Евгений Головин - Сентиментальное бешенство рок-н-ролла Страница 26

А с другой стороны, зачем она? Если ее терпеть не мог Берлиоз и принципиально игнорировал Эрик Сати, то и рок-музыканту, может быть, нет смысла тратить время на изучение сольфеджио и гармонии. Если углубиться в изучение классических теорий, то тебя уже точно приберут к рукам свои "беспощадные дяди Вити и боевые Наташи". Одно — профессионально работать в музыке и, дабы не изобретать велосипеда, штудировать науку об этом искусстве, и совсем другое — пытаться жить согласно собственным музыкальным параметрам. Ведь совершенно ясно, что в музыкальной стихии нет никаких точных правил и законов. Здесь возможна условная точность и коллективная договоренность. Любое музыкальное понятие не поддается доскональной аналитике — ни высота, ни тембр, ни ритм, ни продолжительность, ни громкость. Здесь возможны лишь те или иные трактовки, приближения. Дебюсси, пораженный изощренностью яванского контрапункта, исключительно импровизированного, предложил графическую схему нотации, что и было позднее реализовано. Широкая экспансия экзотической музыки, введение сонорных электронных имитаций, «негармонических» тембров, сотворило музыкальное пространство, где легитимны любые интерпретации звуковых систем. Проще говоря, озорник, наугад бьющий по клавишам и послушный мальчик, выбирающий те или иные тембры в детской электронной шкатулке (одна из последних японских новинок) — композиторы, имеющие одинаковые шансы на успех.

Но несмотря на то, что мы очутились в мире, однородном в смысле его децентрализованности, где любое самовыражение можно трактовать как «художественное», и где любая тайна вызывает раздражительный зуд «разоблачения», каждый из нас, тем не менее, остается тайной. Каждый из нас подобен живому духовому инструменту и каждого характеризуют указанные параметры — высотный диапазон, диапазон интенсивности, тембр, ритм, и все это определяет не только наш разговор, жестикуляцию, походку, но и жизненную энергию, состав крови, фактуру тканей и т. п. Сколько бы мы не старались походить друг на друга или на какой-то образец, сколько бы не растворялись в коллективе, все равно в "общественной среде", останутся неделимые «атомы», то есть мы сами. И наше «самопознание» так или иначе, «музыкальная» теория нашего «я». Такое самопознание поможет, по крайней мере, определить достаточно жесткие границы наших возможностей и вероятность самостоятельной «мелодической» линии жизненного проведения. Почему вероятность? Большинство из нас не чувствует «тоники», то есть оси, проходящей через начало, конец и главные события, и «доминанты», определяющей нашу ситуацию в окружающих нас эпохе и обществе. Мы реагируем, резонируем, колеблемся в неуверенности и вопросительности. Но всякий вопрос, какой бы сложностью не блистал, есть диссонирующий аккорд: в какую бы далекую тональность не забирался, ему все равно придется найти разрешение в основной тональности. При условии, если она вообще есть, при условии, что она звучит. Проблема первичной энергии и первичного ритма. Чем слабей выражены эти индивидуальные параметры, тем лучше мы попадаем в зависимость от социальной энергии и социальной ритмики.

До сих пор мы говорили о роли социума довольно однозначно и негативно, как о враге индивида. Но ведь социум меняется в зависимости от страны и эпохи: о социальных ритмах лучше всего судить по характеру национальных или модных танцев. Общество, танцующее котильон и менуэт, живет, надо полагать, по иным законам, нежели в царстве тарантеллы и фанданго. Чем танцы оригинальней, чем их больше, тем, вероятно, значительней роль индивидов. И здесь отличие свободы от псевдо-свободы. Что толку называть разными именами танцы, скованные одной ритмической схемой. Америка начала века: уанстеп, тустеп, шимми, лэмдак, хезитейшн — и в основе всего этого — синкопированная манера игры на фортепиано — рэгтайм. Середина, конец века — равномерные, нивелирующие, гипнотизирующие ритмы, одному скучно, плохо, надо бежать ко всем и трястись вместе с ними. Отсюда мрачная фраза Эриха Фромма: "Современный человек думает, что он делает, что хочет, на самом деле он делает то, что от него хотят".

Поэтому сейчас, когда социально отравлены даже те области, которые еще двадцать, тридцать лет назад казались уделом посвященных, задача индивида вообще, артиста в частности, серьезно изменилась. Надо не обогащать массовую культуру, но попытаться предотвратить собственный распад, переместить акцент с musica instrumentalis на musica humana. Это отнюдь не означает ограничения эксперимента, напротив: надо идти в разных направлениях, дабы определить координаты «я», развивать активное внимание и контрапунктические отношения с окружающим миром.

"Если вы хотите начать сначала, — писал Николай Кузанский, — найдите мудрость, которая одновременно действует, творит и познает" ("Квадратура круга"). Почему мы вспомнили великого философа и теолога в тексте о Василии Шумове? Потому что этот артист, к моему немалому удивлению, создал композицию на текст из "Ученого незнания":

Мудрость невыразима никакими словами,Неизмерима никакой мерой,Незавершима никаким концом,Неограничена никаким определением.

Песня сделана в речетативном контрапункте, второй голос по-французски исполняет перевод данного отрывка. В принципе, подобная техника позволяет введение еще нескольких голосов, и неплохо бы третьему голосу петь по-латыни. Категорический смысл этого пассажа, по сравнению с которым призрачность современного несущественного прозябания кажется еще скульптурней, передается очень лирично, даже вкрадчиво:

Мудрость недвижима во всяком движении,Невообразима в любом воображении,Невоспринимаема в любом восприятии,Непритяжима в любом притяжении.

Подобные утверждения не перестают будировать артистов в эпоху рационального тоталитаризма. "Где мудрость, которую мы растеряли в знаниях?" — спрашивает Томас Элиот. Нигде. Только воспоминание, только слово. Только одно французское слово на фоне синтезатора: Sagesse… sagesse… sagesse…

Идиллия.Рок-н-ролл детонатор…

Глава шестая: Недовольный Василий Шумов

Прошлая жизнь оказалась фальстартом, после того как я нашел тебя" ("Среди белого огня", альбом "Брюлик"). И еще: "…я отошел от глубокого транса…" Песня не производит особо любовного впечатления, поэтому возможны разные трактовки. Тебя, рок-н-ролл? Нашел тебя, Америка? Отошел от глубокого транса… Совдепии? Но как писал Рембо: "…истинной жизни нет, истинная жизнь — отсутствие". Прошлая жизнь всегда фальстарт, особенно для артиста.

Я бегло просмотрел данный текст и обнаружил несколько пересекающихся линий: попытка более широкого и непрофессионального понимания музыки; ситуация молодого ревнителя рок-музыки в бестолковой, но тоталитарной стране; художественное "я",отраженное в музыкально-вербальных композициях; женщины, жизнь в подлунности при утрате солнца, отчуждение эротики от любви; однозначное восприятие профанической импровизации и ученой музыки; растворение искусства во всем, что традиционно таковым не является.

Последний момент любопытен и требует размышлений. Для новой эпохи в принципе характерно растворение чего-то обособленного в общем процессе, например, русских эмигрантов в западном стиле существования. Большинство этих людей отзывается о западе довольно кисло, что вполне понятно. И дело не в том, что там плохо, а здесь… Когда человек, выросший в одном пространстве, воспитанный в определенном жизненном ритме и на определенном языке, попадает в инородную среду, он редко вживается в новые условия. Его, так сказать, механическая часть адаптируется, но душевная организация постоянно травмируется. Я поговорил с Василием Шумовым о его восприятии Америки и рок-культуры в этой стране, если там еще осталось нечто подобное. Его ответы относились, скорее, к общему положению молодежной культуры. Он рассказал об одном из последних увлечений — музыке «техно». Довольно забавная картина: несколько сотен молодых людей собираются в хорошем, свободном месте — в пустыне, к примеру, принимают легкий наркотик «экстэзи» и несколько часов подряд танцуют (содрогаются, дергаются) под фонограмму. Музыка монотонная, довольно быстрая, такт четыре четверти, без выраженного соло, вокал пропадает среди прочих инструментов. Ровный жизненный модус, подчеркнутый «юнисексом» — манерой носить сходную одежду, пользоваться одинаковыми одеколонами, духами. Ровный поток, ровные увлечения, идиллия равенства. Слушая про все это, хотелось спросить:

Где же ты, мальчик в теннисных туфлях,Быть может, тебя покорил рок-н-ролл,Быть может, у моря ты кушаешь фрукты,Улетел в Голливуд за кинозвездой?

("Центромания")