Вячеслав Пьецух - Дурни и сумасшедшие. Неусвоенные уроки родной истории. Страница 27

Праздный вопрос: в чем же мы так провинились перед Создателем, что он наслал на нас новую пугачевщину под видом цивилизованного общественно-хозяйственного устройства, — поскольку вин наших не перечесть. Например, с какой стати Русская церковь причислила к лику святых царевича Димитрия, забубенного мальчишку, который обгрызал своим нянькам пальцы? Зачем при царе Николае I снесли древний Алексеевский монастырь и построили на его месте храм Христа Спасителя, похожий на чемодан, опять же, зачем при царе Иосифе I снесли храм Христа Спасителя и начали строить на его месте Дворец Советов, похожий на кошмар горького пьяницы, но в конечном итоге как бы сам по себе выстроился плавательный бассейн, отравивший всю округу хлористыми парами, и посему на месте бассейна теперь воздвигли новый храм Христа Спасителя, похожий на чемодан… Одним словом, вин наших не перечесть, и это даже довольно странно, что наряду с многочисленными попущениями Бог нам послал великую благодать, именно: не под синим небом Апеннинского полуострова, и не в прекрасной Франции, и не в благородной Испании, и не в стерильной Германии, а в мрачной стране Россия просиял высший подвиг человека — интеллигент. У русских он может быть и писателем, и железнодорожником, и бродяжкой, и вообще его отличает не социальная принадлежность, а выражение глаз и еще примерно с десяток чудесных черт. Примечательно, что среди таковых проглядывает живучесть, и это тоже довольно странно, поскольку русский интеллигент — существо тепличное и не приспособленное для жизни при феодализме, капитализме, социализме, равно как на севере, юге, западе и востоке, а между тем он жив, здоров и даже дееспособен; ну не должен был выдюжить русский интеллигент, наделенный утонченным умом, чрезвычайным даром сопереживания и страстью к духовным ценностям, ни в условиях «царства грабежа и благонамеренности», ни тем более в условиях большевистского загона для романтиков и воров, а он — ничего, жив, здоров и даже дееспособен. Такая живучесть на что-то важное намекает, во всяком случае, она дает основания полагать, что песенка России еще далеко не спета, если практически неистребим ее наиболее нравственный и единственно мыслящий элемент. Вообще мнится, что будущее за ним — и это будущее надежно, а наказание свободой, в сущности, это так… родительское взыскание за наш непутевый нрав. Впрочем, не исключено, что свобода нам ниспослана не в качестве наказания, а в качестве такого предупредительного сигнала: дескать, имейте в виду, ребята, что счастье не в свободе, а в вас самих.

Мир и война

Речь пойдет о войне как о войне и о мире как о сонме окружающих нас вещей.

Так вот, несмотря на то что материалисты производят хомо сапиенс от некой высокоразвитой обезьяны, а люди религиозные безапелляционно веруют в шестой день творения, когда Создатель вдохнул жизнь в Адама, — происхождение человека темно и, видимо, эта тайна не будет разгадана никогда. А жаль, поскольку докажи наука, что-де хомо сапиенс — часть природы наравне с былинкой и крокодилом, разве что он навострился гадости говорить, и мы бы сразу угомонились, единогласно сойдясь на том, что наш распрекрасный мир — очень большой зверинец, которому довлеют все хищнические обычаи, а человек — говорящий зверь, и с этого поганца, что называется, взятки гладки; равно докажи религиозные мыслители, причем окончательно и бесповоротно докажи, что человек — чадо Божие, существующее вне природы, как вне ее существует мысль, и мы бы сразу угомонились, единогласно сойдясь на том, что устройство мира находится в разительном противоречии с идеей хомо сапиенса как высшего и, так сказать, отдельного существа. Но покуда многое намекает на животное происхождение человека, покуда многое намекает на его метафизическую природу, нам остается только беситься в силу нашего двусмысленного положения, которое, должно быть, особенно ощутимо переживают творец, гермафродит и «соломенная» вдова.

Между тем существуют веские доказательства, склоняющие к тому, что человек гораздо лучше, чем его репутация, как о себе самом говаривал Бомарше. В сущности, неважно, что в непроглядной тьме тысячелетий нашего прародителя не видать, а действительно важно то, что дитя, ежели хорошенько к нему приглядеться, все-таки наводит на мысли о сверхъестественном и вгоняет в этакую конструктивную, положительную тоску. Ведь в природе все логично и закономерно, в природе каждое дыхание работает на себя и абсолютную цель всякого существования составляет продолжение рода, а человек иной раз готов поплатиться жизнью ради того, чтобы сделать внушение властям предержащим или обнародовать какую-нибудь заманчивую теорию, то есть бог весть чего ради человек способен последнюю рубаху пожертвовать в помощь голодающим Поволжья, десятилетиями перебиваться с петельки на пуговку во имя торжества отвлеченного социального идеала, исповедовать такие правила общежития, которые сильно ущемляют его права, и даже наши песни… вот вроде этой старинной солдатской песни:

Очень, братцы, чижало,Ну а в общем — ничего…

— свидетельствуют о том, что организация вида куда замысловатее, чем организация круговорота воды в природе. Конечно, люди в подавляющем большинстве случаев тоже работают на себя, и продолжение рода в подавляющем большинстве случаев составляет единственную цель их убогого бытия, и даже в физиологическом отношении хомо сапиенс мало чем отличается от лягушки, но, принимая во внимание способность некоторых ненормальных пожертвовать последнюю рубаху в пользу голодающих Поволжья, логично будет предположить, что вся естественная история, простирающаяся на многие геологические эпохи, представляет собою не что иное, как экспериментальный, подготовительный период, предваряющий работы по созданию человека, опытный поиск таких изощренных форм, которые были бы идеальным вместилищем для души. Вот как селекционер выводит культурное дерево из дичка, так и Бог вывел человечество из природы, имея в виду совершенство оболочки и существа, недаром на хомо сапиенсе физическая эволюция, кажется, пресеклась; такие же наши качества, как способность к мышлению, умение облекать свою думу в слово, а слово в дело, создавая композиции, невиданные в природе, то есть совершая чисто Божественную работу, — это уже полная метафизика, это то, что Создатель вдохнул в нас из уст в уста. Вместе с тем не исключено, что колдовские возможности человека — следствие одного биологического развития в необозримом пространстве и времени, что это развитие революционизировал ледниковый период, а потом подогревали процессы общения и труда, но как бы там ни было, возможности-то колдовские, и самому забубенному материалисту на это нечего возразить. Да еще непонятно, почему до уровня сапиенс не поднялись также бобры, которым в ледниковый период тоже пришлось несладко, хотя нам известно, что «ежели зайца бить, он спички может зажигать», а между тем заяц не может выдумывать воздушные корабли и рыдать над пустячной мелодией — хоть ты его убей. То есть, конечно, все может быть, но дело обстоит не так просто, как представляется дарвинистам, если мы способны умиляться вечерней зорьке и с горя писать стихи. На всякий случай нужно иметь в виду, что, весьма вероятно, человек есть продукт Божественного творения, на который Создатель положил, по крайней мере, полтора миллиона лет. В этом случае человек — самое трудоемкое создание во Вселенной и, стало быть, самое драгоценное из того, что бытует в пределах, доступных нашему разумению.

Но удивительное дело: человек по многим признакам внеприродное существо, а человеческое общество точно подчинено биологическому закону, поскольку в обществе сильный всегда помыкает слабым, только коллективные усилия обеспечивают выживание вида, как у термитов, личное неукоснительно подчинено социальному интересу, наконец, между народами идет нескончаемая война за жизненное пространство, точно между стаями шакалов — за ареал. Что-то в этом противостоянии личного, то есть Божественного, и общественного, то есть животного, чрезвычайно важное кроется для ума. Действительно: обществом можно построить город, подозрительно похожий на муравейник, и «сена клок» у соседей отвоевать можно, но ни одной, самой простецкой мысли не было выдумано, ни одной музыкальной фразы, даже ни одной строчки не было написано коллективно, если не считать некрологов, пасквилей и протестов, и никогда поротно, как слова присяги, не говорились слова любви. Может быть, тут налицо отрицание Божия бытия, потому что стайное на поверку выходит сильнее личного, потому что толпа людей, по отдельности даже и добродетельных, способна на самые дикие выходки вроде тех, что сопровождали майские и октябрьские выступления наших большевиков, или, может быть, напротив, — в противостоянии личного и общественного кроется еще одно доказательство Божественного происхождения человека, потому что общество-то Создатель не создавал, а оно сложилось само собой, «страха ради иудейска», причем с целями преимущественно преступными, как-то с целью грабежа под видом налогообложения, но тогда выходит, что не общественное выше личного, как нас учили мрачные романтики-коммунисты, а прямо наоборот: личное — все, общественное — ничто. Занятно, что такая переоценка ценностей никак благому коллективному интересу не повредит, поскольку особа, сотворенная по образу и подобию, не может войти в коренное противоречие с другими особами точно такой закваски, поскольку и сами коллективные ценности должны будут заметным образом измениться с признанием безусловного примата личного над общественным, когда, наконец, каждый сообразит: весь видимый и невидимый мир создан во имя всякого отдельного человека; семь чудес света, «Повести Белкина», березовые рощи и пленительные закаты — все это учинено исключительно для меня, как, впрочем, и для тебя, а также и для нее, хотя бы по той причине, что каждый из нас — маленькое, ущербное божество, единственное в мироздании способное осознать прекрасное как прекрасное, отделить несправедливое от справедливого и доброе от худого.