Евгений Ножин - Правда о Порт-Артуре. Часть II Страница 3

Ничто, положительно ничто не напоминало, что Артуръ уже осажденъ и съ моря и съ суши.

Ничто не говорило, что не сегодня-завтра, а то, можетъ быть, сейчасъ, сію минуту непріятель откроетъ бомбардировку города.

Когда бомбардировка надвигалась съ моря, крѣпость задолго до ея начала узнавала, что она приближается. Наблюдательные посты доносили о приближеніи непріятельской эскадры, когда она еще была за видимостью горизонта Артура.

Теперь же, когда противникъ притаился за горами, которыя мы различаемъ невооруженнымъ глазомъ; теперь, когда мы отлично знаемъ, что непріятель энергично и быстро возводитъ батареи, подвозитъ, устанавливаетъ орудія — мы не могли предугадать день и часъ, когда японцы откроютъ по насъ огонь.

Никто не могъ предвосхитить, когда раздастся первый выстрѣлъ съ суши по городу, но большинство уже отлично знало, что площадь города ежеминутно можетъ быть обстрѣлена въ любой ея точкѣ.

Какъ тогда, такъ и теперь, я не могъ и не могу понять, чѣмъ можно было объяснить это спокойствіе передъ смертельной опасностью, которая ежесекундно могла разразиться надъ всѣми собравшимися, разряженными, покойными и флиртирующими, улыбающимися, спорящими, хохочущими, злословящими, сплетничающими…

Было ли это нѣмой покорностью передъ неизбѣжнымъ, или то была истинно-русская увѣренность — «авось», ничего не будетъ?

Парадъ приходилъ къ концу. Войска перестраивались къ церемоніальному маршу. Фотографъ возился съ установкой большого аппарата.

Среди публики появленіе фотографа произвело нѣкоторую сенсацію.

— …Господа, сейчасъ Стессель будетъ увѣковѣченъ, говоритъ кто-то въ толпѣ мастеровыхъ.

Полицмейстеръ, огромнаго роста мужчина, повернулся въ сторону говорившаго и такъ сердито посмотрѣлъ на смѣявшихся, что тѣ сразу примолкли. Одинъ изъ мастеровыхъ, однако, не вытерпѣлъ и еще громче сказалъ:

— Чего буркалы вытаращилъ? Небось, здѣсь мы не въ твоей власти, здѣсь не арестный домъ…

Полицмейстеръ продолжалъ бросать молніеносные взгляды, около него суетился околодочный, что-то страстно хотѣлъ ему сказать, вскидывая голову и безпрестанно прикладывая руку къ козырьку — совершенный видъ молодого вороненка, приготовляющагося броситься на намѣченную жертву. Очевидно, готовился маленькій скандалъ, который неминуемо бы разыгрался при благосклонномъ участіи полиціи — но вотъ раздалась команда, зашумѣлъ оркестръ… Фотографъ спрятался подъ плащъ. Стессель, окруженный сонмомъ своихъ наперсниковъ, благодарилъ проходившіе мимо него взводы стрѣлковъ, артиллеристовъ, казаковъ и моряковъ.

Парадъ кончился. Начальствующія лица тронулись въ Маріинскую больницу, праздновавшую въ этотъ день свой годовой праздникъ.

Пріѣхалъ туда съ полковникомъ Артемьевымъ и я.

Въ саду Краснаго Креста уже прогуливался комендантъ крѣпости Смирновъ, о чемъ-то разговаривая съ гражданскимъ комиссаромъ Вершининымъ. Мы подошли къ нимъ. Поздоровались.

— …Отлично — отчего-же, Александръ Ивановичъ? — я вполнѣ раздѣляю ваше желаніе, продолжалъ свою бесѣду Смирновъ съ Вершининымъ: это вполнѣ будетъ отвѣчать настроенію жителей и гарнизона. Только предупреждаю, оркестровъ дамъ сколько угодно, а войскъ ни полвзвода.

Теперь такое тревожное время, что все должно быть на своихъ мѣстахъ и на чеку. Войскъ съ оборонительнои линіи отвлекать немыслимо. Полковые священники могутъ обойти съ молитвой участки своихъ полковъ — полагаю, что это будетъ цѣлесообразнѣе… Итакъ, Александръ Ивановичъ, вопросъ рѣшенъ: молебенъ 25-го, оркестровъ сколько угодно, но войскъ ни полвзвода…

Только предупреждаю, меня на молебнѣ не будетъ — съ ранняго утра уѣзжаю на сѣверо-восточный фронтъ.

— Вполнѣ согласенъ, спѣшу съ готовностью подчиниться рѣшенію вашего превосходительства.

— А-а! Прасковья Георгіевна, и вы пожаловали, — здороваясь съ m-me Тыртовой, сказалъ Смирновъ: не боитесь? А вдругъ начнутъ стрѣлять. Вотъ Александръ Ивановичъ 25-го устраиваетъ крестный ходъ и молебенъ на городской площади — боюсь я, что къ тому времени японцы начнутъ бомбардировать городъ.

Судя по работамъ осаждающаго, прежде всего подвергнутся бомбардировкѣ внутренняя гавань (ковшъ), портъ и Старый городъ.

Гдѣ мы съ вами стоимъ — это мѣсто тоже будетъ небезопаснымъ. А Стрѣлковая, ваша улица, улицы, прилегающія къ порту и гавани, находясь на створѣ непріятельскихъ батарей, будутъ сильно страдать. Всѣ недолеты будутъ ложиться въ указанныхъ направленіяхъ.

— Ну, Константинъ Николаевичъ, вы неутѣшительныя новости говорите.

— Э, барыня, все это будутъ цвѣточки, ягодки-то впереди. Ничего — и мы будемъ задавать японцамъ. Посмотрите кругомъ — это теперь все молчитъ, а какъ заговоритъ — и японцамъ будетъ не сладко.

Будемъ надѣяться, что японцы будутъ давать перелеты и ваша улица не пострадаетъ.

Однако, чего же это мы ждемъ, ваше превосходительство, обратился Смирновъ къ подходившему егермейстеру Балашову.

— Стесселя, ваше превосходительство, Стесселя. Хотя можно уже начать, часъ уже давно наступилъ.

Въ садъ Маріинской больницы черезъ широко распахнутыя ворота какъ разъ въ это время въѣзжалъ давно ожидаемый начальникъ раіона.

Балашовъ, въ бѣломъ кафтанѣ, съ красной лентой черезъ плечо, поспѣшилъ навстрѣчу съ искреннимъ привѣтствіемъ.

— Опоздалъ, опоздалъ. Боевыя распоряженія задержали. Идемте, идемте… гудѣлъ голосъ прибывшаго.

Наконецъ довольно продолжительный молебенъ кончился.

Заручившись согласіемъ генерала Стесселя, я рѣшилъ и здѣсь снять группу. Липпейнтнеръ уже ожидалъ. Сообщилъ о своемъ желаніи Балашову, какъ хозяину праздника.

Послѣдовало согласіе, но, какъ всегда на каждомъ истинно-русскомъ торжествѣ, не обошлось безъ маленькаго, на первый взглядъ, но въ сущности очень серьезнаго инцидента.

Когда всѣ вышли въ садъ, я предложилъ всѣмъ стать у террасы, при чемъ принялъ дѣятельное участіе въ установкѣ группы. Стессель торопилъ. Когда всѣ сгруппировались, онъ обращается ко мнѣ:

— Чего мы ждемъ? Снимайте!

— Сейчасъ придетъ батюшка, говорю я.

— Отлично можно и безъ поповъ, чего онъ тамъ копается? Снимайте же!

Лпппейнтнеръ смотритъ на меня вопросительно.

— Ваше превосходительство, батюшка уже идетъ, онъ кропитъ св. водой помѣщенія… Генералъ сдѣлалъ нетерпѣливый жестъ и прибавилъ полнымъ голосомъ: Не понимаю, зачѣмъ понадобился тутъ попъ…

Вышелъ съ крестомъ и въ облаченіи священникъ, служившій молебенъ, и, крайне сконфуженный, приткнулся съ боку къ группѣ.

Группы этой отпечатать не удалось — т. к., во-первыхъ, вышла она крайне неудачной, а во-вторыхъ, она была уничтожена взрывомъ одного изъ снарядовъ, разрушившимъ ателье нашего единственнаго въ Артурѣ профессіональнаго фотографа.

Послѣ молебна мы съ полковникомъ Артемьевымъ отправились въ Новый городъ съ цѣлью посѣтить въ госпиталѣ раненаго князя Гантимурова.

Больному дѣлали перевязку, и поэтому пришлось очень долго ждать.

Въ этомъ же госпиталѣ содержался въ отдѣльномъ помѣщеніи, охраняемомъ часовымъ, плѣнный больной японскій офицеръ.

Намъ разрѣшили его навѣстить.

Больной не слышалъ нашего прихода. Онъ стоялъ у окна и задумавшись глядѣлъ вдаль, въ промежутокъ горъ, гдѣ блестѣла гладь океана…

Услышавъ наши шаги, онъ быстро обернулся и, привѣтствуя насъ глубокимъ поклономъ, вопросительно на насъ посмотрѣлъ.

Я не зналъ, подать ему руку, или нѣтъ. Артемьевъ тоже, видимо, колебался. Руки мы ему не подали.

Предложивъ ему рядъ незначительныхъ вопросовъ и получивъ въ отвѣтъ нѣсколько кивковъ головы и продолжительиое безмолвное шипѣніе съ глубокимъ поклономъ въ концѣ, мы разстались.

Проходя по корридорамъ госпиталя, я, находясь еще подъ впечатлѣніемъ плѣннаго офицера, старался уяснить себѣ, почему я, войдя къ нему въ палату, просто не подалъ руки, а задумался и въ результатѣ не подалъ. Оскорбить я его, безусловно, не хотѣлъ: лежачаго не бьютъ. Въ храбрости японцевъ я успѣлъ уже убѣдиться. Почему же? Представьте — мнѣ было неловко подать руку офицеру, сдавшемуся, не будучи раненымъ, въ плѣнъ.

Я тогда былъ убѣжденъ, что въ плѣнъ сдается только тотъ, кто не въ силахъ уже больше защищаться. Я былъ увѣренъ, что русскіи солдатъ и офицеръ здоровыми въ плѣнъ не пойдутъ. Я вѣрилъ въ былыя традиціи нашей арміи, въ которыхъ меня воспиталъ корпусъ.

Впослѣдствіи мнѣ, для котораго честь арміи такъ же дорога, какъ память ряда моихъ предковъ, проливавшихъ въ ея рядахъ свою кровь за честь и достоинство Россіи, пришлось горько разочароваться. Оказалось, что въ плѣнъ можно сдаваться не только единичнымъ лицамъ, но цѣлымъ баталіонамъ, полкамъ, батареямъ и даже крѣпостному гарнизону.