Газета День Литературы - Газета День Литературы # 52 (2001 1) Страница 27

СКАНДАЛ И ПСИХБОЛЬНИЦА

Что же могло так угнетать поэта? Чтобы узнать это, надо вернуться назад.

В последний год все как будто складывалось для Есенина неплохо. Это было время его самой плодотворной творческой работы. "Наступила моя пора Болдинской осени!" — шутил он. Его обильно печатали в ведущих советских журналах: "Красная новь", «Прожектор», "Огонек". Госиздательство предложило выпустить трехтомник, что для многих поэтов оставалось лишь несбыточной мечтой. Ему платили по высшей ставке, как платили только Ахматовой и Маяковскому.

В то время Есенин с сестрами, Катей и Шурой, жил в Брюсовском переулке, в квартире Г.А. Бениславской. Галина была близким другом Сергея. Они познакомились давно, когда она работала еще в ЧК, чего она не скрывала. Галина была сильной и цельной натурой, и Сергей доверял ей. Она глубоко любила поэта и, оставив работу в газете «Беднота», целиком посвятила себя его издательским делам. Есенин ценил ее заботу и отвечал большим дружеским чувством.

На вечеринке в день рождения Галины Есенин познакомился с Софьей Андреевной Толстой-Сухотиной, внучкой Льва Толстого. В личной жизни снова появилась надежда на счастье. В середине июня 1925 г. Есенин женился на Софье Толстой и переехал к ней на квартиру в Померанцевом переулке (регистрация брака состоялась 18 сентября). Но уже с первых недель дела не ладились. Вскоре после женитьбы Есенин пишет Вержбицкому: "С новой семьей вряд ли что получится, слишком все здесь заполнено "великим старцем", его так много везде… что для живых людей места не остается. И это душит меня…" Друзья характеризовали Соню как женщину умную, образованную, немногословную, но своенравную, "сверх меры гордую" и требовавшую "беспрекословного согласия с ее мнением". Это никак не способствовало покою в семье, так как и у Есенина характер был неровный, вспыльчивый и болезненно самолюбивый. Его образ жизни также не вносил равновесия в семью. Часто бывали размолвки. Еще и до свадьбы вспыхивали ссоры. Но ссоры сменялись прощениями, и свадьба состоялась. Потом снова наступал разлад.

И все же в конце июля Сергей и Соня вместе уехали на Кавказ. Родные возлагали надежды на эту поездку, вспоминая, каким Сергей приехал с Кавказа весной: он выглядел помолодевшим, отдохнувшим и окрыленным. Много и плодотворно работал. Однако когда они вернулись в начале сентября, картина была обратная, поэт был потухшим, усталым и крайне раздражительным.

Что же его так угнетало? Вновь неудачная семейная жизнь? Или что-то случилось? Да, случилось: Есенина разыскивала милиция. И вот почему.

6 сентября 1925 г., когда Сергей с женой возвращался домой поездом Баку-Москва, произошел неприятный инцидент. Есенин направился в вагон-ресторан, но чекист-охранник, ссылаясь на приказ начальства, преградил ему путь. Есенин вскипел и надерзил ему. Этот спор услышал дипкурьер Альфред Мартынович Рога. Он узнал поэта и, увидев, что тот нетрезв, съязвил по его адресу, на что Есенин не замедлил ответить тем же. Возмущенный дипкурьер решил прибегнуть к помощи члена Моссовета, врача Юрия Левита, который ехал в том же вагоне. Рога предложил ему обследовать поэта на предмет его психического состояния. Врач направился в купе Есенина, но тот, нецензурно обругав его, не впустил к себе. Тогда, по приезде в Москву, А.Рога и Ю.Левит подали заявление в Народный комиссариат иностранных дел. Наркоминдел по их настоянию обратился в Московскую губернскую прокуратуру, которая передала «дело» судье Липкину. "Судебное колесо завертелось. Последовали допросы, угрозы… Не помогли даже влиятельные заступники". А заступником был Луначарский. Значит, кто-то более сильный мог отвергнуть его ходатайство и взять сторону судьи Липкина. По мнению В.Кузнецова, это был Троцкий. Тогда же, по возвращении, Есенин спешно, в 8 часов утра, отправился на квартиру к А.Изрядновой и сжег там большой пакет своих рукописей.

После допросов Есенина в Москве положение приняло серьезный оборот. Поэт жил в страхе. Надо было срочно искать выход. В это время психиатрическую клинику на Большой Пироговской возглавлял профессор П.Б. Ганнушкин, земляк и ценитель поэзии Есенина. Он любил Сергея и готов был помочь. В его больнице был впервые открыт невропсихиатрический санаторий. Родные поэта решили уговорить его лечь туда на излечение. Сергей упирался. Родственники стояли на своем. "Больных не судят", — убеждали они его и с огромным трудом добились своего: "Сергей согласился лечь в клинику лечиться, но запретил Соне приходить к нему", — пишет его сестра Шура. К облегчению родных, 26 ноября 1925 г. Есенин поступил в больницу. Перед этим он заходил к Миклашевской, сообщил о своем решении лечиться и просил навещать его. Но она ни разу не пришла: не знала о разладе с женой и "думала, там будет Толстая". В клинике Есенин начал работать, но сосредоточиться было трудно. Он сетовал на то, что двери палат всегда открыты настежь, в комнатах всю ночь не гасится свет. Лечение было рассчитано на два месяца, но Сергей планировал пробыть в клинике месяц. По свидетельству сестры, "здесь же он принял решение не возвращаться к Толстой и уехать из Москвы в Ленинград". Курс лечения продолжался, однако через три недели, 21 декабря, поэт самовольно ушел из клиники. Раньше его отпускали по делам, но он всегда возвращался. В этот день он не вернулся. Не пришел он и домой. Все с тревогой ожидали его, подозревая недоброе. Стало понятно, что в клинику он не вернется.

23 декабря 1925 г., под вечер, Шура и Василий, муж Кати, сидели у Сони, разговаривали. В 7 часов пришел Сергей. Он был расстроен и зол. Не здороваясь, метнулся в свою комнату, взял вещи и хлопнул дверью. Внизу его ждал извозчик. Сергей уехал в Ленинград.

Перед отъездом Есенин все же черкнул жене: "Соня. Переведи комнату на себя. Ведь я уезжаю и потому нецелесообразно платить лишние деньги". Это говорит о его окончательном решении уехать из Москвы. Но хотел ли он остаться в Ленинграде? Или, когда стало ясно, что кольцо сжимается, у него появились более глобальные планы? Виктор Кузнецов полагает, что этой запиской поэт "сжигал мосты" и что "явно намеченный им нелегальный маршрут был заграничный". О том, что идея уехать за границу ранее появлялась у Есенина, свидетельствует его письмо к А.Куликову в Париж (1923 г.): "Если бы я был один, если бы не было сестер, то плюнул бы на все и уехал бы в Африку или еще куда-нибудь. Тошно мне, законному сыну российскому, в своем государстве пасынком быть". Этот мотив звучит и в творчестве поэта: "В своей стране я словно иностранец" (1924 г.). Возможно, безвыходная ситуация, в которой оказался поэт, снова натолкнула его на эту мысль. Вот что он сообщает в письме другу П.И. Чагину от 27 ноября 1925 г., объясняя свое пребывание в психиатрической клинике: "Все это нужно мне, может быть, только для того, чтобы избавиться кой от каких скандалов. Избавлюсь, улажу… и, вероятно, махну за границу". Не исключено, что этим планом Есенин мог поделиться и с Августой Миклашевской в их последнем разговоре, поскольку он предлагал ей начать с ним новую жизнь. Именно ее ответ в неотправленном письме мог осветить конкретные намерения поэта.

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ

Смерть Есенина ошеломила Ленинград. Известие о его самоубийстве появилось 29 января 1925 г. в "Красной газете". Журналист Георгий Устинов писал, что поэт Сергей Александрович Есенин умер 28 декабря 1925 г. в 5 часов утра. Это случилось в 5-м номере гостиницы «Интернационал» (бывшей "Англетер"). Там же, в газете, было опубликовано его предсмертное стихотворение "До свиданья, друг мой, до свиданья…", написанное кровью.

Как провел Есенин свой последний день, 27 декабря? Установить это помогают воспоминания друзей Есенина — Елизаветы и Георгия Устиновых, которые снимали номер 130 там же, в «Англетере», поэта Вольфа Эрлиха, — а также свидетельства тех, кто хотя бы коротко видел Есенина в тот день. Эрлих, который по просьбе поэта ночевал у него, вспоминает, что с утра поднялся шум: Есенин кричал, что его хотели взорвать. Он хотел принять ванную, но оказалось, что колонку растопили, а воды в ней не было. Пустили воду. Потом Устинова, Эрлих и Есенин завтракали у него в номере. Вдруг Сергей начал жаловаться "тете Лизе" (так он называл Устинову), что в номере нет чернил: "Это безобразие!… Ты понимаешь? Хочу написать стихи, и нет чернил… Смотри, что я сделал!" Он засучил рукав и показал руку: там был надрез. Елизавета Александровна испугалась и рассердилась: мог бы, мол, подождать и до утра, но Сергей стоял на своем и заявил, что если чернил не будет, то он опять разрежет руку: "Что я, бухгалтер, что ли, чтобы откладывать на завтра!" Потом Есенин вырывает из блокнота листок (показывает: стихи), складывает его вчетверо и кладет Эрлиху в карман: «Тебе». Устинова хочет прочесть, но Сергей останавливает ее: "Нет, ты подожди! Останется один, прочитает". Эту сцену описывает и "тетя Лиза", но с некоторыми разночтениями. Она утверждает: (а) что на кисти было "три неглубоких пореза"; и (б), что не она, а Эрлих собирался прочесть стихи, но Есенин его остановил: "Потом прочтешь, не надо!" Что же было дальше в этот день? — самовар, пиво, гусиные потроха. Пришел Устинов, привел и Ушакова, который также проживал в «Англетере». Есенин был оживлен. Далее Эрлих отмечает, что к шести часам они остались втроем: Есенин, Ушаков и он. Наконец около восьми ушел и Эрлих, но с Невского вернулся: он забыл портфель. Сергей спокойно сидел у стола "без пиджака, накинув шубу", и просматривал свои стихи. Вскоре они снова простились. Значит, это было уже в девятом часу вечера. А утром, как пишет Эрлих, портье, давая показания, сообщил, что около десяти Есенин заходил к нему с просьбой никого в номер не пускать. Однако в официальных показаниях Г.Ф. Устинова от 28.12.25 участковому надзирателю Н.М. Горбову читаем: "Вчера, 27 декабря, мы с женой, тт. Эрлих и Ушаков… просидели у Есенина часов с 2-х до 5–6 час… Когда мы уходили, — уходили вместе все четверо, — Есенин обещал ко мне зайти, но не зашел. Вечером я к нему также не сумел зайти: ко мне пришел писатель Сергей Семенов… а потом мы с женой легли спать". Но если гости в 6 часов "уходили вместе все четверо", значит, последним, кто видел Есенина живым, был Эрлих, который "вернулся вторично". К несчастью, даже увидев поэта за рукописями, он так и не вспомнил о подарке друга. Лишь на следующее утро, уже после трагедии, он достал его из кармана и вместе с Устиновым прочел: "До свиданья, друг мой, до свиданья…", написанное кровью.