Евгений Головин - Сентиментальное бешенство рок-н-ролла Страница 27

("Центромания")

Насчет фруктов, верно, все о'кей, насчет кинозвезд не знаю. Хотя Василий Шумов не из тех, кто жалуется, думаю, Америка не привела в восторг его художественное «я». Кончилось время веселых парней с гитарами, — так, приблизительно, сказал он. Фаллическая экспрессия растворилась в общем процессе, резкая рок-культура ассимилировалась деловой субстанцией. Что остается Василию Шумову, другим серьезным артистам? Повысить степень серьезности, отдаться студийной работе с компьютерами, синтезаторами и другими достижениями цивилизации, искать новые сочетания ритмов и тембров, выпускать на рынок компакт-диски и т. д. Здесь необходимо одно отступление.

В лекциях по эстетике Гегель писал, что современная эпоха (1820) движется без помощи искусства и вне искусства. Сие остается справедливым и сегодня. Начиная со второй половины девятнадцатого столетия, артисты почувствовали по отношению к людям науки и техницистам нечто вроде "комплекса неполноценности" и принялись разговаривать о "выверенности композиции", "холодном расчете" и прочее. Бодлера воодушевила статья Эдгара По "Философия композиции", Верлен заявил: "Мы совершенно холодно пишем страстные стихи". И хотя подобные высказывания звучали в духе дендизма, в двадцатом веке их восприняли всерьез.

В результате диффузии искусства и механицизма возник "общий процесс" более или менее эстетизированной действительности, в которой трудно выделить какие-либо школы и направления, поскольку они едва появившись, исчезают. Модные сегодня «техно», "дрим-хаус", «транс-хаус» завтра наверняка сменятся чем-нибудь еще. Перед общим, технизированным "процессом в себе" индивидуальное, обособленное теряет raison d'кtre: любой человеческий поступок, обыденный или странный, циничный или изысканный — эстетически легитимен.

Василий Шумов в нашем разговоре посетовал на отсутствие в нынешней Америке ярких хит-парадов, рок-фестивалей, запоминающихся шоу, заметив, что в России дело обстоит несколько лучше: все-таки концерты, массовые тусовки, раздача премий и т. п. Быть может, это явление временное: Россия, во-первых, отстала в техническом отношении, во-вторых, совсем недавно обрела пародию на свободу. Но, в принципе, американизация России вряд ли возможна по другим причинам: эта страна реально хаотична и ее очень трудно опутать густой рациональной сетью. Христианство здесь было куда менее «карательно», чем на западе, и, неистребимые языческие элементы в характере населения всегда будут противодействовать прагматической дрессуре. Здесь еще не угасло понимание следующего момента: праздник — победа вечности над временем, ослепительная альтернатива загробному царству, праздник — напоминание о нелепости механической работы в механическом времени. Это едва заметно, однако это искры относительно нетленные, от которых всегда будет коррозировать железная логика денежно-материальных достижений. Насколько можно судить, на западе праздник — событие точное и официальное, неумолимая награда за месяцы, интерпретированные в смысле работы и необходимости. Цивилизованный праздник вновь и вновь убеждает в конкретности бытия. В середине прошлого века Теофиль Готье сказал: "Я из тех, для кого видимый мир существует". Сейчас пора добавить: для кого только видимый мир существует. Только восприятие, вживание в поверхность, поскольку видимый мир состоит исключительно из поверхностей: глубины, которые обнаруживают зонды, и телескопы — только череда поверхностей.

Надо потрогать, взвесить, столкнуться, врубиться. Для чего? Дабы убедиться, что еще жив. Старческая душа запада ищет "признаки жизни" во всех направлениях: археология, липкие банделетты мумии, ах, неведомый состав, индейский вождь на смертном одре раскрывает секрет ращения волос, стриптиз монстров, летающие объекты, ритуальное людоедство, некрофагия, ритм, ритм, доппинг…

Все это прекрасно, все это сказано просто так и вовсе не на мотив…back in USSR, что не входит в компетенцию художественного «я».

Однако, в нашей беседе он коснулся вот какой темы: по его мнению, подтвержденному в разговорах с некоторыми американскими интеллектуалами, английский язык «иссяк», англо-американская поэзия в полном кризисе. Инерция, распад. Подобные разговоры уже полтора века ведутся авангардистами, занятыми комбинаторикой музыкальных и языковых элементов: ежедневное употребление «стирает» значения слов, обкатывает слова как прибрежную кальку, двенадцать тонов хроматической гаммы имеют ограниченное число сочетаний и т. п. Это справедливо при механистическом отношении к жизни вообще и к искусству в особенности.

Во взаимодействии с музыкой и языком "словарный запас" или фиксированный звукоряд не является «материалом» или "горной породой", которую можно «выработать». Слово или нотный знак лишь указывают ту или иную направленность бесконечного динамизма. Поэзия, музыка — сложная встреча двух живых органических формаций.

Выше голову, Василий Шумов!

Беседа с Василием Шумовым

Е. Головин. Арнольд Хаузер в своей известной "Социальной истории искусства" высказал такую мысль: до девятнадцатого века жизнь европейского артиста — будь то художник, писатель, музыкант — складывалась вполне прилично, поскольку у него всегда была строго определенная публика и он не особо стремился расширить свое влияние. Речь идет, понятно, о сословном устройстве общества. Сейчас иные времена, и в современном социальном хаосе артист, словно охотник в джунглях, должен пробивать себе дорогу. Итак, мы перед "либо… либо" Кьеркегора: либо ты завоевываешь массу неважно каким способом, либо, при серьезной творческой работе, остаешься в одиночестве или с "группой товарищей"… Дело не в деньгах, вернее, не только в деньгах. Итак, с одной стороны, ты, Василий, авангардист, с другой — человек честолюбивый. К тому же, аниматор рок-концерта поставлен в особые условия: ты — солист, за тобой — только несколько музыкантов, впереди — публика, натренированная, ожидающая. Условия так себе: рок-музыка переживает не лучшие времена, необходима реклама, хорошая реклама стоит дорого. Ты привез трех американских музыкантов из Лос-Анжелоса. Надо было привезти еще три, четыре тысячи долларов и тогда, возможно, твои разрекламированные гастроли лучше бы удались.

В. Шумов. Честно говоря, меня не так уж волнует реакция публики. Я занят творчеством, расширением своих творческих задач с помощью новых технических средств — компьютер, интернет…

Е. Головин. Но разве тебя не интересует рецепция твоих композиций, массовое восприятие? Ты ведь не можешь, словно одинокий скальд, распевать песни студеному янтарному морю под аккомпанемент прилива. Ты сначала знакомишь с песней свою группу, которая, по сути, передовой отряд толпы слушателей.

В. Шумов. Группа не в счет. Если группе не нравятся песни и не нравятся достаточно часто, значит, предстоит разлука с музыкантами. Песни живут сами по себе, я — сам по себе. Студия, запись, альбом готов, песни уходят, разлетаются. Многих песен я даже и не помню точно, они лишь время от времени всплывают в памяти.

Е. Головин. Студия, запись, распространение кассет — явление вторичное, рутина, вернее, не особо веселое занятие. А разве нет ностальгии по золотым годам рока — бешеный забой, массовая истерия, грохот, крики, визги, треск разломанных стульев…

В. Шумов. Так мы-то начинали на закате этого грохота. Россия восьмидесятых. Бум ансамблей на русском языке. Лично для меня — время хреновое и мрачное. Никто толком не знал, кого запретят, кого не запретят. Выступать особо негде, записываться — плиз — домашний магнитофон. Хочешь быть на виду — подлизывайся ко всякой влиятельной сволочи. Мало прессинга социума, так кругом еще дураков навалом. Возьмем меня, к примеру: в чем только не обвиняли: играть не умею, петь не умею. А сколько сарказмов по поводу названия группы — «Центр» — романтика, мол, тридцать третьего года. Короткие волосы — фашист. Строгие, темные костюмы — фашист. Никогда не ловил особого кайфа от восторга публики, да и публика, честно говоря, принимала меня без восторга, скорее, настороженно, недоуменно. Ты напрасно обвиняешь меня в честолюбии. Ну, представь себе, если б я был честолюбив и тщеславен, зачем бы мне сматываться на Запад? Надо было бы торчать в советском, потом в русском шоу-бизнесе…

Е. Головин. Мало ли зачем? Разве дело в одной рок-музыке? Жизнь здесь тяжелая, нищенская, лагерная почти, особенно тогда.

В. Шумов. Уехал-то я в девяностом году, на заре этой самой демократии. Нет, для меня рок-музыка главное. И при легко возбудимом тщеславии надо тусоваться на радио, в телевидении, стараться сниматься в кино, надо, чтобы глаза публике мозолила твоя фотография и мало еще чего.

Е. Головин. Трудно поверить в безразличного рок-музыканта. Ведь в начале девяностых наблюдался страстный интерес к рок-группам, публика рвалась на концерты "Машины времени", «ДДТ», "Наутилуса-Помпилиуса". Вольное дыхание: князья, есаулы, Москва златоглавая, проклятые комиссары, визиты довольно известных западных коллективов. Может, ты почувствовал, что все это — лишь перелицованная диктатура, гнусная псевдосвобода?