Татьяна Москвина - Вред любви очевиден (сборник) Страница 33

Они берутся за руки, смотрят на солнце.

– Не вышло, – смеётся Миша. – Не растворились. Очень мы плотные с тобой. Не бери в голову, Машка, всё будет хорошо.

– Лучше, чем сейчас, уже не будет, – отвечает Маша.

Миша и Маша в самолёте. В этот раз дремлет Миша, а Маша пьёт пиво из стаканчика, читает журнал, искоса посматривая на Мишу.

Миша и Маша у метро «Речной вокзал».

– Я машину возьму, – говорит Маша. – Не хочу в метро.

– Маш, у меня деньги кончились. Двадцать рубчиков осталось.

– У меня есть.

– Будем осуществлять поцелуй? – спрашивает Миша.

– Будем.

Целуются.

– Спасибо тебе за эти три дня. Ты всё замечательно придумала. Я… тебя обожаю.

Маша кивает.

– Что ты молчишь? Я вот дела раскидаю и позвоню. Маша…

– Что тебе?

– Я своих скоро в деревню отправлю, к Лениной маме…

Маша снова кивает.

– Ну что ты мрачная такая? Жизнь прекрасна и удивительна!

Маша ничего не говорит.

Маша едет в машине, на заднем сиденье. Шофёр с удивлением и сочувствием смотрит, как красивая молодая женщина отчаянно ревёт.

Миша сидит на своём месте в кафе.

– Ну что, Миша, – спрашивает его уборщица Полинка, – навестил тёщу?

– Угу, – отвечает Миша.

– Поссорились, что ли?

– Нет, с чего ты взяла?

– Да ты сидишь как сыч, невесёлый. Ты опять в оперу сходи, может, повеселеешь.

– Санкта симплицитас, – усмехается Миша.

– По-латыни отвечаешь, значит. Когда сжигали на костре Яна Гуса, старая крестьянка подбросила вязанку хвороста в огонь. Тогда Гус и воскликнул знаменитое: О, санкта симплицитас! – О, святая простота!

– Слушай, Полинка, ты меня каждый день удивляешь.

– Я же в универ готовлюсь, второй год.

Подъезжает машина, из неё выходит Маша. Она входит в кафе, смотрит на Мишу и направляется вглубь, к буфету. Миша остолбенел, наблюдает за ней. Маша берёт салат, сок, платит и садится за столик.

Миша решается, подходит к ней.

– Как ты меня нашла?

– Ты говорил.

– Не помню…

– Охотно верю. Ты вообще, видимо, страдаешь провалами в памяти.

– Не мог я, Маш. Я машину чинил, потом опять брат Костя на голову свалился. Я тебе сообщение послал.

– Даже не позвонил. Даже на это смелости не хватило.

– Зачем звонить, если нет возможности встретиться? Я собирался на днях всё уладить и прийти.

– Зачем звонить? Например, узнать, жива ли я, здорова ли, что со мной.

– Ты здорова?

– Нет. А куда ты собирался прийти?

– К тебе. Ты же говорила вроде – Юра в отставке…

– С какой стати? Чего ради мне ломать свою жизнь?

– А, вот как…

– Вот так, да.

– Тогда извини. Я на работе.

Миша возвращается на место. Маша допивает сок и выходит. Миша, поколебавшись, выскакивает на улицу.

– Маша, ну ладно тебе, Маша… я там не мог разговаривать – кругом люди…

– Пять дней прошло! Ни слова!

– Маша, ну что такое пять дней? Ерунда какая. Не сердись. Хорошо выглядишь, кстати…

– Конечно, хорошо – третью ночь не сплю.

– Мы это уладим… Миша обнимает Машу. – Сегодня же. У меня смена до одиннадцати. Мир?

– Больше так не делай. Иначе я не знаю, что со мной будет. Я умру. Я умру, ты понимаешь или нет?

Миша улыбается.

– Понимаю… Больше так не буду. Так что там у нас с Юрой?

– Да какой там Юра…

Маша одна в квартире. Она накрыла изящный стол – красное вино в стеклянном кувшине, овощи, зелень и фрукты целиком, на блюде. Не может сидеть от волнения, ходит по комнатам. Прилегла на кровать и снова вскочила. Звонит телефон.

– Маша? Это я, Миша.

– Я тебя пока узнаю.

– Маш, сегодня никак. Я завтра приду, после восьми, хорошо? Маша, ты меня слышишь?

Маша выключает телефон, совсем. Наливает себе вино из кувшина и пьёт. Сразу наливает другой бокал. Чокается с пустым бокалом: Ну, выпьем, дружочек, за солнышко! Господи, какая же я дура!

Маша дремлет на постели. Звонки в дверь. Маша с трудом встаёт, открывает: там Миша, встрёпанный, взволнованный.

– Ты что не открываешь??

– Я сплю.

– Маша, давай вот без фокусов, без русского экстрима, хорошо? Я ей-богу делаю всё, что могу. И больше того…

Маша подходит к столу, грустно смотрит на выпитый кувшин. Зелень увяла, фрукты надкусаны.

– Красиво было… – говорит Маша. – Пропало всё. Сначала всегда красиво, а потом – дрянь, помойка. Вот и у нас с тобой так будет. Господи, три часа ночи. Мне вставать в восемь… Зачем ты пришёл?

– Я… испугался за тебя. Я подумал, что ты одна, плачешь…

– Я не плакала.

– Красивый был ужин. Давай всё-таки смолотим, что осталось? У меня коньячок есть.

Маша молча приносит из кухни две рюмки.

– Солнышко моё, не сердись на меня. Мы с тобой, Маша, взяли слишком высокую ноту… Теперь придётся пониже, попроще.

– Ты мне для жизни не нужен абсолютно, – говорит Маша, кусая грушу. – Мне нужен при мне человек, надёжный, верный, который бы мной занимался каждый день. Мне нужно платить за квартиру, покупать хорошую еду, хорошую косметику, карьеру делать… А постель, что постель? Проснулся и забыл.

– Ты думаешь, ты мне нужна для жизни? У меня всё есть, полный боекомплект. Мне сейчас нужно рывок сделать, а то всё, погрязну в болоте. Сложу крылья…

– Давай тогда попрощаемся. Спасибо, было очень приятно познакомиться…

– Да, я думаю, это самое лучшее. Ты молодец, Маша. Трезво и разумно смотришь на жизнь. Очень практична.

– А нам, провинциалам, сантименты – лишняя роскошь.

– Золотые слова. Я сам провинциал.

Маша чокается с Мишей, смеётся.

– Тогда прощай, мой бедный учитель.

– Может, хватит?

– Что – хватит?

– Дурака валять.

– Я говорила серьёзно.

– А теперь ты у меня помолчишь…

Миша хватает Машу, впивается в губы. Маша сопротивляется, но безуспешно.

Миша и Маша в постели. Маша гладит Мишу по груди, натыкается на крест.

– Снимал бы ты свой символ… перед лицом смертного греха. Ты что, на исповеди какому-нибудь бородатому про меня расскажешь?

– Про тебя – не смогу. Про тебя только Богу расскажу.

– Э, Он сам всё знает. Как ты из дома-то сбежал?

– Тихо. Не в этом дело. Лена меня на цепи не держит… Я сейчас чумной, Машка, я никаких решений принять не могу. Я Дашку люблю, она маленькая, денег на жильё пока нет, Лена не работает. Как я их оставлю, скажи, пожалуйста? Какой сволочью надо быть?

– Я понимаю… Только поверь мне, мы с тобой – это ужасно важно, смертельно важно… Если мы это предадим – нам не будет пощады с тобой ни на этом свете, ни на том. И нашим близким хуже будет, а не лучше. Я знаю, знаю, знаю… Что мне делать, чтоб ты мне поверил?

– Я верю, Маша. Я сам знаю. Разрываюсь на части…

– Но мне ведь какая-то часть положена, правда?

– Правда.

– Подавай сюда мою часть… Мм, ничего, часть такая… не маленькая… моя? Честно – моя?

– Твоя, твоя… забирай…

Ранним утром Миша вернулся домой. Костян спит на раскладушке в кухне. Вышла Лена.

– Миша, у Даши температура тридцать девять.

– Вызывай врача.

– Там занято всё время. Надо ногами идти.

– Хорошо, сейчас схожу. А вообще зачем? Бюллетень тебе не нужен, диагноз и так ясен.

– Пусть послушают, вдруг воспаление лёгких?

– Хорошо. Хотя никакого воспаления лёгких у неё нет.

– Очень кашляет…

Костян ворочается.

– Что наш ярославский вепрь?

– Говорит – скоро на работу. Миша, пока Даша не выздоровеет, в деревню ехать нельзя.

– Да, Лена, да.

– Миша… – Лена гладит его по руке. – У нас в школе, рядом, место будет учительницы начальных классов. Я хочу пойти. Как ты думаешь? Семь шестьсот зарплата. Но ещё продлёнка – там полставки…

– Надо подумать. Всё, я пошёл в поликлинику.

– Миша, – говорит Лена тихо. – У нас всё в порядке?

– У нас всё отлично! – натянуто улыбается Миша.

Репетиция в «Свободной опере».

– Маша, – строго замечает Герцель. – Вы сегодня никуда не годитесь. У меня такое впечатление, что вы меня вообще не слышите! Ни слова! У вас завтра – «Прекрасная Елена», вы в состоянии петь? Придут эксперты из «Золотой маски», между прочим.

– Простите, Лев Давидович, – отвечает Маша. – У меня личное… Конечно, я буду петь.

– Репетиция закончена, – объявляет Герцель. – Маша, подойдите ко мне.

Артисты расходятся, Маша подходит к Герцелю.

– Что там у вас такое? – недовольно спрашивает Герцель. – Мужчина?

– Да.

– Серьёзное что-нибудь?

– Да.

– Плохо, – говорит Герцель. – Женатый, что ли?

– Да.

– Совсем плохо. Актёр? Музыкант?

– Нет.

– Хуже некуда, – констатирует Герцель. – Чужак из публики. Маша, вы можете понять, что вы – необыкновенный человек и всё обыкновенное – не для вас? Вот, – Герцель показывает на сцену, – ваше царство. Там, – Герцель показывает на пространство за окнами, – для вас нет ничего. Там горе, унижение, слёзы, распад, сломанная жизнь. Каждый раз, когда вы сунете туда своё красивое лицо – по нему кто-нибудь ударит. Это закон. Талант выдают только тем, кто там – жить не может. Вы мне верите?