остаться живым и после нашествия видений со своей окраины.

Итак! Николай Перельман – начальный текст, а все мы – palimpsest наших личных преисподних (изложенных поверх истины).

Итак! Для ради некоей иллюзорной гарантии моей безопасности будем считать, что в театр Буфф пришёл не я, а именно что Николай Перельман.

Ложь, скажете? Согласитесь, в мире достаточно подмен правды на ложь. Попробую-ка я (наоборот) – подменить сомнительную реальность приближением к начальной истине.

Николай Перельман. Победитель, сумевший вернуться к своему началу. Именно такой победитель (своего запределья) – пришёл на вечер поэтов-фронтовиков: умозрительная победа столкнулась с реальными победителями.

Прежние его обрывочные видения (а все мы живём в своих видениях) – столкнулись с концентрированной и доступной реальностью: видения стали ви’дением – отсюда (из кажущейся доступности) и дальнейшие действия.

Или, по крайней мере, решения о действиях (но не мера их – мера эта недосягаема).

Если помянутые мной видения Николая Перельмана (из его прошлого, когда он ещё не побеждал) – происходили в его экзи’стансе; теперь – видения становились плотью того ви’дения, когда он (в прошлой своей жизни) – оказывался за гранью жизни: так наше будущее влияет на наше прошлое.

Как пример услышанного Перельманом приведу текст, на том вечере не прозвучавший (да и автора его не могло на вечере быть), но – именно что отражающий чувство Бога; почему я так делаю? А противопоставляю новомодному принципу отмены (всего настоящего) – подмену фальши на подлинность:

Водица поможет «Ничёсе дедок – цельный архимандрит!» — роняет шеренга остроту. Святою водою усердно кропит поп нашу безбожную роту. По меркам войны не его перевес на ротном плацу в этом часе: нас, грешников, сотня – в разгрузках и без, напротив – один он. При рясе. Но батя и бровью седой не ведёт, ему что комбриг, что водила… И ловим мы скулами капельки от большого, как веник, кропила. Весенним дождём умывает вода, пьянит непроцеженной бражкой. У взводного Юрки мокра борода, у Вити-минёра – тельняшка. Стоит, улыбаясь, окопный народ, не горбит под брызгами спину. И как бы случайно я свой пулемёт под тёплые капли подвинул. Стекает по мушке одна – как слеза… но надо братве приколоться: «Слышь, батюшка, в чём же твои чудеса? Водичка, небось, из колодца!» У старца морщинки сбежали с лица, вдруг стал – и моложе, и строже: «Господь с вами, дети, вода из Донца. Воюйте, водица поможет». (Григорий Егоркин)

Итак, о наших текстах, что поверх истины. Это не были (напрямую) – видения самого ада; хотя(!) – это тоже был ад: такое ви’дение (опосредовано) составлено из тех комплектующих миропорядка, какие человеческий рассудок способен рассудить и измыслить, и определить им удобное место в мозаике.

То, что эти комплектующие возможно перемещать по экрану монитора движением некоего курсора (об этом в романе Что было бы, если бы смерть была) – предполагается; но – заглавным будет вопрос: чья имнно рука двигает мышь по коврику на компьютерном столе? Кому по силам сие?

Хорошо бы (как не попробовать искуситься) – это моя рука; но!