Что было бы, если бы смерть была - Николай Иванович Бизин Страница 30

Но в реале (в современной культуре) – стихи ничего не значат и ни на что не отвечают. Со-творени совершается в невидимом, и какие формы того или иного соблазнения человека эрзацем даже не правды, а полу-эрзацем полу-правды (не путать с гендерной темой множества полов), никто сейчас определить не сможет.

Но это всё слова. Я ушёл с вечера поэтов Малороссии и разговорился с моим героем. Согласитесь, его запредельный опыт видений преисподней (одно из них я привёл выше) хорошо коррелировал с моим личным опытом; о, ведь я ещё и не поминал о нём! Сейчас сам себя поправлю.

Перельман (изначальный – в раю) видел ад; я (только-только провиденциальный) – видел рай; видел ли я его из ада?

Нет ответа: мы всегда находимся во многом и во многих.

То, что Николай Перельман – словно бы остался с Евгенией и ещё какое-то время молча с ней разговаривал, роли не играло: согласитесь, нам-«цезаря’м» делать несколько дел одновременно и пребывать в разных телах, пространствах и временах – не суть важно; важно, что мы это можем.

Вот например: когда я говорю о моём видении рая. Ни в коем случае не следует путать мои слова с преданиями о Старце Горы (это как раз о полу-эрзацах полу-правды) – этот лжец хоть что-то показывал своим убийцам (политическим Украинцам)!

Ни я, ни Перельман – ничего «райского» не покажем. Если ад у каждого свой (его можно почти лицезреть), то рай не укладывается ни в какие формулировки: формулировать рай – отступать от него, а это невозможно: что создать мог Господь, кроме рая? (Борхес)

Когда (и если) я говорю о моих видениях рая – речь опять же о моём личном запредельном опыте. Который (по словам А. Блока) – никак не спасает от одиночества; но! Зато у меня (видевшего рай) – появился Николай Перельман (видевший ад): согласитесь, небо лучше всего наблюдать из ада.

У нас обоих появилась уверенность наличии противоположной стороны: пусть мы и не видим друг друга, зато друг о друге узнаём; это и есть вера.

Я пришёл домой. Занялся своей жизнью. Параллельно (невидимо) – я всё более выдумывал Евгению. Журналистку, преподавателя и философа, подвергнувшуюся в нацистском Киеве гонениям за русский язык (наверняка это так и было, но – специально я не разузузнавал).

Зато я узнал о её большой работе по сбору пожертвований для беженцев с Донбасса и для донбасских ополченцев. Для людей, которые уже восемь лет беззаветно воевали за мой Русский мир.

Согласитесь, уже одного этого – более чем много.

Мы списались. Обменялись телефонами. Поговорили. Повторю: она обладала таким реальным опытом, которого ту меня нет и никогда не будет. Конечно, я мог бы прибегать к аутентизму Перельмана и компенсировать фактуру метафизикой (что я постоянно делаю); но – хотелось ещё и относительно безопасного (нетерпение сердца) со-участия.

Хотелось (пребывая до ноты до или даже уйдя за ноту си) – воплотить и все остальные: ре-ми-фа-соль-ля.

Тем более (в гордыне Николая-победителя) – нота соль (земли) была мне близка.

Итак, в письме (в сети) – я сделал Евгении предложение. Не мог не сделать. Нетерпение сердца. Вот это письмо:

Добрый день!

Тут такая мысль меня посетила: лет восемь назад (когда всё началось), я буонарротиево наваял роман с первичным названием Что было бы, если бы смерть была.

Года два назад я стал издавать свои книги. для этого пришлось понять, что издание – это практически написать заново. Два года дикой пахоты – издано четыре. В готовом виде ещё два, правлю седьмой (как раз тот, о котором упоминал при встрече).

Сообщаю всё это, поскольку речь о технологиях.

Вы обладаете уникальным опытом, которого у меня нет и не будет. Наши взгляды на посмодерн и традиции совпадают, вы талантливы.

Текст, о котором речь, полностью завершён (но сейчас осуществлена только первая правка первой части); не хотели бы вы присоединиться к проекту романа об окраине сознания, Украине ad marginem – frontier, где решаются судьбы человечества.

В каком виде это возможно, пока не знаю: ваш роман в моем романе (текст в тексте, матрёшка); думаю, всё решаемо.

Сложность в одном: мои тексты прозы – внешне не вполне традиционны и многомерны. на немедленное прочтение «массами» не рассчитаны. Разве что, если мы продолжим великую русскую цивилизацию (всё – не свалится в Апокалипсис), именно такие тексты могут оказаться востребованы.

Это называется: противостоять энтропии сложностью.

Думаю, мне надо подарить вам свою книгу, вы бы заглянули в неё и обдумали моё предложение.

Так мне работы где-то на полгода, объём выйдет 10–12 листов. с вами – будет больше и (надеюсь) лучше.

Сначала ответа не последовало. Впоследствии я узнал, что Евгения попросту не прочитала письма. Дел было много, и руки до переписки не доходили. Так что и книг моих никому дарить не понадобилось: кто их сейчас читает?

Только тот, кто помнит о будущем.

Я помнил о будущем. Помнил не только о видениях Перельмана, но и о своих полу-сновидениях. Впрочем, о моих сновидениях – чуть позже; вряд ли и до рая в этой истории дело дойдёт – особенно в свете дальнейших со-быти’й (и меня, и Евгении, и моей Родины); пока же я оказался настойчив.

Я привлёк к себе её внимание. Она ознакомилась с моим предложением. Мы (путём переписки) договорились, что тему совместной работы мы обсудим чуть позже, когда закончится учебный год (кажется, она, уже была официально в Санкт-Ленниграде трудоустроена).

Я стал готовить себя к необходимой гармонии взаимопонимания. Я читал её публикации. Делился ими в социальных сетях. Дивился определённому сходству нашего подхода к происходящему; но – особенно к подоплёке происходящего!

Даже если я лишь домысливал (за неё) – мне и этого было достаточно; осознание того, что «зло есть ничто иное, как умаление добра, доходящего до полного своего исчезновения» (Августин Аврелий), приводило меня к мысли, что Евгения поможет мне облечь в плоть со-быти’й сам процесс искушения православного русского человека.

Процесс, приведший к созданию культурологического феномена-гомункула: политического Украинца. Конечно, я был в моих устремлениях корыстен.