Газета Завтра Газета - Газета Завтра 379 (10 2001) Страница 27

"Добрый ангел" Шолохова, помогавшая ему в Москве старая большевичка Е. Г. Левицкая?

В 30-е, когда арестовали как "врага народа" ее зятя, конструктора "Катюши" Клейманова, об освобождении которого безуспешно хлопотал Шолохов, — возможно, да.

В 20-е, конечно же, нет.

Левицкая, как и другие большевики 20-х годов, осознала трагизм эпохи, когда на их головы обрушился 1937 год.

Шолохов осознал трагедию времени значительно раньше. Для него началом трагедии стал уже 1919 год.

Причем — и это принципиально важно — Шолохов осознал трагедию революционной эпохи не извне, как ее враги и противники, а изнутри, принадлежа ей. И не после смерти Сталина, как большинство из нас, а задолго до того, в середине 20-х годов. В этом — отличительная особенность не только позиции Шолохова, но и романа "Тихий Дон".

"Антишолоховеды" пытаются доказать, будто роман "Тихий Дон" мог быть написан только "белым", а ни в коем случае не "красным", то есть человеком с другой стороны. Но в таком случае это был бы — по своему характеру — совершенно другой роман. Роман, обличающий революцию, пронизанный симпатией к одним и ненавистью к другим. И таких романов, обличавших революцию, появилось немало, начиная от "Ледового похода" Романа Гуля, кончая "Красным колесом" А. Солженицына.

Взгляд на революцию извне лишил бы роман нерва, той напряженной внутренней боли и борьбы, того качества трагедийности, без которого "Тихий Дон" не был бы "Тихим Доном".

Своеобразие романа "Тихий Дон" в том и состоит, что роман написан человеком, всей душой принимающим революцию, — в ее высших, идеальных, гуманистических принципах, — но не приемлющем тех конкретных форм ее осуществления, которые несут, вместо освобождения, боль и страдание народу. Главным своим притеснителем, главным виновником бед и страданий народа, геноцида по отношению к казачеству Шолохов считал не революцию как таковую, а ее конкретное воплощение на юге России, которое принес троцкизм.

Не революция как таковая, но ее антигуманная троцкистская практика — таков, по убеждению Шолохова, исток трагедии казачества в революции, личной трагической судьбы Григория Мелехова.

Так исторически сложилось, что роль Троцкого на юге России была огромна. Именно на юге России — в Царицыне — произошла главная ошибка Троцкого и Сталина в годы гражданской войны. Троцкий практически руководил подавлением Вешенского восстания, перед этим спровоцировав его.

31 декабря 1918 года Троцкий подписал "Воззвание Реввоенсовета Республики к офицерам и казакам белой армии", призвавшее казачество сбросить ярмо белогвардейщины и признать Советскую власть, за что всем казакам гарантировалось прощение всех преступлений, совершенных против трудового народа во время службы у белых, мирный труд и свобода. Поверив Троцкому, казаки Вешенской, Казанской, Мигулинской и других станиц Верхнего Дона открыли фронт красным и вернулись домой к мирному труду.

И тот же Троцкий, месяц спустя, в начале февраля 1919 года, направил в войска приказ о "расказачивании" Дона и начале массовых репрессий против казачества, что и вызвало в марте 1919 года Вешенское восстание, вооруженное сопротивление казачества своему уничтожению.

Роман "Тихий Дон" и был написан Шолоховым ради того, чтобы сказать правду об этом народном восстании, вскрыть его истоки и причины, показать истинную роль Троцкого и его прислужников типа "комиссара арестов и обысков" Малкина, объяснить людям, почему казачество Верхнего Дона поднялось против Советской власти.

"НЕРАЗГАДАННОСТЬ СОКРОВЕННОГО"

Что же стремился противопоставить Шолохов политике геноцида в отношении казачества, объявленной Троцким? В чем заключалась его собственная положительная программа?

Ответ на этот вопрос, как нам представляется, в романе есть. Ответ таится в одном из самых привлекательных и важных для Шолохова характеров, правда, в характере эпизодическом, характере, как нам представляется, зашифрованном Шолоховым и не прочитанном до конца критикой.

Речь идет о характере подъесаула Атарщикова. Вряд ли случайно, что именно с этим характером связана в романе тема "неразгаданности сокровенного" в человеке, перекликающаяся с приведенными в предыдущей нашей статье наблюдениями Левицкой о "неразгаданности" самого Шолохова:

"Атарщиков был замкнут, вынашивал невысказанные размышления, на повторные попытки Листницкого вызвать его на откровенность наглухо запахивал ту непроницаемую завесу, которую привычно носит большинство людей, отгораживая ею от чужих глаз подлинный свой облик". По мнению Шолохова, высказанному через Листницкого, "общаясь с другими людьми, человек хранит под внешним обликом еще какой-то иной, который порою так и остается неуясненным", но "если с любого человека соскоблить вот этот верхний покров, то из-под него вытянется подлинная, ничем не прикрытая никакой ложью сердцевина".

Какова же "подлинная сердцевина" у Атарщикова?

Какие "невысказанные размышления" вынашивал он, "наглухо запахивая непроницаемую завесу" на этот счет от всех любопытствующих?

Эпизодический образ подъесаула Атарщикова воссоздан в романе эскизно. Но каждая из его черт, обозначенных в романе, важна и многозначительна. В уста Атарщикова Шолохов вложил некоторые дорогие ему мысли.

Поначалу сторонник Корнилова, Атарщиков так, к примеру, характеризует генерала: "Это кристальной честности человек..."

Но вспомним ответ Шолохова Сталину на вопрос о генерале Корнилове: "Субъективно, как человек своей касты, он был честен... Ведь он бежал из плена, значит, любил Родину, руководствовался кодексом офицерской чести...".В портретной характеристике Атарщикова главное — "впечатление, будто глаза его тронуты постоянной снисходительно-выжидающей усмешкой".

Но вспомним характеристику самого Шолохова, которую дает ему Левицкая, "с его усмешкой (он усмехается часто, даже тогда, когда "на душе кошки скребут"), с глазами "молодого орелика", "немного холодными и определенно насмешливыми..." (Серафимович).

Главное в характеристике Атарщикова в романе — песня, "старинная казачья", которую на два голоса поет он в компании офицеров: "И горд наш Дон, тихий Дон, наш батюка", и — ночной разговор: "...Я до чертиков люблю Дон, весь этот старый, веками складывающийся уклад казачьей жизни. Люблю казаков своих, казачек — все люблю! От запаха степной полыни мне хочется плакать... И вот еще, когда цветет подсолнух и над Доном пахнет смоченными дождем виноградниками, — так глубоко и больно люблю... А вот теперь думаю: не околпачиваем ли мы вот этих самых казаков? На эту ли стежку хотим ли их завернуть?.."

Понимая, что казаки "стихийно отходят от нас", то есть — от белого движения, что "революция словно разделила нас на овец и козлиц, наши интересы как будто расходятся", — Атарщиков мучается этим расколом и думает, как его преодолеть. На каких путях? В романе Атарщиков "мучительно ищет выхода из создавшихся противоречий, увязывает казачье с большевистским".

В рукописи и журнальной публикации романа эта мысль была выражена с большой определенностью: Атарщиков "увязывает казачье-национальное с большевистским". За свой выбор Атарщиков поплатится жизнью, получив пулю от белого офицера у стен Зимнего...

За этой формулой о соединении большевистского с казачье-национальным стояла мысль о соединении идеи революции с национальными интересами России, — мысль абсолютно непопулярная и даже крамольная в ту пору, поскольку троцкизм, с его теорией перманентной революции, рассматривал революцию в России лишь как средство для разжигания мировой революции.

Максим Горький писал в "Несвоевременных мыслях", что революционные авантюристы относились к России, как к "материалу для опыта", им "нет дела до России, они хладнокровно обрекают ее в жертву своей грезе о всемирной или европейской революции", относясь к России, "как к хворосту": "Не загорится ли от русского костра общеевропейская революция?"

Отсюда — полное пренебрежение троцкизма к народу, его интересам, его судьбе, отношение к людям, как к "быдлу", в принципе ничем не отличавшееся от отношения к народу со стороны подполковника Георгидзе, белого офицера-монархиста из "Тихого Дона", который относится к рядовым казакам, как к "хамам".

В "Тихом Доне" народ, казачество — поставлены в центр мироздания, и революция благо только в том случае, если она служит интересам народа, если народ в революции не средство, а цель. Народ в лице казачества предстает в романе как самоцельный и самодостаточный феномен, не как объект, но как субъект исторической жизнедеятельности.