Вячеслав Пьецух - Дурни и сумасшедшие. Неусвоенные уроки родной истории. Страница 26

Беда в том, что нам некогда и негде было научиться цивилизованной стилистике поведения, ибо, с одной стороны, у нас в отечестве «вечный бой, покой нам только снится», а с другой стороны, наши пращуры заселили слишком глухой регион Европы, до которого с трудом доходили новинки социального политеса, и поэтому мы по сию пору пребываем в неведении относительно того, что можно, чего нельзя. Например, всему миру известно, что нельзя безнаказанно возводить поклеп на первое лицо в государстве, а у нас можно; например, всему миру известно, что можно честным трудом заработать себе на булку с маслом, а у нас нельзя; например, всему миру известно, что парламенты существуют на предмет законотворческой деятельности, а у нас господа думцы только что не разбираются, кто с кем спит. Однако в этом не так господа думцы виноваты, как мы сами и виноваты, то есть народная масса у нас в политическом отношении до того угрожающе некультурна, что способна провести к власти компанию шалопаев, которые спят и видят, как бы подбить Россию на ядерную войну за Макронезийские острова. Словом, покуда нашей стране не органичны западноевропейские политические и социально-экономические институты, пока суд да дело, нам и впрямь следовало бы поискать самобытный путь, вполне отвечающий либеральным настроениям элиты нашего общества и скромным возможностям наших масс. Этот промежуточный период от точки «Ванька-Каин» до точки «гражданин, переходящий улицу на зеленый сигнал светофора», видимо, займет не много времени в исторической перспективе, потому что наш человек вообще приемистый, как хороший автомобиль. Кроме того, почему-то не оставляет надежда, что тон начнет-таки задавать русский интеллигент, по-видимому, наилучшее из того, что дало человечество за последние триста лет, и вот когда в глазах обывателя пресловутые очки и шляпа перестанут быть признаками духовного разложения, тогда нам никакая Государственная Дума будет не страшна, никакие политические ответвления от здравого смысла, никакие гастрономические различия между обитателями Прикарпатья и Валдайской возвышенности, никакой балбес, претендующий на власть над «одной шестой».

Беда еще в том, что на Руси многое умеют, но не умеют ждать и догонять, чего ради и не любят эти два занятия пуще всего на свете, а между тем нам только и остается, что ждать да догонять, ибо психический строй современного русака — это отнюдь не психический строй человека XXI столетия, а столетия так прикидочно XVII или даже конца XVI, когда люди еще не были единообразны в своих запросах, правилах и порывах, когда мир еще не держался на принципах потребления и героически скроенные натуры гораздо чаще гибли за образ мысли, нежели «за металл», когда еще компания французских поэтов могла в течение одной ночи допиться до мысли о коллективном самоубийстве, — слава богу, под утро явился Блез Паскаль и уговорил поэтов повременить. Давно прошли эти интересные времена, и нынешний обыватель западноевропейской выпечки — фигура маловыразительная, обедненная, гадательно бытующая на уровне нашего восьмиклассника из хорошистов, но в этом ее и счастье. А русский человек почему-то задержался в своем развитии, или, если угодно, деградации, что в нашем случае одно и то же, но в этом… не то чтобы несчастье, а просто новые формы государственности российской не отвечают его натуре. Если наш среднестатистический соотечественник неравнодушен к спиртным напиткам и с ним тихая истерика делается, когда на глаза попадается добро, которое плохо лежит, если по-настоящему работать он способен только при определенной фазе луны и любит порассуждать о круговороте воды в природе, то государство обязано поставить его в такие драконовские условия, что ему некогда будет водочкой заниматься, постороннее имущество перестанет вызывать в нем повышенный интерес, работать придется не за страх, а за совесть и рассуждать захочется не только о круговороте воды в природе, но также о ценах на продукцию и сырье. А то русаку, которому и так море по колено, совсем развязали руки, дескать, вытворяй, что душе угодно, хоть жену свою с кашей ешь, хоть выходи на большую дорогу с автоматическим оружием, — и пошло: кому принадлежит Москва как благоприобретенная недвижимость — не известно, по городам денно и нощно идет пальба. Также не совсем ясно, кто сейчас трудится в сфере промышленного производства и трудится ли кто-нибудь вообще; народы, точно по команде, поднялись друг на друга с невразумительными претензиями, включая экзотические, и все никак не могут разобраться, который из них происходит от Сима, а который от Иафета; несметные силы бывших конторских служащих, занятых прежде очинкой карандашей, до того замутили воду, что уже нельзя отличить дарвиниста от националиста, националиста от агрария, агрария от почвенника, почвенника от сумасшедшего, а сумасшедшего от просто несчастного человека, которому некуда себя деть. И это еще хорошо, что огромному большинству наших соотечественников свобода начисто не нужна, что они как на досуге таращились в телевизор до 1985 года, так и таращатся по сей день. Диссидентам и то она не нужна, потому что для диссидента свобода — крах. По-настоящему свобода была нужна кое-кому из писателей, кое-кому из читателей и десятку-другому специалистов по гуманитарному департаменту, которые вкупе составили бы население небольшого жилого дома. Как это ни странно, демократических свобод вожделело еще ворье в диапазоне от любителей до сугубых профессионалов, от карманников по призванию до предпринимателей по нутру. Этой публике перемены пришлись, как теперь говорится, «в кассу», писатели же, читатели и специалисты по гуманитарному департаменту положительно просчитались, потому что свободное слово резко упало в цене и котируется теперь наравне с прогнозами хиромантов. Удивительное дело: точно они не знали, что всякое начинание на Руси чревато непредсказуемым результатом (например, Февральская демократическая революция закончилась тиранией большевиков), — недаром русский мужик говорит о своих суглинках: «Посеешь огурчик, а вырастет разводной ключ». Так вот, может быть, при таком-то коварстве российской почвы благоразумным людям следует дичиться всяческих перемен, тем более нам известно, что борьба за свободу личности всегда и повсюду оборачивалась новыми разновидностями деспотии, — в последние времена, главным образом, деспотией денежного мешка. И даже, может быть, так называемое народовластие, равно как и демократические свободы, — просто-напросто баловство на общественно-политическом уровне, лишнее поприще на пути человеческом к неясному идеалу, по крайней мере, болезненно-переходный период от монархии к господству здравого смысла, которое обеспечивает свободу слова всем тем, кому есть что сказать, кроме вздора и пакостей, свободу выбора тем, кому есть из чего выбирать, свободу действия тем, кто способен действовать во благо, а еще лучше не действовать вообще, но прежде всего — свободу от негодяев и дураков.

Другое дело, что как демократические методы отправления власти, так и самодержавные методы отправления власти, к которым в 1917 году прибегли большевики, постепенно разлагали государственный организм, последовательно ввергали в бледную немочь национальную культуру, хозяйство, вооруженные силы и, стало быть, в посещении нашей страны свободой (по деревням говорят, если случится падеж или неурожай: «Бог посетил») угадывается нечто иное, нежели просто замена отжившей свое формации молодой. Чудится, что это нам вышло такое наказание за грехи. Тому есть одно занятное доказательство: свобода культурного человека бытует в жанре свободной мысли, во всем остальном он существует под гнетом своей культуры, а поскольку в России таких блаженных от силы наберется семьдесят человек, то свобода, свалившаяся на русский народ, как кирпич на голову, — точно наказание за грехи. Маркс был не так уж далек от истины, когда утверждал, что свобода есть осознанная необходимость, разве что с наскоку эта осознанность не дается, а приобретается она усилиями нескольких поколений и в результате становится генетической составной, разве что осознанная необходимость — это не столько сама свобода, сколько ее условие, потому что младенец, предельно инстинктивное существо, бывает, норовит подсоединиться к электрической сети или наесться спичек. С другой стороны, свободный человек тот, кто свободен от своего животного элемента, доставшегося ему в наследство от обезьяны, кого отличает верность Святому Духу, частицу которого Создатель вложил в обезьянье тело, слегка подредактировав его по высшему образцу. Такая духовная организация человека, подразумевающая вольную мысль, богоугодность плюс культурный императив, недосягаема для цензуры и органов государственной безопасности, такой человек свободен всегда, при любом режиме, к величайшей печали политиков всех мастей. К величайшей печали, собственно, потому, что зачем этому человеку конституция, многопартийность, демократические свободы, равно как ему нипочем даже самый ожесточенный государственный аппарат…