Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №6 (2002) Страница 26

27.12.46 г. Третий день я лежу в больнице. Обморожение — опасная штука. Возможно, что пролежу очень долго. Вот и сейчас лежу в груде белоснежных простыней, одеял и пишу. Кормежка плохая. Потихоньку буду доходить. Сейчас, когда у меня есть время все передумать, вспоминаю всю мою короткую жизнь, которая была сплошным несчастьем. Как начал помнить себя, я никогда не спал на чистой, просторной кровати. Сейчас с ужасом вспоминаю свое “прокрустово” ложе — железная ржавая сетка, продавленная в середине, с ворохом тряпья на ней. Грязь, до жути замасленная подушка, клопы, вши, борьба за кусок — все это наложило соответствующий отпечаток на мой характер. И за этим — продолжение мучений; полуголодное существование, тоска — о, как я благодарен своей матери! — этому кроткому, трудолюбивому существу, за то, что научила меня мучиться. Когда читаешь хорошие, правдивые книги, когда наблюдаешь за жизнью, когда слушаешь рассказы людей, бывших за границей, — мне становится жалко свою великую Родину, свой русский народ. Я комсомолец, и моя задача — бороться за счастье своего народа, бороться за цели, предначертанные Лениным, но иногда мелькнет такая “фашистская” (?) мыслиха — и мне стыдно самого себя.(...)

30.1.47 г. ...На днях получил письмо из дому. Что и ожидалось, живут плохо. Корову закололи, денег вырученных едва хватило на налоги и долги. Из дому пишут и Маруся пишет, что надо переезжать к ней, в Чернигов. Посмотрим...

29.4.47 г. ...Будет ли праздник на моей улице? И какой период в своей жизни я назову: “Это — мой праздник!”?

С завистью смотрю на бездумное, легкое житье многих, для которых работа, “антирес”, стопка и т. п. — превыше всего. Завтра в 8 ч. утра — я уже буду ровно 10 лет без отца; он уже почти вытерся из памяти: мой далекий и родной, хочется поплакать сейчас звериным плачем, с внутренним страшным ревом и грызней до костей своих рук. О, — какие нелепые слова, но сколько тут бессонных ночей и тоскливых часов!

Сегодня внезапно показалось мне, что я схожу с ума. Мыслишка Шопенгауэра в голове засела, и казалось, что нет большей правды, чем она — ведь все сумасшедшие глубоко уверены в своей правоте, принимая за неотложную истину и закон больные измышления своего воспаленного мозга.

Некий грек говорил, что “увидел ты свет, поспеши обратной стезей скорей в покои небытия”. Факт самоубийства — плод, конечно, долгих размышлений, и я понимаю их: Горького у рва в Новгороде, Есенина в “Англетере”, Маяковского в своем рабочем кабинете! (... )

14.5.47 г. ...Приехал в Чернигов... Ходил в депо, в отделение, в Ж. У.* — работы нет нигде. Устроился бы в отделение диспетчером — нет права управления. Пойду еще к директору Ж.У. — может быть, мастером определюсь с 1 июня. Я сейчас вне закона — меня найдут — будут судить. И все это так сложилось, что ничего нельзя было поделать. Я начинаю терять голову. Как там мать в тайге? Что она кушает? Опять, думает, бросил... Разве можно так жить? (...)

30.5.47 г. Вчера утром приехал в Конотоп. Такой красивый, зеленый городишко. Целый день на заводе не было нач(альника) по кадрам. Бродил, как выпивши, по конторе, по станции, по базару. Сестра дала на дорогу 30 р. денег. Поел малость в столовке, потом пошел на базар (хотел купить табачку), в карман — а денег там не оказалось. Где-то выронил 20 рублей. Но мне во что бы то ни стало нужно было попасть к начальнику по кадрам. И я решил остаться ночевать. С собой были 2 тома “Истории дипломатии”. 1-й продал завкому за  25 рублей, 2-й — у подъезда за 10: это когда подступит голод, отдашь за полцены. Бродил опять голодный и продал. Ночь провел в вокзале — кошмарную ночь, — кусали блохи и хуже блох — поганенькие думки. Почти двое суток не спал. Нашел начальство — ответом его, как и следовало ожидать, был вопрос: “А вдруг вы дезертир?” И я ушел с завода, голодный, как собака. Вот уже 5 часов дня, а одесского поезда нет — опаздывает. Под каштанами у вокзала собралась “балочка”. Я сел поодаль и свесил голову. Меня начал беспокоить беспрестанный нудный вой. Присмотрев­шись, я увидел комок тряпья, серый, шевелящийся. Это была старая женщина, которая обхватила руками каштан и выла, выла... Это был ее метод просить милостинку. Торговки, чтобы избавиться, дали ей по рублику — она не отходила, а только громче плакала, иногда стоная утробно, по-звериному. Это был крик бессилия и нищеты, больная совесть виновных в этом людей. Потом пришли два оборванца, которым, видимо, было года 22, и, подхватив ее, бессильную, подтащили к канаве и толкнули туда. Ей подавали кирпич, говоря, что это хлеб, она поднимала голову, слезящимися глазами смотрела на него, дрожащей рукой брала и бросала в сторону.

Нищих на Украине много, хотя эти 2 города не представляют собой наиболее голодные места.(...)

30.7.47 г. ...Много изъездил я, но наконец из Управления трудрезервов получил бумажку для ознакомления и устройства на работу в г. Узловой — более 200 километров от Москвы. Но выбирать не приходится.(...) Оформ­ляюсь в Ж.У. на должность мастера п/о. Вопрос серьезный. Дело идет к смене профессии в корне. Принял директор хорошо, пока поселили в пустующем общежитии, дальше — не знаю...

2.2.48 г. ...Последние несколько дней попробовал было написать чего-нибудь. Пытался описать паровозников в их жизни, полной скромных, героических дел. Описал “брехаловку”, но когда сегодня прочел — очень и очень бледный вид имеет эта мазня. Прочел также несколько рассказов                     О. Генри. Какая лаконичность и простота выражения мыслей, какая предельно сжатая строка, какой занимательный сюжет на двух страничках! Это был — писатель! Это была голова! И вот сейчас, хватаясь за голову, в муках (оттого, что не могу переложить на бумагу мысли) думаю — о чем написать, какой сюжет взять — ничего не придумаю, а жизнь слишком бедна и коротка, чтобы вспомнить что-нибудь подходящее. Тем не менее решаюсь все-таки попробовать, и если ничего не получится — пробовать еще.

Описать чего-нибудь, с длиннотами, которые самому читать неохота, с водой неизбежной — кое-как могу, а вот чтобы действительно писать, коротко и просто выразить мысль, написать диалог, хотя бы тот, простейший, который я слышу и который я говорил 5 минут назад — не удается. Слова разговора на бумаге делаются мертвыми, личностей не видно за этими безжизненными словословиями. Пробовал было бросать курить, но почему-то не получается — не удается мне как-то. Это оттого, что слабовольный я — тряпка. Вот, однако, месяц, как я делаю утреннюю гимнастику — хорошо! Стал ощущать свои мускулы. Ладно! Буду писать!..

1.7.48 г. Сейчас пришел с “Риголетто”. Это офильмованная опера Верди, на немецком языке. Пришел — стал делиться впечатлениями, а помпохоз, наш сосед, толкует: “Э-э-э, “Риголетто” — это Евгения Онегина — опера?” “Зачем, итальян­ского композитора — Верди”. — “А я думал, Евгения Онегина...” Люди думают. Когда же ты начнешь думать, Владимир, и делать то, что думаешь? А? (...)

19.1.49 г. Жизнь протекает без изменений. Так же сильно устаю на работе, так же беспорядочно занимаюсь литературой и немецким, так же жду письма.

Вчера была немецкая картина: “Грезы”. Принципиально не пошел. За последние год-полтора в наших кинотеатрах демонстрируются немецкие фильмы. Поток этих “произведений” немецкой кинематографии закрыл глаза на современность нашим зрителям. Я пересмотрел массу этих фильмов. “Оперетта”, “Песнь для тебя”, “Риголетто”, “Летучая мышь”, “Флория Тоска”, “Андалузские ночи”, “Богема” и т.п. Рекорд побила пресловутая “Индийская гробница”. По своей пустоте, сомнительной нравственности, надуманности сюжета эта картина побила все рекорды. Там столько накручено чепухи, что вот сейчас, когда прошло более 5-и недель с момента ее просмотра, я ничего не могу вспомнить сколько-нибудь поучительного и полезного. Разве только слоны. Все эти картины уводят зрителя от обычной, земной жизни, ввергая его в круг кинозвезд и кинозвездочек, в мир человеко-звезд и человеко-звездочек. Бесспорно, что некоторые из этих картин имеют музыкальные достоинства, богатую мультипликацию и не лишены занима­тельного сюжета, но этого мало без идейной направленности, без целевой установки. Картина “Индийская гробница”, которой так восхищаются мои соседи и сограждане, — вызывает у меня только отвращение к немцам и немецкой нации...

Все эти немецкие фильмы не стоят одного “Мичурина”, которого я на днях посмотрел.(...)

14.3.49 г. Роман Ажаева “Далеко от Москвы”. Чем дальше я читаю его — тем неохотнее отрываюсь от этих сочных живых страниц. Положительно влюбляюсь в героев этого романа. Главное — в автора.

Некоторые места перечитываю по нескольку раз. “Человек должен быть всегда недоволен собой. Никогда не вините обстоятельства в своих неудачах, вините только себя. Не останавливайтесь. Не успокаивайтесь, не остывайте, не старейте душой. Не соблазняйтесь легкодоступными мелкими радостями жизни за счет менее доступных больших радостей. Есть в жизни ближняя и дальняя перспективы. Никогда не довольствуйтесь ближней”. Прекрасно!(...)