Дмитрий Быков - Хроники ближайшей войны Страница 29

Вернемся, однако, на другой фланг – к расколотым в свою очередь консерваторам, примерно половина которых искренне считает, что за «Норд-Остом» и Бесланом стоят Штаты и западный мир в целом, а половина – и я в том числе – думает, что нам противостоит общий враг сродни фашизму, и Россия становится объектом столь массированного террора лишь потому, что она наиболее слабое звено в этой цепи. Проще всего было бы сказать, что для определенного круга персонажей чеченцы лучше американцев – и лучше быть в потенциальном союзе с радикальным исламом (желательно против жидов), нежели в одном ряду с американцами хотя бы и против детоубийц. Это рациональное объяснение, но от истинной психополитологии оно еще далеко – ибо не раскрывает именно психологической разницы между двумя типами консерваторов. Здесь нам опять придется обратиться к аналогиям из времен Второй мировой. Недавно в России вышла чрезвычайно показательная книжка – так и расцеловал бы автора за откровенность: в рубрике «Великие противостояния» издательства «ACT» появилась лирическая монография Сергея Кремлева «Запад против России. Россия и Германия: путь к пакту». Это такой очередной наш ответ Суворову (не зря же настоящая фамилия автора – Брезкун), тоже конспирология, но варяжская. Вы наверняка уже угадали суть кремлевской (простите за невольный каламбур) теории: два могучих лидера, Гитлер и Сталин, должны были объединиться и окончательно извести Мирового Хазара, а также присущую ему демократию, но тут вмешалась подлая Англия и руками несомненного хазара Литвинова поссорила двух тевтонских по духу титанов. «Германия - традиционный геополитический союзник России»,- долбит Кремлев, не уставая повторять эту светлую мысль; «нас рас-ставили, рас-садили!». Потому что если бы не ссорили – то мы бы, объединившись, конечно, навели тут правильный мировой порядок, сплетясь в могучем объятии, как лимоновские Зигфрид и Манфред (для психопатологоаналитика представляет несомненный интерес еще и то обстоятельство, что в варяжском патриотическом дискурсе по-римски отчетлив гомосексуальный подтекст; не зря главный бард отечественной содомии Е. Харитонов так любил сильную государственность, хотя от нее и помер, да и сам К.Леонтьев был не вполне straight; когда-нибудь я это обосную подробно). Словом, если для коллаборациониста правозащитного типа свой народ страшнее чеченского, то для консерватора антиамериканского склада любой противник лучше американского. Это касается и Гитлера (в котором обнаруживается вдруг явственная симпатия к славянству и вообще тонкое понимание великой исторической роли России), и радикального ислама (который большинством почвенников вообще рассматривается как наш потенциальный союзник – и это неслучайно, поскольку именно Гейдар Джемаль написал глубоко арийскую по духу «Ориентацию – Север», и газета «Завтра» печатала его не просто так). Перевод стрелок с мирового терроризма на мировой глобализм осуществляется с единственной целью: как-нибудь этак при случае объединиться с мировым терроризмом, что Советский Союз уже и пытался делать в свои застойно-закатные годы: тогда Отечество было однозначно на палестинской стороне в долгой арабо-израильской битве, а террористы, в славной нашей традиции, рассматривались как истинные герои.

Опять-таки проще всего было бы сказать, что и с германским фашизмом, и с радикальным исламом русское почвенничество сближается по главному признаку: презрению к личности и преклонению перед толпой. Некоторые младотеоретики предпочитают называть такую позицию идеократической: жизнь, мол, ничто, идея – все. Хорошо зная этих идеократов, я как истинный психополитолог вижу, что идею они отождествляют с собой, а стало быть, вместо идеократии мечтают всего лишь о полноценной автократии. Русскому почвеннику подавай мир, в котором он был бы главным, а толпа бы знай себе внимала, так что презирается не личность вообще, а чужая личность. Своя же, чаще всего ущербная, для легитимизации и окончательного торжества нуждается в неоспоримой, авторитетной идее – так возникают идеократические утопии, замешенные чаще всего на идее личной мести или власти. Но и такое объяснение, боюсь, было бы оскорбительно и неполно – поскольку в русском почвенничестве случаются люди, вовсе не рвущиеся к власти и не презирающие личность. Уж как-нибудь Андрей Кураев или Михаил Леонтьев не тянут на полноценных идеократов, поскольку слишком для этого умны. Причина глубже. Разумеется, некоторое количество русских консерваторов предпочитает видеть в образе США врага номер один именно потому, что им кровно близки идеи арийского фашизма, гиперборейской избранности и исламского фанатизма; некоторым Божий лик видится не в отдельном человеческом лице, а в ревущей и бегущей толпе. Но утверждать, что все консерваторы таковы,- я никак не решусь: среди них полно приличных людей вроде двух упомянутых. Заподозрить Кураева в подспудной любви к исламу, а Леонтьева – в том, что фашизм ему ближе глобализации, не смог бы и самый упертый противник. Значит, дело все-таки в ином.

Кураев нам тут много поможет в силу своей откровенности; он давно и часто сетовал на то, что православие утратило подлинную пламенность, пассионарность. Зато у ислама ее более чем достаточно.

Существенная часть русского патриотического дискурса – в его наиболее цивилизованном варианте – как раз в этом и заключается: чтобы победить врага, мы должны стать, как он. И, если можно,- хуже. Чтобы победить их, мы должны стать ими. Переиродить Ирода. На их железную дисциплину ответить закручиванием своих гаек, на их фанатизм – своей кровожадностью, на их силу – своей сверхмощью. Ярким представителем такого мышления в русской традиции был Иван Ильин, чья идея противления злу силою вызвала когда-то такой лицемерный, почти коллаборационистский ужас у записного либерала Бердяева. Выбирать тут, однако, не из кого – все равно что сегодня выбирать между Леонтьевым и Политковской. Леонтьев, конечно, лучше: умней, честней. Политковская вообще не обсуждается. Нельзя добавлять страданий отравленному человеку. И Ильин в тридцатые годы был, на мой взгляд, интеллектуально честней Бердяева – ибо заботился о реальном положении дел, а не о своей репутации в кругу европейских интеллектуалов. Но и программа действий от Ильина устраивает меня очень мало – поскольку с чрезвычайной легкостью оправдывает диктатуру и вообще легко оборачиваема против собственного народа. Концепция противления злу силою хороша на уровне личного поведения, в драке с человеком, посягнувшим на тебя или твоих близких. Но как национальная стратегия она весьма опасна – именно потому, что очень скоро стирает грани между воюющими сторонами. По этой логике, непрерывно превышая врага, советская армия должна была перевешать половину Германии, а выживших сослать в концлагеря. Концепция Ильина слаба еще и потому, что преуменьшает роль духа в победе над врагом: настоящие победы – всегда духовные. Противника надо превосходить в презрении к жизни, в надежде на Бога, в благородстве – а вовсе не в хитрости, жестокости или силе; по большому счету концепция Ильина – не столько христианская, сколько готтентотская. Она сводится все к тому же: ваши убийцы подлецы, а наши убийцы молодцы. У некоторых современных патриотических авторов встречаются мысли об этом самом: чтобы победить мировое хазарство, надо стать немного хазарами – в смысле сплоченности, взаимовыручки и даже «невротизации детей» (читывал я и такую экзотику). Стало быть, чтобы победить радикальный ислам – надо вырастить своих шахидов. Видит Бог, когда три года назад я писал о том, что христианству нужны сегодня свои мученики,- я имел в виду совсем иное. Но в том-то и беда, что и православному Кураеву, и агностику Леонтьеву спасительной представляется равно антихристианская позиция: победить врага тем, чтобы стать хуже, чем он. Тогда как христианский взгляд на вещи заключается в том, чтобы стать лучше врага – и победить его этим. Лучше – значит умнее. Милосерднее. Дальновиднее. Не воспитать собственных фанатиков – а вырастить тех, кого фанатики не пугают. Собственно, победа в Великой Отечественной войне так и была одержана: русские научились воевать не хуже немцев, но во всем остальном – и прежде всего в сфере духа – превосходили их многократно. Это и называется «рукой сильнейшего духом противника», и такие победы одерживаются не «Альфой». Хотя унижать «Альфу» я вовсе не намерен – я хочу лишь сказать, что ее недостаточно.

В чем корень этого странного психополитологического феномена – желания любой ценой стать хуже врага,- я ответить пока не возьмусь. Может быть, все закладывается в детстве, когда побитый хулиганом интеллигент мечтает отрастить себе пудовые кулаки. Некоторые интеллигенты потом вырастают из коротких штанишек и понимают, что победить хулигана можно и без кулаков – его нетрудно превзойти в уме и великодушии, и это куда действенней. Остальные так и пребывают всю жизнь в пубертатной стадии – то есть мечтают превзойти крутого крутизной; в этом смысле радикальный ислам кажется им идеальным союзником, поскольку мыслит он именно в рамках бинарных оппозиций, упомянутых в предыдущем квикле. В этом – в желании быть ими - залог тайной и подспудной симпатии русских почвенников и к фашизму, и к исламу: мы должны стать такими же, только круче. То есть для истинного, откровенного почвенника мораль отменена в принципе: нет плохих и хороших целей, нет плохих и хороших средств. Есть наше и ненаше, триумф имманентности: наше мировое господство – хорошо. Их мировое господство – плохо. Родину предлагается любить на том лишь основании, что она наша (и с точки зрения психополитолога в этом тоже есть характерный психологический излом: всех конкурентов и оппонентов можно уничтожать по принципу ненашести – вот почему всех талантливых людей так старательно вытесняют в хазары, занимаются выяснением корней, а себя просят любить-жаловать на основании собственной этнической чистоты). И в этом смысле русско-исламская коалиция, направленная против Запада,- отнюдь не утопия. Ибо кто наш, тот и хорош. Вне зависимости от моего отношения к Западу – приходится признать, что для него такая парадигма пока неприемлема. Пока.