Газета День Литературы - Газета День Литературы # 69 (2002 5) Страница 29

Раньше говорили о молчании масс. Это молчание было событием предшествующего поколения. Сегодня массы действуют не самоустранением, а заражением. Они инфицируют голосования и предположения относительно их странных фантазий. Теперь определяющим является не их молчание или уклонение (это еще нигилистская точка зрения), но использование ими самими механизмов неопределенности. Они прекрасно играли на своем добровольном рабстве, а теперь они играют на невольной неопределенности. Это означает, что без ведома специалистов, их изучающих, а также манипуляторов, которые, как им кажется, оказывают на них влияние, они поняли, что политика виртуально мертва, а им дано вновь сыграть в игру, возбуждающую, как колебания валютных курсов, в игру, где они начинают жонглировать приемами, харизмами, расценками, котировками образов с ничем не сдерживаемой легкостью. Их умышленно деморализовали и деидеологизировали, чтобы сделать из них живую жертву расчета вероятностей, — сегодня они расшатывают все образы и обыгрывают политическую истину. Они играют в игры, которым их научили — в Биржу цифр и образов, в тотальную спекуляцию, с аморальностью, присущей самим спекулянтам. Перед лицом глупой определенности и непреклонной банальности цифр массы по краям внедряют в социологическую ткань принцип неопределенности. Если система властей организует, насколько это в ее силах, статистический порядок (а социальный порядок сегодня является порядком статистическим), то массы скрыто контролируют статистический беспорядок.

Исходя из этого вирусного, демонического, иронического и обратимого положения вещей можно надеяться на некий невероятный эффект, некий Witz evenementiel.

Это общество не производит больше ничего, кроме неопределенных событий, разъяснение которых представляется маловероятным. Раньше событие существовало, чтобы произойти, сегодня оно само сделано для производства. Таким образом, оно производится как виртуальный артефакт, как травести медиа-форм.

Компьютерный вирус, разрушивший в течение пяти часов американскую научную и военную информационную сеть, возможно, был не чем иным, как тестом (Virilio), проверкой самих американских секретных служб. Произведенное, симулированное событие. Или настоящая катастрофа, свидетельствующая о несомненном распространении компьютерных вирусов, или же тотальная симуляция, подтверждающая, что сегодня лучшей стратегией является стратегия просчитанной дестабилизации и ложной цели. Где последнее слово истории? И даже если гипотеза экспериментальной симуляции окажется верной, она отнюдь не гарантирует контроля над процессом. Тест на вирус сам может стать разрушительным вирусом. Никто не контролирует цепные реакции. Мы имеем дело не с симулируемым событием, но с событием симуляции. Тем более известно, что любое происшествие или природная катастрофа могут быть расценены как террористический акт, и наоборот. Цепочке гипотез не видно конца.

В этом смысле любая система глобально террористична. Ибо террор осуществляется не столько посредством жестокости и происшествий, сколько посредством неуверенности и удерживания. Группа, симулировавшая ограбление, подвергается отныне более жесткому наказанию, чем в случае реального ограбления: преступление против самого принципа реальности — более серьезное нарушение, чем реальная агрессия.

Из всего этого возникает глобальная неуверенность и неопределенность, которая гнездится в самом сердце операциональной эйфории. Начало этой панической ситуации положили науки: испарение взаимообратимых позиций субъекта и объекта на поверхности эксперимента окончательно приводит к состоянию неуверенности относительно реальности объекта и объективной реальности знания. Кажется, сама наука попадает в поле притяжения каких-то странных магнитов. То же самое и с экономикой, расцвет которой сопряжен, похоже, с тотальной непредсказуемостью, в ней господствующей. И внутри нее циркулирует внезапная экспансия информационных технологий, связанная с неразрешимостью знания.

Являются ли все эти технологии составляющей частью реального мира? Несомненно. Цель техники и науки, похоже, состоит скорее в том, чтобы поставить нас перед лицом совершенно нереального мира, существующего вне принципа истины и реальности. Современная революция — революция неопределенности.

Мы далеки от того, чтобы принять ее. Парадоксально то, что мы надеемся ускользнуть от нее посредством все большей информации и еще большей коммуникации, тем самым лишь усугубляя неопределенность. Захватывающее убегание вперед: безостановочная гонка технологий и их обратных эффектов, человека и его клонов по ленте Мёбиуса, которая постоянно возобновляется.

ОПЕРАЦИОННАЯ БЕЛИЗНА

Эта неопределенность вытекает парадоксальным образом из избытка позитивности, из неуклонного падения стоимости негативности. Своего рода лейкемия охватила наши общества, своеобразный недостаток негативности в состоянии эйфории, возникающей после вливания. Ни революция, ни философия просвещения, ни критическая утопия не совершаются посредством преодоления противоречий, и даже если проблемы были решены, это стало возможным за счет нарушения баланса негативности, посредством рассеивания проклятых сил на пути симуляции, целиком направленной на позитивность и фактичность. Это немного напоминает человека, потерявшего собственную тень: это значит, что он стал проницаемым для света, который сквозь него проходит, или же — что он освещается со всех сторон, беззащитный и окруженный источниками света. Так и мы освещаемся со всех сторон техникой, образами, информацией, не имея возможности отражать этот свет, мы отданы во власть белоснежной активности, обеленного общества, белому, как у серебра, блеску тел, мозга, памяти — одним словом, тотальной асептики. Обеляют жестокость, обеляют историю — грандиозное предприятие эстетической хирургии, которое оставит после себя лишь общество и индивидов с запретом на насилие, с запретом на негативность. Ибо все, что не способно более отрицать себя как таковое, обречено на радикальную неопределенность и бесконечную симуляцию.

Мы охвачены хирургическим воздействием, которое стремится отделить вещи от их негативных черт и идеальным образом воссоздать их в операции синтеза. Эстетическая хирургия: отличительные или негативные черты лица, — то, что есть в нем случайного, его красота или уродство, — все это необходимо исправить и сделать из него нечто более прекрасное, чем само прекрасное: идеальное лицо, хирургическое лицо. Даже астрологический знак, знак вашего рождения, даже его вам переделают, приспособят ваш астральный знак к вашему образу жизни (ср. с утопическим до недавнего времени, но отнюдь не лишенным будущего проектом создания Института Зодиакальной Хирургии, который в результате предпринятых манипуляций предоставит вам знак по вашему выбору).

А пол, к которому мы принадлежим, эта малая частица судьбы, которая нам остается, этот минимум фатальности и инаковости, его тоже можно будет менять по своему желанию. Не говоря уже об эстетической хирургии зеленых пространств, природы, генов, событий и истории (пересмотренная и исправленная революция, откорректированная в свете прав человека). Все должно быть подогнано задним числом под критерии сообразности и наилучшего соответствия. Повсюду приходят к этой нечеловеческой формализации лица, речи, пола, тела, воли, общественного мнения. Всякий отсвет судьбы и негативности должен изгоняться в пользу чего-то такого, что напоминает улыбку мертвеца в funeral homes, во имя всеобщего искупления знаков в рамках всеохватывающего движения пластической хирургии.

Все должно быть принесено в жертву операционному порождению вещей. В производстве производит теперь не Земля, не труд, создающий богатство (всем известное соединение Земли и Труда), но Капитал, который заставляет Землю и Труд производить. Теперь Труд — не действие, но операция. Потребление же не является более чистым и простым наслаждением благами, оно — некое делание наслаждения, смоделированная операция…

Коммуникация связана не с говорением, но с деланием речи. Информация — не с познанием, но с деланием познания. Вспомогательный глагол "делать" показывает, что здесь говорится об операции, а не о действии. В печати, пропаганде речь идет не о том, чтобы что-либо полагать, но о том, чтобы заставить полагать. Участие не является активной или спонтанной социальной формой, оно всегда вводится своеобразной машинерией или махинацией, производящей действие, как в анимации и т.п.

Сегодня даже способность желать опосредуется моделями воли, делающими желание, — такими, как убеждение или разубеждение. При том что все эти категории еще имеют смысл: желать, мочь, знать, полагать, действовать, жаждать и наслаждаться — они были, так сказать, утончены посредством прибавления одного-единственого дополнительного измерения — модальности "делания". Повсюду активный глагол уступил место вспомогательному фактитивному, а само действие теперь менее значимо, чем тот факт, что оно производится, стимулируется, разжевывается, опосредуется, технизируется.