Ларри Коллинз - Горит ли Париж? Страница 31

И в этот момент Моранда принял решение. Громовым голосом, достойным глашатаев прошлого, не допускающим возражений тоном, который удивил его самого, он объявил: «Я пришел, чтобы занять эти помещения от имени Временного правительства Французской Республики».

Маленький человечек, в течение четырех лет преданно служивший правительству Виши, вытянулся по стойке «смирно». «В вашем распоряжении, — сказал он. — Я всегда был убежденным республиканцем».

Он подал охране команду «смирно», и Клер в летнем платьице и Моранда в одной рубашке продефилировали мимо них к мраморным ступенькам, ведущим в прекрасную резиденцию. На верхних ступенях их уже ждал метрдотель в черном фраке с белой бабочкой и висящей на шее серебряной печатью, символизирующей его должность.

Полным достоинства кивком и грациозным взмахом руки в белой перчатке он пригласил их в дом, а затем повел показывать комнаты. Он показал им пустой кабинет Лаваля — письменный стол все еще стоял с выдвинутыми ящиками, — после чего повел в жилые помещения, мимо элегантных апартаментов и отделанной мрамором ванной комнаты, в которой Пьер Лаваль при свечах мылся последний раз четыре дня назад. Метр предложил Моранде занять соседнюю с ванной Зеленую комнату для личных нужд.

А что, спросил Моранда, находится в Зеленой комнате? Едва заметно выказав свое удивление, метрдотель в белых перчатках сообщил новому владельцу этой комнаты: «Это спальня премьер-министра Франции».

Путешествие Роже Галлуа, посланного Ролем просить оружие у союзников, подходило к концу. Глядя в упор на измученного француза, за разворошенным стогом сена сидел немецкий солдат — последний человек, отделявший Роже Галлуа от небольшой группы американцев всего в 500 ярдах отсюда. В течение многих часов Галлуа маневрировал, чтобы добраться из виллы, в которой он и сопровождавший его хирург провели дождливую ночь, в городок Пюссе на пересечении дорог в 56 милях к западу от Парижа.

Оставшись теперь уже без сопровождения, он пошел на обоснованный риск. Немец, подумал он, не станет открывать огонь по одному-единственному гражданскому и выдавать свою позицию американцам. Галлуа двинулся мимо немца. Сердце его бешено колотилось, а в пересохшем от волнения рту появился горький привкус шампанского, которым он угостился в обед. Как он и предполагал, немец наблюдал за ним, выражая свое отношение к происходящему лишь мрачным взглядом.

Его тактика сработала! Он пересек немецкую линию фронта! Ликуя, почти лишившись рассудка от переполнявшего его чувства триумфа, грязный, небритый француз бросился к первым в своей жизни американским солдатам.

Солдат, к которому он подошел, сидел на корточках в придорожной канаве и ел что-то из зеленой банки. Обращаясь к нему, Галлуа с восторгом объявил: «Я прибыл из Парижа с посланием к генералу Эйзенхауэру!»

Солдат извлек ложкой очередную порцию клейкой массы и взглянул на Галлуа. «Да? — отреагировал он. — Ну так и что?»

15

Однажды в такой же августовский день самолеты гарманского воздушного флота № 3, который сейчас представлял сидевший рядом с Дитрихом фон Хольтицем румяный майор, заполнили небо Франции, бесконечно курсируя громадной массой через Ла-Манш до Лондона. Но это было четыре года назад, в другое лето. Теперь костяк этого воздушного флота во Франции составляли 150 бомбардировщиков, размещенных в аэропорту Ле Бурже, в семи милях от комнаты в отеле «Мёрис», в которой эти двое беседовали. Вскоре даже этим самолетам придется отправиться на север или подвергнуться риску уничтожения. Но прежде чем удалиться, их новый командующий предлагал украсить еще одним лавровым венком этот флот, на гербе которого уже красовались слова — Роттердам, Лондон и Ковентри.

Генерал-оберст Отто Десслох сменил толстого и нерешительного генерал-фельдмаршала Гуго Шперле на посту командующего воздушным флотом № 3 в полдень 18 августа, имея приказ вернуть самолеты в небо над Западным фронтом. В качестве одного из первых шагов он направил к фон Хольтицу этого майора, чтобы предложить помощь люфтваффе в ликвидации беспорядков в Париже. Первой реакцией фон Хольтица было вновь вернуться к отмененному им рейду на Префектуру полиции. Но у майора было другое предложение. Рейд мог бы быть осуществлен ночью на более обширную территорию. Ему не смогли бы помешать ни зенитный огонь, ни истребители союзников. Это был простой, безопасный, хотя и несколько дикий, способ положить конец восстанию в районе Большого Парижа. Он предлагал сровнять с землей северо-восточный сектор города путем длительной и массированной бомбардировки.

Пухлым пальцем майор очертил на карте фон Хольтица рабочие кварталы Парижа, которые имел в виду. Палец скользнул с вершин Монмартра на восток к мрачным кварталам Пантена, от Бутт-Шомона на север к пустому скотопригонному двору у Виеетских ворот. Он выбрал этот район, поскольку Ле Бурже находился лишь в пяти милях отсюда. С этого аэродрома его самолеты могли бы, сменяя друг друга, доставлять свой смертоносный груз в район проживания 800 тысяч человек. По его оценке, каждый самолет мог бы совершить как минимум 10 вылетов, освободив таким образом подземные склады Ле Бурже, набитые боеприпасами. В противном случае отступающий люфтваффе не смог бы ни вывезти, ни использовать эти запасы.

Майор обещал, что после ночи бомбометания с низкой высоты по четко определенным и незащищенным целям в северо-восточной части Парижа не пробежит «ни кошка, ни собака». Это будет «маленький Гамбург». Это сравнение фон Хольтиц запомнил на всю жизнь. Употребивший его офицер был уроженцем этого ганзейского порта. В «огневом рейде» на город в июле 1943 года он потерял жену и двоих детей.

По плану от Хольтица требовалось лишь вывести своих людей, четко обозначить район огнями, разрушить водопровод, чтобы возникший пожар нельзя было остановить, — если он захочет — за несколько минут до налета предупредить население.

В то утро фон Хольтиц искал средство усмирить население. Жест, который он сделал накануне, освободив Александра Пароди и двух его помощников, не принес ожидаемых результатов. Казалось, вместо того чтобы сдержать восстание, он помог его распространению. По всему городу, как из-под земли, вырастали баррикады. На его столе лежало наиболее неприятное и убедительное из всех полученных им свидетельств силы восстания: список немецких потерь. В воскресенье, когда он якобы заключил с восставшими перемирие, потери составили свыше 75 человек убитыми — больше, чем в субботу, когда восстание только начиналось.

Сейчас его первейший долг — думать о своих солдатах. Предложение майора было «жестоким и кровавым», но, рассуждал фон Хольтиц, «оно бы показало населению, что я могу постоять за себя». Это было самое меньшее, что он мог сделать для своих солдат. Он ответил майору, что отдаст приказание своему штабу подготовить план рейда.

Среди разбросанных телеграмм на полированной поверхности стола времен Людовика XVI лежал лист чистой бумаги. В его левом верхнем углу Председатель Временного правительства Французской Республики распорядился черным шрифтом отпечатать простую шапку: «Генерал де Голль». По мнению сидевшего за столом прямого, подтянутого человека, эти слова в достаточной степени отражали суверенитет Франции. Сидя в одиночестве в кабинете префекта департамента Ренн, генерал де Голль своим аккуратным, с наклоном, почерком выводил на листе последний призыв к генералу Эйзенхауэру.

Всю ночь и все утро подпольные передатчики Жака Шабан-Дельмаса и Александра Пароди забрасывали его срочными просьбами о немедленном вводе войск союзников. Наиболее срочная из радиограмм гласила: «Начатое в субботу и сдерживаемое в течение двух дней перемирием восстание… выйдет из-под контроля к сегодняшнему вечеру. Бои завтра по всему Парижу при трагическом неравновесии сил представляются неизбежными».

Ухудшение ситуации, судя по этим сообщениям, представлялось де Голлю столь серьезным, что нельзя было допустить, чтобы что-то помешало приходу в Париж его собственных и союзнических войск. Он понимал, каждый час промедления давал преимущество его политическим противникам. Хаос и анархия, которые они стремились спровоцировать в ходе восстания, вскоре станут всеобщими. Беспорядок, в условиях которого они надеялись осуществить свои политические замыслы, приобретет угрожающие масштабы. Шарль де Голль считал опасность столь реальной, что, выступая от имени суверенной Франции, пошел на риск, на который не отважились даже его союзники. Оккупация столицы необходима столь срочно, писал он, что должна быть предпринята, «даже если в результате в городе возникнут бои и разрушения».

Для доставки этого письма Эйзенхауэру де Голль выбрал единственного человека во Франции, который, помимо его собственных братьев, имел право обращаться к нему на «ты». Передавая письмо генералу Альфонсу Жуэну, прославленному завоевателю Монте-Кассино, де Голль просил его сообщить Верховному главнокомандующему кое-что на словах. Если эта последняя просьба останется без внимания, он будет вынужден вывести 2-ю Французскую бронетанковую дивизию из подчинения Верховного командования союзников и собственным распоряжением направить ее в Париж.