Газета День Литературы - Газета День Литературы # 151 (2009 3) Страница 3

Думаю, что публикация Казинцева двадцатиоднолетней давности "Лицом к истории: продолжатели или потребители" ("Наш современник", 1987, № 11) является до сих пор одной из лучших работ о романе Юрия Трифонова "Исчезновение". Остановлюсь лишь на фрагменте, который вызвал наибольшие возражения, нападки со стороны "левых".

Казинцев акцентирует внимание на том, что герои "Исчезновения" в восприятии Ю.Трифонова делятся на две группы. К первой, наибольшей, заслуживающей оправдания, сострадания, относятся почти все обитатели Дома на набережной – советская элита, повинная в гибели и лишениях миллионов ни в чём не повинных людей. Вторая группа героев – преступников, не вызывающих авторского сочувствия, – представлена Флоринским и безымянным персо- нажем, НКВДэшником, который проводил обыск на даче любовницы Сергея. Именно этот безымянный персонаж, первоначально не замеченный критиками разных направлений, вызывает особый интерес у Александра Казинцева. Он подчёркивает простонародное, вероятнее всего крестьянское происхождение НКВДэшника. Признавая его вину, критик не скрывает, что ему жаль этого мужика, ибо он – сам жертва. Жертва той ситуации, в которую поставлен волей обитателей Дома на набережной, чьи приказы выполняет.

Естественно, что такие взгляды Казинцева были встречены в штыки нашей либеральной жандармерией. Вот как, например, характеризуется позиция критика Сергеем Чуприниным: Казинцев якобы "рассуждает о недемократичности и, может быть, даже антинародности позиции Ю.Трифонова, так как юный герой романа "Исчезновение" (Горик. – Ю.П.) без всякой приязни смотрит на людей в форме НКВД, которые ночью пришли арестовывать и навсегда увести с собой его отца" (Чупринин С. Критика – это критики. – М., 1988).

Во-первых, об эпизоде ареста отца Горика Казинцев не говорит ни слова. Непонятно, как Сергей Чупринин смог перепутать данный эпизод с обыском на даче, о котором пишет Александр Иванович. Во-вторых, о чувствах "юного героя" в данной статье речь не идёт: Казинцев обращает внимание на позицию Юрия Трифонова…

Александр Казинцев на примере безымянного мужика точно предсказал, что именно он станет главным виновником и ответчиком за преступления ХХ века, за, добавлю от себя, неудавшийся социальный эксперимент. В 1987-1988 годах "левые" дружно завопят, запрокурорствуют: во всем виноват русский народ, русский крестьянин, сознание которого было доличностным, интересы дальше околицы не простирались, и он, порождая стукачей и палачей, стал опорой и проводником политики сталинизма; другой бы народ сказал своим правителям – уходите… Весь этот бред – общее место в статьях Игоря Клямкина, Татьяны Ивановой, Натальи Ивановой и многих других.

Итак, хотя и говорит Разумихин, что помнит Казинцева "давешнего", то есть критика, никаких подтверждений этому в его сочинении нет. Реально Александр Михайлович помнит другое: он обращает внимание на несущественные мелочи, как то: Казинцев – "академик Петровской академии наук и искусств", его называют "одним из ведущих публицистов России" и т.д.

Вообще у Разумихина явная "статусная" страсть, болезнь. Он обязательно отмечает, стал его герой кандидатом или доктором наук или нет, какие должности занимал… Правда, и здесь – не знаю, почему – Александр Михайлович периодически "хлестаковствует". Так, Игорь Шайтанов – не главный редактор "Вопросов литературы", а первый заместитель главного редактора, а главный редактор, что не есть военная тайна, Лазарь Лазарев. Утверждение Разумихина: "Практически завершил работу над докторской по Лермонтову Юра Селезнёв", – абсолютная чушь. Во-первых, потому что, по свидетельству Юрия Лощица, в начале июня 1984 года, то есть за несколько дней до смерти, Юрий Иванович только успел прочитать "почти всё, что он хотел прочитать о Лермонтове" (Лощиц Ю. Стоило его увидеть однажды… // Селезнёв Ю. Созидающая память. – Краснодар, 1987). Во-вторых, Селезнёв планировал написать книгу о Лермонтове, а не докторскую диссертацию. К тому времени Юрий Иванович, как и ранее его учитель Вадим Кожинов, понял, что все эти кандидатские, докторские – одна суета, ни о чём не свидетельствующие условности. Помните, Александр Михайлович, как не кандидат наук Игорь Золотусский в своей восхитительной статье "Доколе? О микрофинале, протосюжете, о Базарове, резавшем кошек, и ещё кое о чём" громил всех этих знаменитых докторов, членкоров, академиков?..

О следующем своём герое, Владимире Бондаренко, Разумихин, держа в уме Казинцева, говорит: "Он тоже из когорты тех, чья судьба удалась". Эта оговорка даёт многое для понимания автора "Трое из сумы". Зависть "неудачника" – одна из главных причин его, мягко говоря, явной предвзятости к Казинцеву и Бондаренко, что наглядно проявилось в "портрете" последнего.

Ведя речь о Бондаренко, Разумихин последователен в своём совершенно неадекватном толковании и отдельных статей, и творческого пути, и человеческой сути критика. Вот как, например, передаётся пафос одной из "свежих" публикаций Бондаренко "Незамеченный юбилей": "Важен результат – в очередной раз предстать на публике "с учёным видом знатока". К тому же прекрасный повод поведать миру, что сподобился перечитать публицистику Льва Толстого, из которой сделал вывод, что тот тоже был экстремистом. Так что не обессудьте".

Про "учёный вид" сказано явно не по адресу. Ни в данной статье, ни в других у Бондаренко нет и намёка на это: сие ему претит, сие ему не надо. Бондаренко-критик самодостаточен, распространённейший же тип учёного-филолога он оценивает по заслугам – иронично-отрицательно. Так, характеризуя выступления московской профессуры в Китае, Владимир Григорьевич замечает: "Научилось же племя наших самых именитых литературоведов говорить о хронотипических модификациях синхронального типа в полифонической прозе Владимира Сорокина, ни разу не цитируя текст!" ("Завтра", 2008, № 2).

В статье Бондаренко нет ничего такого, что привиделось Разумихину. Процитирую отрывок, который имеет в виду автор "Трое из сумы": "Опубликуй хотя бы одну из его (Толстого. – Ю.П.) статей в сегодняшней газете анонимно или без подписи – "Патриотизм или мир" или "Не могу молчать!", того и гляди, угодишь в экстремисты". Как из этих слов можно было сделать столь неожиданный вывод: Толстой "тоже был экстремист". Где, в каких школах, университетах обучают таким навыкам анализа текста? Или всё дело в разумихинском уме?..

Автор "Трое из сумы" с иронией утверждает, что "если подвернулся бы юбилей, например, Тургенева или Чехова, Иван Сергеевич и Антон Павлович оказались ему (Бондаренко. – Ю.П.) удобны ничуть не меньше. Бондаренко и их смог бы приспособить к своему выступлению".

Если бы Разумихин не был предвзят и больше читал, то он без труда установил бы, что Бондаренко каждый год – вне зависимости от юбилеев – принимает участие в "яснополянских встречах" и публикует свои размышления о Толстом в "Дне литературы" и "Завтра". К тому же, в минувшем году был, как известно, и юбилей Тургенева, но его, вопреки прогнозам Разумихина, Владимир Григорьевич не "приспособил" к своим выступлениям и статьям. А одна из главных идей "Незамеченного юбилея" – Лев Толстой и, добавлю от себя, русская классика в целом нынешней власти не нужны, по сути, враждебны – настолько очевидно справедлива, что отрицать её могут либо либерал, либо дурак, либо Разумихин. И, конечно, следует помнить: Бондаренко в таком видении проблемы не одинок. Тот же Игорь Золотусский неоднократно высказывал подобные мысли, например, в статье "Приоритет Толстого" и в беседе "Российская культура: возрождение или перерождение?" ("Литературная газета", 2004, № 20-21).

И вот такими "мазками" Разумихин пишет портрет Бондаренко. Поэтому нет смысла оценивать аналогичные "штрихи", подробности. Тем более, что своё отношение к Бондаренко, во всём отличное от автора "Трое из сумы", я высказал ("День литературы", 2006, № 2-3; "День литературы", 2008, № 5). Но, думаю, необходимо сказать о следующем.

Конечно, у Бондаренко, как и у любого критика, есть уязвимые места, с ним можно и нужно полемизировать. Но полемика должна вестись с реальным критиком, а не с фантомом, как у Разумихина. При этом она не должна затмевать главного. На протяжении уже 30 лет статьи Бондаренко вызывают постоянный, особенный читательский и профессиональный интерес, жаркие споры, долгое эхо. Среди современников Владимира Григорьевича я затрудняюсь назвать автора, который бы так долго находился на гребне критической волны и который своими публикациями "увековечил" стольких писателей. Разумихин же ни одну из десятков самых известных статей Бондаренко даже не называет.

И вообще – не завидовать Владимиру Григорьевичу нужно, а быть благодарным за его титанический труд, за его подвижничество (в том числе, в "Слове", "Дне", "Дне литературы", "Завтра"), за то, что он не сломался, выстоял как человек, критик, редактор. И не помешает при этом помнить, что сделал ты, всё равно кто, Разумихин или Павлов…