Евгений Ножин - Правда о Порт-Артуре. Часть II Страница 4

Я не виню рядовыхъ бойцовъ. Я не могу имъ бросить жестокаго упрека. Почему? Потому, что въ этомъ виновата вся система воспитанія нашей арміи: они — покорное стадо. Въ нашей войсковой массѣ почти отсутствуетъ индивидуальность. Нашъ солдатъ тогда только несокрушимая мощь и непобѣдимая сила, когда ею управляютъ офицеры въ лучшемъ значеніи этого слова. Для нашего воина примѣръ — это все. Если насъ гнететъ позоръ цѣлаго ряда сдачъ въ плѣнъ, то въ этомъ, повторяю, виновата вся наша система, которая ведетъ армію къ полному разложенію. Наша армія остановилась въ своемъ развитіи, между тѣмъ какъ армія японцевъ бѣшено прогрессировала; чѣмъ была наша армія 50 лѣтъ тому назадъ — тѣмъ она осталась и теперь, измѣнились лишь ея форма и вооруженіе. Хотя офицеры стали образованнѣй въ общей массѣ, но это ничуть не воспитало духъ арміи.

Старшіе начальники въ большинствѣ случаевъ — это тѣ же чиновники, облеченные въ военные мундиры и вооруженные шашками.

Они своимъ сибаритствомъ растлѣваютъ намъ армію. Они ведутъ ее къ гибели. Забыты суворовскіе завѣты.

Мы забыли уроки исторіи. Исторія Великой Французской Революціи краснорѣчиво намъ говоритъ, что бываетъ съ арміей, въ которой генералы — лишь генералы по имени. Дальнѣйшее развитіе революціи во всѣхъ ея перипетіяхъ даетъ намъ примѣръ — примѣръ полнаго разложенія арміи.

Къ моменту гибели Людовика XVI во Франціи арміи фактически не существовало: армія растаяла.

Она растаяла потому, что генералы перестали быть солдатами по своимъ внутреннимъ убѣжденіямъ.

Они удалились отъ солдата. Они заботились исключительно о себѣ. Они смотрѣли на солдата, лишь какъ на средство для достиженія своихъ своекорыстныхъ цѣлей, почестей и власти. Они забыли, что, любя свою родину, они должны были любить и цѣнить ея сыновъ, становящихся подъ знамена.

Только любя солдата, какъ человѣка, входя въ его нужды, понимая и уважая его, можно побѣждать.

Наша система растлѣваетъ генераловъ, генералы армію — и армія наша таетъ.

Роскошное утро воцарилось надъ Артуромъ. Отъ моря до верхушекъ горъ все блистало подъ ослѣпительными лучами іюльскаго солнца.

Еще вѣетъ прохладой, еще солнце невысоко, еще городъ не ожилъ: Артуръ по старой привычкѣ просыпается поздно. Улицы еще пустынны.

Проснулась лишь крѣпость. Береговой и сухопутный фронты молчатъ. Тамъ, далеко кругомъ, все тихо и мирно. Бредутъ лишь, несмотря на воскресный день, очередныя партіи солдатъ и китайцевъ на работы. Ничто не говоритъ, ничто не напоминаетъ, что городъ осажденъ, что онъ отрѣзанъ отъ всего міра и живетъ своей особенной жизнью, жизнью призрачныхъ надеждъ и упованій.

Раннее солнце востока, проникая въ дома, фанзы, казармы, блиндажи, каюты и казематы, пригрѣвая на утреинемъ холодкѣ часовыхъ въ сторожевомъ охраненіи, часовыхъ при орудіяхъ, на батареяхъ, — будитъ все спящее живое. Для всѣхъ оно свѣтитъ ласково и привѣтливо, не разбирая ни добрыхъ ни злыхъ. Сотни и тысячи людей, которымъ суждено было навѣки уснуть въ землѣ Квантуна, просыпались съ обновленнымъ запасомъ душевныхъ и физическихъ силъ.

Артуръ просыпался.

Люди, освѣжившіеся покоемъ минувшей ночи, бодры и веселы подъ лучами жизнерадостнаго солнца.

День 25 іюля торжествовалъ въ блескѣ своей красоты.

Заблаговѣстили къ обѣднѣ.

Сегодня будутъ молиться объ избавленіи Артура отъ грядущихъ тяжелыхъ испытаній.

Церкви полны молящихся.

Въ отрядной церкви литургія приходитъ къ концу. Къ паперти ея съ разныхъ концовъ города подходятъ крестные ходы.

Здѣсь собралось, кажется, все населеніе Артура отъ мала до велика для единодушной, горячей, искренней молитвы къ Богу правды, любви и милосердія…

Около 10 1 /2 час. тронулся наконецъ общій крестный ходъ.

Живая волна людей медленно подвигалась впередъ. Передъ портомъ крестный ходъ остановился. На лицахъ всѣхъ, особенно женщинъ и даже дѣтей, печать религіознаго настроенія и сознанія, что они совершаютъ что-то очень нужное, важное, безъ чего Артуру не устоять и не избавиться отъ ужасовъ надвигавшихся страдныхъ дней.

Служили краткое молебствіе. Священники торопились, пѣвчіе торопились, слова молитвъ проглатывались — молящіеся по привычкѣ крестились, но даже самые ближайшіе не разбирали словъ молитвъ и пѣснопѣній. Однимъ словомъ, все шло по обыденному. Улицы буквально запружены народомъ.

— Не поздравляю, если японцы вздумаютъ открыть огонь по городу. Страсти тутъ произойдутъ — говоритъ кто-то въ толпѣ.

— И очень просто! И японцы сейчасъ узнаютъ! И… И… И огонь откроютъ!.. И шпіоны у насъ есть!..

И я ухожу!.. загорячился нѣкій старецъ и поплелся…

— Богъ милосердный милостивъ — ничего не будетъ, помолимся и…

Толпа двинулась; я не слышалъ дальше, чѣмъ убаюкивалъ себя говорившій. Крестный ходъ, прослѣдовавъ по набережной, повернулъ на Пушкинскую и наконецъ прибылъ на Цирковую площадь.

Всѣ обращены лицомъ къ сѣверо-восточному фронту, лицомъ къ надвигавшемуся врагу.

Начался молебенъ.

Солнце царственно лило палящіе лучи на обнаженныя головы молящихся.

Кругомъ относительная тишина, нарушаемая лишь рѣдкими глухими выстрѣлами на сѣверо-восточномъ фронтѣ.

Въ прозрачномъ, сухомъ и жаркомъ воздухѣ льются грустно-мелодичныя молитвословія пѣвчихъ, и явственно слышатся молитвенные возгласы старшаго въ Артурѣ священника, отца Глаголева.

Молящіеся сплошной массой столпились у крестовъ и хоругвей.

Кругомъ — горы, носящія на груди своей сотни орудій, за ними — врагъ.

11 часовъ. Воцарилась полная, торжественная тишина.

Населеніе Артура молилось.

Раздался возгласъ священника:

— Паки и паки, преклонше колѣна…

Всѣ опустились на колѣни.

Все замерло… лишь отчетливо слышались слова «колѣнопреклонной» молитвы.

Было ровно 11 ч. 15 м. утра.

Послышался отдаленный выстрѣлъ. Выстрѣлъ не нашъ. Секунды уходили въ вѣчность… надъ головами высоко, высоко что-то запѣло, завыло… и опять тихо.

Нѣкоторые поднялись. большинство, склонившись, молилось.

Выстрѣлъ повторился. Еще, еще… Вой и пѣніе ниже, явственнѣй… Еще… Снарядъ со стремительнымъ свистомъ-шипѣніемъ пронесся, казалось, надъ самыми головами. Большинство повернуло голову, какъ бы слѣдя за полетомъ снаряда… Секунда… другая… донесся трескъ взрыва тамъ, за нами, въ порту.

Да что же это?! Вѣдь это не съ моря, а оттуда, съ суши.

Среди молящихся началось волненіе; многіе подымались, опять опускались на колѣни.

Выстрѣлъ за выстрѣломъ… Все чаще, чаще…

Полиція заметалась. Полицмейстеръ Тауцъ быстро ушелъ.

Священникъ дрожащимъ голосомъ кончаетъ молитву. Всѣ поднялись. Многіе спѣшно уходятъ, другіе бѣгутъ. Разбились по группамъ — стоятъ въ раздумьи, словно не понимая, что творится.

Торжественно и громко несутся аккорды гимна: «Тебе Бога хвалимъ».

Громъ взрывовъ на улицахъ, прилегающихъ къ порту, усиливается.

На лицахъ у всѣхъ недоумѣніе и испутъ.

Свершилось. Такъ вотъ она дѣйствительность осажденной крѣпости! Никто здѣсь не знаетъ, откуда несется къ намъ смерть и разрушеніе. Оттуда, изъ-за горъ. Но горъ много…

Такъ вотъ они тѣ черные деньки, мысль о которыхъ давила, какъ кошмаръ.

Куда же дѣвалось у всѣхъ молитвенное настроеніе? Куда исчезла надежда на помощь Того, Кому только что такъ парадно и усердно молились, Кому вѣрили, у Кого просили защиты?!.

Молебенъ кончался. Еще гремѣло многолѣтіе Государю, а священники уже быстро, почти бѣгомъ уходили отъ мѣста молитвы; пѣвчіе, кресты и хоругви едва поспѣвали за ними.

Священнослужители хотя и ближе къ Богу, но они тоже люди: имъ было страшно.

Площадь быстро опустѣла. Бомбардировка продолжалась.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Когда кончился молебенъ, я потребовалъ лошадь и отправился по улицамъ Стараго города.

Большинство снарядовъ рвалось передъ портомъ и въ самомъ порту. Одинъ изъ снарядовъ разорвался у забора офицерскаго экономическаго Общества, рядомъ съ домомъ полковника Тыртова; m-me Тыртова была одна дома, когда началась бомбардировка.

Когда разорвался снарядъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ крайняго окна гостиной, m-me Тыртова, сидѣвшая въ этой комнатѣ, остолбенѣла отъ ужаса и, ошеломленная взрывомъ, была близка къ обмороку.

Мысль о мужѣ, отправившемся на крестный ходъ, заставила ее овладѣть собой и взять себя въ руки. Страхъ за участь мужа былъ сильнѣе чувства самосохраненія.

Когда я подъѣхалъ къ зданію порта, къ домику, который занималъ старшій бухгалтеръ, я увидѣлъ грозную картину разрушенья. Это были слѣды дѣйствія 120 мм. бомбъ: крыша разворочена, въ домѣ хаосъ.

Сошелъ съ коня — вхожу.