Анатолий Беляков - Россия и Китай. Две твердыни. Прошлое, настоящее, перспективы. Страница 3

Великий шелковый путь сыграл большую роль в развитии экономических и культурных связей народов на огромном пространстве от Тихого до Атлантического океанов и послужил проводником распространения технологий и инноваций. При этом почти все технологии распространялись из Китая на запад, а не в противоположном направлении.

В середине I в. до н. э. в связи с открытием Гиппалом использования муссонов для плавания через открытый океан была налажена морская связь Рима с Индией. От индийцев римляне впервые узнали о Китае – стране, лежащей по ту сторону Эритрейского моря, т. е. Индийского океана. Начавшие морские сношения с Китаем еще во времена династии Цинь (255–206 гг. до н. э.), индийцы называли китайцев сына, это название и переняли у них римляне. Интересно, что китайцы относили название «Чина», или «Махачина» («Дацинь», «Великая Чина»), к Римской империи, также основываясь на неверно понятых словах индийцев.

Во времена Птолемея европейцы считали Китай двумя разными государствами, которые они называли страной серов и страной синов.

Таким образом, для китайцев в Европе существовало два понятия – сины и серы. И они отнюдь не были синонимами. Серы населяли северную часть Китая, о которой греки и римляне узнали со стороны материка (т. е. по Великому шелковому пути). Сины проживали в южной части Китая, о которой греки и римляне узнали по морскому пути с юго-востока, со стороны Индии. Эта путаница, зафиксированная в трудах Клавдия Птолемея, сохранялась в европейских источниках в течение столетий, вплоть до эпохи Возрождения.

Согласно Государственным летописям Восточной Ханьской династии «Хоуханьшу», первыми римскими подданными, посетившими китайскую столицу, были некие музыканты и жонглеры, в 120 г. прибывшие в Лоян ко двору Сына Неба. «Они знали заклинания, умели изрыгать огонь, связывать свои члены и сами их освобождать, переставлять головы у коров и лошадей и танцевать с тысячами шаров»[15], – восхищался безымянный придворный летописец.

«С полным на то основанием китайцы сделали вывод о том, что Запад населен клоунами и пожирателями огня, – не без иронии замечает французский писатель Бернар Вербер. – И прошло много сотен лет, прежде чем у них появилась возможность изменить свое мнение»[16].

В 166 г., как сообщается в той же «Хоуханьшу», в Лоян прибыли люди, назвавшиеся посланниками императора Марка Аврелия. В качестве дани они принесли слоновые бивни, носорожьи рога и панцирь черепахи[17]. Подарки эти не показались китайцам особо ценными и вызвали подозрение, что «послы» нечисты на руку.

«С полным на то основанием китайцы сделали вывод о том, что Запад населен клоунами и пожирателями огня. И прошло много сотен лет, прежде чем у них появилась возможность изменить свое мнение».

Путешествия в Китай из Римской империи продолжались до III в.; затем господство над путями мировой торговли и на суше, и на море перешло к персам, позднее началась арабская мусульманская экспансия, и европейцы надолго утратили прямую связь со странами дальней Азии.

Тем не менее, влияние европейской культуры Поднебесная продолжала испытывать. К 635 г. относится первое дошедшее до наших времен известие о появлении в Китае восточно-христианских миссионеров. Историческим источником о прибытии ко двору императора Тай-цзуна монаха-несторианина Олопёна служит каменная стела, содержащая надпись из 1789 слов на китайском и сирийском языках. Нашел ее в 1623 или 1625 г. один крестьянин из Сианя, копая котлован для постройки дома.

О судьбе Олопёна – кто он, откуда пришел и зачем, что с ним стало дальше – стела не сообщает. Однако известно, что усилиями Тай-цзуна уже в 638 г. в Сиане был выстроен великолепный христианский храм, а к 650 г. подобные церкви стояли чуть ли не во всех городах. «Если бы император зашел так далеко, что сам принял крещение, то трудно даже представить себе, какие всемирно-исторические последствия повлекло бы за собой это событие! – пишет немецкий ученый Рихард Хенниг. – Именно в такой стране, как Китай, примеру Сына неба, вероятно, очень скоро последовало бы подавляющее большинство подданных. На особо недоступной для христианства территории Азии к этой религии, возможно, приобщилась бы самая большая держава»[18].

Наивысшего расцвета христианство достигло в Китае к середине IX в., когда в Китае проживало уже более 260 тысяч христиан[19]. Однако в 845 г. император У-цзун объявил вне закона христианство (равно как буддизм и другие «чужеземные религии»). Христиане подверглись страшным гонением, а все их церкви были разрушены.

Несторианская стела в Сиане – свидетельство попыток христианизации Китая еще в VII в.

Христианские миссии в Китай возобновились лишь в XIII в. – в связи с получившей широкой распространение легендой о славном царстве и деяниях «пресвитера Иоанна».

При императоре Тай-цзуне (626–649 гг.) китайская империя имела шансы стать самой крупной христианской державой в мире

Впервые царь-священник упоминается в 1145 г. в «Хронике» епископа Оттона Фрейзингенского, дяди будущего императора Фридриха Барбароссы. По его сообщению, пресвитер Иоанн, потомок волхвов, царствующий по-за краями армян и персов, в жесточайшей битве разгромил персидское войско и выступил было на помощь Иерусалимской церкви, однако не смог осуществить задуманного в силу погодных условий[20].

Известие о существовании за сарацинскими владениями могущественного христианского царства взволновало европейцев. Но настоящей сенсацией стало появление в 1165 г. подложного письма от имени пресвитера трем самым могущественным владыкам христианского мира – византийскому императору Мануилу I Комнину, папе Александру III и императору Священной Римской империи Фридриху I Барбароссе. Пожелав им здравствовать и уверив в своем благоволении, «пресвитер» называл себя властителем «трех Индий» и подробно описывал свои владения, не забыв упомянуть ни о золоте, добываемом из нор гигантских муравьев[21], ни о кинокефалах, ни о многоруких людях с четырьмя головами. С наивным задором автор хвастался своим умопомрачительным богатством, мощью своего войска и процветанием государства, где никто не болеет, не голодает и никогда не сталкивается с несправедливостью[22].

Цели мистификации так и остались непонятыми (среди возможных мотивов было стремление склонить адресатов к очередному Крестовому походу – мол, если что, есть, откуда ждать могучей подмоги), однако письмо произвело мощный эффект. И если Мануил и Барбаросса проигнорировали послание, очевидно, распознав «липу», то папа Александр III поступил иначе, отправив в 1177 г. со своим лейб-медиком Филиппом ответное письмо «блистательному и великолепному царю индийцев» Иоанну, в котором довольно недипломатично призывал того обратиться в единственно верную католическую веру, подойти под папскую руку и впредь поменьше «кичиться своим богатством и могуществом»[23]. Отправленный по ни кому не известному адресу, папский дипкурьер, равно как и его драгоценная ноша, пропали в неизвестности.

Образ собакоголовых людей – кинокефалов – кочевал по книгам путешествий не одно столетие, начиная с рассказа об Индии Ктесия Книдского (IV в до н. э.). А много позже «люди с песьими головами» увековечатся странницей Феклушей из пьесы Александра Островского «Гроза»

Миссии к престолу царя-несторианина на этом отнюдь не окончились. В XIII в. в Европе прослышали о среднеазиатских завоеваниях некого могущественного вождя, ведущего за собой неисчислимое войско, и, разумеется, сразу разглядели в нем легендарного царя-священника, который мог бы стать союзником против мусульман.

Отправленные в Монголию европейские послы и миссионеры выяснили, что к легендарному царю Иоанну эти завоевания не имели никакого отношения. Однако их путешествия фактически заново открыли для европейцев уже было совершенно забытых серое и синов.

Отправленные в 1245 г. папой Иннокентием IV францисканские монахи во главе с Плано Карпини шли в столицу Монгольской империи Каракорум через русские земли, уже захваченные Ордой, посетив по дороге Сарай – ставку хана Батыя в низовьях Волги. В Каракоруме среди многочисленных послов, прибывших принести присягу на верность великому хану Гуюку, монахи встретили и китайцев, коих Карпини описал как людей «очень кротких и человечных» и как «лучших мастеров во всех тех делах, в которых обычно упражняются люди»[24].