Коллектив авторов - Дорогая редакция. Подлинная история «Ленты.ру», рассказанная ее создателями Страница 29

Странная все же история вышла с этой песней про Богородицу, которая Путина гнала. В начале февраля появился на ютьюбе клип. Дней пять – и это еще много – он честно пробыл одной из главных тем для обсуждения в соцсетях. Юзеры защищали Бога и веру с неистовством палачей Джордано Бруно, это нормально. А потом все стихло, ну не вечно же говорить об этом. А вот дальше – такое ощущение, что кто-то очень высокопоставленный посмотрел и дал команду не просто наказать, а показательно распять.

Семь или восемь дней судебного следствия слились в один, тоскливый и бесконечный. Сначала ты проходишь через полицейский кордон у суда, оставляя позади пикеты православных и пикеты сторонников Pussy Riot. Потом стоишь в очереди у дверей суда, пока злющие приставы проводят досмотр вещей. «Что это? Вода? Сделайте глоток! Что значит зачем, вдруг бензин у вас там!» Следующая очередь прямо на лестнице у входа в зал судебных заседаний. Жара, духота, в толпе говорят на английском, немецком, итальянском, португальском языках. Все те же приставы, они словно в гестапо стажировались, рассекают эту толпу на лестнице, крича, матерясь, локтями. Плотность толпы была такая, что по совести все журналисты как порядочные люди обязаны были жениться друг на друге. На шум выглядывал милейший председатель Хамовнического суда Виктор Данилкин. «Ну что вы расшумелись, – укорял он. – На деле Ходорковского и то порядка было больше». «Ой, на деле Ходорковского мы так его все любили, он такой добрый, такое чувство юмора, справедливый, – рассказывала мне коллега. – Любили, пока приговор не услышали».

С 10.00 до 19.00, а то и позже, шла инквизиция. Потом я прорывался через час пик в метро, съедал шаурму по дороге до дома, набивал текст, отправлял в редакцию, смотрел на часы и говорил: «Оу, Андрей, у тебя есть еще шесть часов на то, чтобы поспать, круто!»

Но мой персональный ад был полной ерундой по сравнению с тем, что происходило в самом суде. Как правило, день начинался с того, что один из адвокатов группы Виолетта Волкова заявляла отвод судье Марине Сыровой за вопиющую необъективность и тотальную заинтересованность в исходе дела. Надрывно громкая Волкова и язвительная Сырова препирались при первой же возможности – это была чистая взаимная ненависть, без примесей. Отвод, разумеется, отклонялся. Слово брала подсудимая Алехина и обращала внимание суда на то, что показания потерпевших охранников храма Потанькина и Белоглазова идентичны вплоть до грамматических ошибок, вплоть до того, что в одном из абзацев своих показаний они начинали именовать себя в женском роде. Адвокаты Волкова и Марк Фейгин начинали на судью кричать. Спокойный по жизни адвокат Николай Полозов иронизировал. Судья кричала на них в ответ. Все ходатайства отклонялись.

Потерпевший Потанькин говорил, что акция в храме Христа Спасителя произвела на него такое впечатление, что он не может зайти в храм. Адвокаты спрашивали, обращался ли он к психотерапевту, Потанькин оскорблялся, что он – человек верующий и обращается к Богу, а не психотерапевту. Всего-то через неделю после этого безумного суда ко мне из-за границы приедет приятель, мы пойдем гулять по всем основным туристическим местам Москвы, и на пороге храма Христа Спасителя нас металлодетектором будет досматривать тот самый потерпевший Потанькин. Дай бог ему здоровья и душевных сил.

После первых репортажей пресс-секретарь суда заявила, что журналистам запрещается использовать в своих текстах прямую и косвенную речь всех участников процесса. Это было волшебное в своей абсурдности требование, оно противоречило сразу всем нормативным актам, которыми руководствуются журналисты. Даже жаль, что просуществовал запрет всего пару часов, в общую концепцию страха и бреда он укладывался безукоризненно.

Мы вновь и вновь слушали показания свидетелей. «Снят вопрос!» – то и дело говорила судья Сырова, мы нервно смеялись. Какой-то человек – он не был свидетелем бесовских дрыганий в храме и не был знаком с участницами Pussy Riot, зато видел клип в Интернете и был им оскорблен – говорил, что ад так же реален, как и московское метро. Тогда мы хохотали под угрозой быть выведенными из зала. Сейчас чем больше проходит времени, тем больше я верю в это утверждение. «Вы вообще свидетель чего? Чего вы видели-то?!» – кричали ему адвокаты и подсудимые. «Снят вопрос!» – кричала им Сырова. «Верю в Троицу, почитаю Богородицу», – распевно говорил свидетель. В перерыве мы ошеломленно выходили покурить. «Инфернальный районный суд города Москвы», – шутил кто-то. Читали в твиттере новую порцию ерничаний: «Мечта: моя девушка спрашивает: ты меня любишь или мы просто трахаемся? И тут судья Сырова появляется: СНЯТ ВОПРОС!» Потом шли обратно, проходили мимо буфета, где милая пожилая женщина продавала домашние пирожки с капустой. «Православным без очереди!» – шутили адвокаты потерпевшей стороны. В буфете играет песня: «Не плачь, Алиса, ты стала взрослой, праздник наступил, и тебе уже шестнадцать лет».

Я смотрел в окно на высотки Москва-сити и не верил, что на улице 2012 год. Мне временами казалось, что судья Сырова вот-вот сейчас вскочит, страшным голосом прокричит: «Приговариваю сжечь их, кощунниц!» – и приставы потащат трех девушек на костер. Иногда я вспоминал, что где-то там у меня есть редакция, в ней работают добрые, хорошие и разумные люди. Или, быть может, они просто приснились мне. Жаль было бы, если так. В зале тем временем вызывали «скорую помощь» то подсудимым, то адвокату Волковой. «Она здорова, хоть сейчас на подиум», – говорила судья. «Свинство и скотство!» – комментировали адвокаты.

«Феминизм – это грех. Неестественное стремление», – говорила адвокат потерпевших Лариса Павлова. Приставы выгоняли всех из зала, потому что аноним позвонил в суд и сказал, что в нем заложена бомба. Сырова зачитывала показания потерпевшей Сокологорской, которая опознала подсудимую Алехину «по строению икроножных мышц и по чертам лица», – на этом нескольких журналистов за хохот все-таки выгнали. За окном кто-то периодически скандировал: «Свободу Pussy Riot!», какие-то люди жгли фаеры, приковывались к решеткам, их задерживала полиция. В зале где-то с третьего дня судебного следствия прописалась овчарка, которая истошно лаяла всякий раз, когда кто-то поднимал голос. То есть в среднем раз в пятнадцать минут. «Молодец, собачка, наводи порядок!» – как-то раз вскричала судья Сырова. После допроса всех свидетелей обвинения она запретила допрашивать всех свидетелей защиты. Сожжение на костре в тот момент вновь казалось самой реальной из возможных мер наказания.

Судья уложила этот процесс всего в семь рабочих дней. Гособвинение попросило по три года лишения свободы для каждой участницы группы. Звучали последние божественные реплики вроде «Патриарх имеет признаки сакральности. Оскорблять его – значит, оскорблять всех верующих». Девушкам оставалось сказать последнее слово – обычно это самая формальная часть процесса, все уже сказано и пересказано, в приговоре оно едва ли будет учтено.

Я тогда пришел в зал суда просто поприсутствовать. И где-то со второй минуты выступления Толоконниковой понял, что тут неординарное что-то происходит. Вытащил диктофон, и уже больше не убирал его. Это было не просто яркое выступление, это были программные речи. С объяснениями подтекста, с отсылкой к Хармсу и поэтам-обериутам. С этими речами пришло и понимание, что танцы в храме Христа Спасителя – лишь пролог к настоящей масштабной акции, в которой участвовали не только трое девушек, но и судья, прокуроры, адвокаты, неистовые православные и воинствующие атеисты, чиновники, депутаты, рок-музыканты со всего мира. Да и президент, что уж, он тоже сыграл свою роль в не своей игре.

Мы тогда в «Ленте» не репортаж сделали, а просто опубликовали расшифровку трех этих выступлений, трех последних слов. Вынужден признать, что читали и цитировали этот текст больше и чаще, чем просто репортажи.

С приговором, в сущности, все было ясно. Адская давка из журналистов, всевозможных активистов, да и кого там только не было. Не поддающиеся логике действия приставов, которые несколько раз превращали голову очереди у входа в хвост, а потом обратно, и так несколько раз. Кто-то вынес на лестничную клетку колонки, и приговор звучал на все здание суда. Да, там, как обычно, в полном объеме были учтены свидетельства обвинения и вообще не учтены свидетельства защиты. В этом смысле все и осталось предсказуемо – российский суд не подвел. Но только в этом, на осмысление остального у людей еще месяцы ушли.

Девушкам дали легендарную «двушечку». «Ну как?» – спросил я у корреспондента The New York Times. «П*здец», – ответил американец без намека на акцент. «You are welcome», – ответил я. И пошел в редакцию, даже уже не в состоянии фокусироваться на том, что мимо опять кого-то несут в автозак.

Прошел всего-то год, и судов в жизни стало значительно больше. Не то чтобы я их полюбил, просто так получилось, что все мои ньюсмейкеры плавно отправились туда в качестве свидетелей и обвиняемых, а кому уже и приговор вынесли. В середине апреля 2013 года штаб Алексея Навального разослал журналистам, которые планировали освещать дело «Кировлеса», копии обвинительного заключения.