Газета Завтра Газета - Газета Завтра 927 (34 2011) Страница 26

Е.В. В России — а я прошёлся по различным слоям — если и есть радикальная сцена, то она связана с панком. Причём, не тем панком, который имитирует западные образцы типа "Тараканов" и "Наива", это, в первую очередь так называемый сибирский панк. Пусть не панк, назовём это явление экзистенциальным роком или сибирским гаражом.

Тот же Егор Летов — это яркий пример антисистемного и настоящего самобытного искусства, возник именно на русской панк-сцене, которая не выходила в СМИ, оставаясь андеграундом. Агрессия сегодня в искусстве обязательна. Мы живём в мире, где насилие над личностью ярко выражено. В Европе ты связан по рукам и ногам форматом, превращён в куклу. У нас же насилие открыто. Ты всем должен, ты живёшь в стране третьего мира…Причём, в этом списке она оказалось незаслуженно. На фоне потенциала, который есть у среднестатистического русского человека, это особенно обломно и обидно. В принципе страна героев втоптана в грязь.

А.С. В июле этого года исполнилось пятнадцать лет со дня ухода Сергея Курёхина.

Е.В. Курёхин очень рано умер. Он был один из немногочисленных людей в нашей рок-музыке, которые вели по-настоящему просветительскую деятельность. С его подачи люди узнали, что такое World Serpent, дарк-фолк, нойз и т.д.

Как он сказал однажды: "рокеры считали меня джазменом, джазмены рокером, а классические музыканты — дураком".

Курёхин работал с авангардом, используя свою академическую базу. Он был причастен к европейскому андеграунду из первых рук, напрямую, без эффекта испорченного телефона. Ко многим вещам он пришёл не по наитию, но с учётом глубокого анализа тенденций и форм, которые существовали. И на основе этого пытался создавать новые языки искусства в СССР.

Если бы Курёхин был сегодня здесь, он мог бы множество вещей привнести в наш контекст, открыть или просто объяснить. У него ведь был некоторый доступ к СМИ. Жаль, что сегодня людей такого уровня в России почти нет.

А.С. И напоследок пару слов о технике...

Е.В. Я — технофил. Я испытываю почти фетишистский кайф от одного вида ручек, кнопочек, хорошо умею паять, постоянно что-то сам придумываю.

Недавно читал про одну из своих любимых групп Соi* и поразился. Вот они они пригласили для записи оркестр, а вот хорошую студию на месяц вперёд проплатили…

Я на своем компьютере работаю уже десять лет. Когда я прихожу в шоу-бизнес студию с роскошной аппаратурой, где всё утыкано Макбуками, микрофонами Neumann, но там записывается какой-то кошмар, который максимум сезон крутится на радио "Шансон", я понимаю, что это качество ничего не даёт. В этом смысле записать на подручных средствах что-то стоящее — всегда некоторый прорыв, ограничение в средствах заставляет активизировать сверхвозможности. А они таятся повсюду, в самой природе человека.

Ещё мой инструмент — советский аналоговый синтезатор "Поливокс", теперь его можно программировать при помощи компьютера. Или Game Boy 89-го года производства, который перепрошит специальным музыкальным софтом и его тоже можно программировать — изначально обычная детская игрушка, купленная мною в Токио.

Это не технофилия золотых шнуров, чёрного дерева это технофилия, перемотанная изолентой. Музыку будущего можно делать на любых инструментах. Ты берёшь детскую игрушку, откидываешь заднюю панель и методом тыка соединяешь на плате контакты. После этого копеечная хрень начинает генериро- вать гипнотические звуки — так начинается путешествие!

Публикацию подготовил Андрей Смирнов

Борис Лизнев -- Первый план

Загадочные существа эти птицы. Иногда мне кажется, что они знают о чём-то больше нас, хотят нам что-то донести.

Однажды ребята из церковного хора Гринденко приехали в Питер и попросили меня отвезти их в часовню Ксении Блаженной на Смоленском кладбище. Я жил рядом, хорошо знал эти места, поэтому согласился. И вот мы на кладбище. После посещения часовни все отправились к могиле Блаженной Анны. Там всегда было убрано, стояли свечи, цветы.

На кладбище жил дятел. Все его слышали, но никто никогда не видел. То здесь стучит, то там. Иногда он даже выстукивал по железному ящику электрического фонаря, и эта дробь доносилась до города, пугая жителей.

На могиле Блаженной Анны хористы запели акафист Пресвятой Богородице. Я стоял рядом, прислонившись к дереву. Вдруг буквально в тридцати сантиметрах от моего лица на ветку сел дятел. Он стал как-то очень внимательно и строго смотреть мне в лицо. Его взгляд был столь требовательным, что я даже замер в оцепенении. Дятел словно испытывал меня, пытался влезть в мою душу. Напряжённый обмен взглядами длился примерно сорок секунд, но мне показалось, что прошла целая вечность. И даже пение как будто бы отдалилось.

Затем дятел вздрогнул, слетел на могилу, перепрыгнул на крест и улетел. Ко мне подбежал Олег Ковалёв и спросил: "Ну как, жив?" "Да вроде бы", — ответил я.

Был и другой эпизод. Николай Воронцов из города Вача в Нижегородской области разводит в оранжерее цветы. Причём своеобразным способом. Под музыку. Так, по его словам, они лучше растут. У него есть целая система. Например, гвоздики хорошо растут под марши, тюльпаны — под вальсы. Хризантемы — под классическую музыку. Мы сидели в его оранжерее, и он рассказывал.

Как-то к ним прилетела чайка. Начала биться о стеклянный потолок оранжереи, билась до крови. Потом такая, уже раненая, она куда-то улетела. Прошло три часа, и из Мурманска позвонила жена его лучшего друга, с которым он три года служил на Северном флоте. Она известила, что три часа назад его друг ушёл из жизни. Была ли эта чайка случайным гостем или же она действительно прилетела принести весть?

Вообще, самые красивые птицы — это орлы. С ними я познакомился в зоопарке, где директор Спицын сказал мне: "Давайте, снимайте, а я через полчасика зайду", — и оставил меня в вольере с хищными птицами. Сорок или пятьдесят пар немигающих хищных глаз зорко следили за каждым моим движением. Подошла чёрная орлица. Я хотел дотронуться, но не стал, а она вырвала из моих рук сумку и начала её терзать. Орёл-могильник пытался меня испугать, раскрывая свои крылья. Я всё снимал и вдруг понял, что пришёл критический момент, надо уходить немедленно, орлам стало надоедать моё присутствие. Схватил штатив, в этот момент орёл-могильник решил мне отомстить. Он сорвался с места и стал пикировать, я пригнулся, а его план провалился.

Был и другой случай с орлом. Умирала моя сестра Татьяна. Участница обороны Дома Советов в девяносто третьем. Сразу после расстрела она как-то замкнулась, силы и здоровье начали покидать её. Состояние ухудшалось, Татьяна почти не разговаривала, только по песеннику и молитвослову пела русские песни и произносила молитвы.

Как-то я увидел её около окна. Мы жили в пятиэтажке, тополя во дворе выросли пятого этажа. Я спросил её, почему она встала. В ответ Татьяна кивнула головой в сторону тополя за окном. На тополе, совсем рядом сидел орёл. В Москве, в Черёмушках, где кроме голубей и воробьёв я не видел ни одной другой птицы. И вдруг орёл. Бело-серый. Он посидел минут десять и улетел. На следующий день Татьяна скончалась.

На годины, когда уже собрались гости, я подошёл к окну и на том же месте увидел этого же орла. Я подозвал собравшихся, все были потрясены. В Москве никто никогда не видел такой красивой птицы. Через пять минут орёл улетел и больше уже не возвращался.

Вообще, с птицами часто бывает так, что, снимая какую-то сцену, например, петербургский двор-колодец в фильме о Достоевском, невольно думаешь: вот бы птица пролетела. И действительно, внезапно в кадре появляется птица. Или снимаешь в Москве телеобъективом покрытую льдом ветку рябины, и вдруг на неё садится дрозд. Откуда? И как он приземляется именно в нужное место?

Свежее впечатление этого года. В начале мая я всю ночь снимал имперские пейзажи Петербурга. Бродил один с камерой и штативом. Ни души, пропали даже милиционеры и экскурсанты. И только два голубя почему-то следовали за мной по пятам. Я выхожу из арки Генерального Штаба, от Зимнего к Атлантам, по Эрмитажной улицей к Неве, а эти двое всё идут за мной. Не летят, а именно топают на своих двоих.

Я снимал на Дворцовой набережной — голуби со мной. Иду на Адмиралтейскую — они следом. Затем, наконец, подхожу к Петру, птицы меня сопровождают. А пройдены уже километры, прошло несколько часов. Вместе мы идём к Исаакиевскому Собору, и только в районе Мариинского дворца голуби взлетают. Один садится на шлём Николая Первого, другой — на голову коня. Здесь наши пути разошлись. Медленно наступает утро, появляются первые машины, утренние звуки, шумы. Мистика петербургской ночи исчезает.