Роджер Киран - Продавшие социализм: Теневая экономика в СССР Страница 30

Центральное место в таких усилиях отводилось парализации деятельности Коммунистической партии и непрерывной эрозии ее организационных структур. Весьма интересной в этом плане была статья историка Роберта В. Даниэлса об американских научных исследованиях советского общества, изданная в 1999 году в сборнике под названием «Давайте переосмыслим развал Советского Союза». Там он подчеркивает, что начатая Горбачевым кампания по подтачиванию власти политического центра и, прежде всего — силы, влияния, законных и моральных оснований самого существования Коммунистической партии, была полной неожиданностью. Вместе с тем, сами действия данной кампании, ввиду общественного положения ее главного зачинщика, как бы находились вне каких бы то ни было опасений и подозрений. В этой связи автор категорически подчеркивает личный вклад Горбачева в то, что выдвинутая в 1988–1989 году от имени Коммунистической партии и ее руководства политика «демократизации и децентрализации» обернулась на деле против самой партии, притом практически необратимым образом.

Ввиду всего этого вполне основательно встают вопросы: «А как вообще могла оказаться возможной общественно-политическая мутация подобного рода? Как могло случиться, что человек на посту генерального секретаря КПСС встал на путь такой политики и подобной линии политического поведения? И почему, в конце концов, оказалось возможным, чтобы он продолжал оставаться на таком посту без каких-либо видимых последствий для своей карьеры и личности, даже после того, как стало очевидным, что именно вследствие предпринятых им действий наметился спад экономики в 1988 году и вспыхнули кровавые взрывы сепаратизма и реакционного национализма в ряде союзных республик?»

По данному поводу ведущий британский исследователь А. Браун отмечает в своей книге «Фактор Горбачева» (изданной в Оксфордском университете в 1997 году), что «Горбачева, наверняка, тотчас бы убрали решением ЦК по малейшему знаку со стороны Политбюро, если бы он позволил себе хоть чем-нибудь открыто выступить против социализма или коммунизма».

Когда заходит речь о последнем периоде существования СССР (1985–1991 гг.), обычно обращают внимание на явные признаки разрухи и распада, появившиеся к 1989–1991 годам, а также на стычки на этнической почве, массовые демонстрации протеста (вне зависимости от их целей и характера), очереди за хлебом, забастовки горняков и т. д. Однако по непонятным причинам как раньше, так и теперь, за пределами такого внимания продолжают оставаться события и процессы предшествующих двух лет: 1987–1988 годов.

Но именно в этом, казалось бы, «промежуточном» периоде «перестройки» произошли решающие перемены классового и политического содержания ее курса. Основным элементом в них была подмена 70-летней традиции классовой революционной борьбы против капитализма на курс полной капитуляции перед ним.

Вместе с тем, как мы уже отмечали, поворот этот являлся также и порождением весьма долголетней исторической традиции, а именно— склонности к компромиссам с идеологией и практикой капитализма как внутри страны, так и в международном плане. В разных формах, с меняющейся интенсивностью и претензиями, эта тенденция, так или иначе, на деле всегда сопутствовала подлинному революционному движению, практически, с самого момента его возникновения и организационного становления.

К середине 50-х годов в СССР эта тенденция стала заметно утверждаться и расширять свою социальную базу. В тот период последовательно был проделан ряд существенных попыток «пересмотра» как самой теории марксизма-ленинизма, так и практики непосредственного строительство социализма. Не без основания их можно рассматривать и с позиции отступления перед идеологией капитализма и его системы «эффективно действующей» экономики частной собственности и «свободного рынка». Хоть и в сильно ограниченном и первоначально находящемся под контролем масштабе, отдельные ростки такой системы постепенно стали складываться и продолжали действовать и в условиях социализма.

В последующие периоды позиции тех кругов и деятелей партии и государства, которые проявляли склонность искать «более легкие» варианты решения проблем развития страны на пути уступок и «приспосабливания» к капитализму, получили дополнительную поддержку вследствие определенных трудностей финансово-экономического плана, связанных с необходимостью поддержания военно-стратегического паритета со странами Запада. Крайне агрессивный, открыто враждебный курс администрации Рейгана, очевидно, тоже дал значительной толчок утверждению и усилению подобных настроений и тенденций. По всей видимости, во второй половине 80-х годов прошлого столетия они получили уже и непосредственные возможности прямого и все более открытого управленческого воздействия на решение важнейших вопросов жизни и судеб партии, страны, ее населения и ресурсов.

Так что Горбачев и его политика в действительности вовсе не «упали с неба». Просто в современных условиях именно Горбачев оказался наиболее удачно подобранным «проводником», который должен был провести в жизнь определенный комплекс политических и экономических идей, издавна «мирно сосуществовавших» с социалистическими как в самой партий, так и в структурах государственного управления обществом. В сталинское время, а также в первые годы после снятия Хрущева с должности, видимое присутствие таких идей и их приверженцев в жизни страны ощутимо уменьшилось. Однако, как показал дальнейший ход истории, они не исчезли совсем, а, скорее, временно перешли в некоторое более «замкнутое в себе», так сказать, латентное состояние, в котором просто выжидали наступления более благоприятных условий с тем, чтобы вновь «восстать» и приступить к более активным действиям.

По данному поводу сотрудник известной ежедневной газеты «Вашингтон пост» Роберт Кейзер пишет в своей книге о Горбачеве следующее: «Для преобладающей части западного общества выход Горбачева на политическую сцену был полной неожиданностью. Однако в действительности реформистская линия в партии существовала чуть ли не с самого ее зарождения. «Родоначальником» ее в советский период считается Николай Бухарин. Он хоть и подвергался часто критике со стороны Ленина, но все же годы подряд работал в непосредственной близости от него и пользовался авторитетом одного из наиболее уважаемых деятелей партии».

По сути дела, в 1987–1988 годы Горбачев просто снял с себя уже ненужные ему прежние идейно-политические «одеяния» марксиста-ленинца, роль которого он довольно успешно сумел сыграть непосредственно после своего прихода к власти, и перешел к выполнению других, в корне отличающихся от прежних, «ролей». Или, может быть, все-таки точнее будет сказать, что и в период 1987–1988 годов Горбачев все так же предпочитал ходить «одним рукавом» в «одеянии» коммуниста-ленинца, оставаясь на самом деле кем-то совершенно иным.

Основные постулаты «новой линии» тогдашнего генерального секретаря ЦК КПСС получили немалое распространение и влияние еще в период Хрущева. Однако, в отличие от самого Хрущева, им удалось политически пережить его и сохраниться на протяжении последующих десятилетий двадцатого века, чтобы вновь прорасти и укрепиться, на сей раз с последствиями гораздо более пагубными, уже в середине 80-х годов.

Чрезвычайно показательно, что долгое время основные элементы этих идей считались составными частями всяких, преимущественно диссидентских, платформ и программ, выдвигаемых отдельными группами интеллигенции и других заинтересованных кругов. Они содержали требования так называемого «культурного либерализма», уменьшения и значительного ограничения идеологической роли КПСС и доходили до прямо буржуазных взглядов «либеральной демократии», полного отвержения классовой борьбы и солидарности, а также до открытых восхвалений и преклонений перед всем западным.

Нет ничего более далекого от истины, чем попытки представить все эти «платформы» и постулаты неким «порождением» русского (или нерусского) «национализма», будь он даже в самых отъявленных антисоветских и антикоммунистических расцветках. Все они — без исключения! — являлись специально изготовленными продуктами пропагандистских и идеологических центров Запада или, по крайней мере, неким переработанным «эхом» тех или иных уже известных, тоже западных, доктрин.

Что касается непосредственной обработки, приспособления и распространения взглядов и «рецептов» этих доктрин в конкретных условиях СССР, то они уже были делом определенных групп интеллигенции, да и самих правящих кругов советской «элиты», у которых были определенные возможности как прямых контактов с Западом, так и общественного воздействия внутри страны. Это особо сказалось на процессах формирования взглядов и политики в области управления экономикой. Именно здесь, кажется, раньше чем в остальных областях, стали складываться и пробивать себе дорогу идеи о «преимуществах» «децентрализации» по сравнению с «обязательной скованностью централизма». А дальше уже речь пошла о замене методов якобы «принуждения и насилия» методами «преимущественно эволюционного» развития, что в переводе на язык экономики означало упразднение системы единого планирования и переход к «свободному рынку» и частной собственности на средства производства.