Ларри Коллинз - Горит ли Париж? Страница 33

Единственные освободители этого охотничьего заповедника для королей и президентов Франции, опередившие на 48 часов остальные войска союзников, столкнулись с весьма непростой проблемой: вокруг было слишком много немцев. «Стоило только повернуться, — обнаружил Брюс, — как из щелей кто-нибудь вылезал сдаваться». Хемингуэй снимал с них штаны и отправлял на кухню чистить картошку для своего растущего отряда ФФИ.

18

Эта ночь в душном номере гостиницы была, вероятно, самой одинокой в жизни Дитриха фон Хольтица. Через 20 лет ее помнил даже его денщик капрал Гельмут Майер. Тогда впервые за семь лет совместной службы фон Хольтиц обратился к нему со злостью в голосе. «Убирайся и не беспокой меня!» — заорал он, когда жизнерадостный, как всегда, капрал появился в дверях, чтобы приготовить комнату на ночь.

Ни один из полученных Хольтицем приказов ОКВ не был выполнен. В приемной его кабинета — там же, где они были оставлены сутки назад, — лежали сложенными в аккуратную стопку планы, составленные четырьмя экспертами ОКВ по взрывным работам. И все же на сегодняшний вечер, 21 августа, то есть спустя четыре дня после того, как фон Клюге приказал ему начать уничтожение промышленных предприятий Парижа, и более чем через сутки после того, как Йодль лично повторил этот приказ по телефону, фон Хольтиц так и не отдал приказа об уничтожении ни единой фабрики. Он даже отказался принять после полудня капитана Эбернаха. А в кармане его кителя, валявшегося на кровати рядом с высоким креслом, лежал самый последний и короткий приказ из ОКВ: «Генерал-оберст Йодль приказывает любой ценой подготовить уничтожение парижских мостов». Хольтиц был уверен, что его имя в ОКВ уже взято на заметку.

Он и сам понимал, что впервые за 29 лет офицерской службы допускал неповиновение приказу. При этой мысли он вспомнил лицо рейхслейтера Роберта Лея в задымленном спальном вагоне поезда, в котором возвращался из Растенбурга в Берлин. На ночном столике, на «Истории франко-прусской войны» в простой кожаной рамке стояла фотография трех людей, к которым был применим удивительно точно сформулированный рейхслейтером закон о родственниках: его жена Уберта и две дочери. Тимо, его сын, еще не родился, когда была сделана эта фотография, которую Хольтиц носил с собой все четыре года войны.

Теперь он сожалел о своем решении отменить рейд на Префектуру полиции. И 20 лет спустя он все еще вспоминал горечь, которую испытал той ночью от своей «ошибки», заключавшейся в освобождении Александра Пароди и двух его помощников. Он мог бы исправить ее, воспользовавшись планом майора люфтваффе. Он даже вскочил, произнося вслух ругательства и обещания осуществить этот план. Сейчас же, в неподвижной духоте комнаты, он задыхался. Он разделся до трусов и подошел к открытому окну.

В его споре с самим собой появился новый элемент. Никогда еще за свои 49 лет у Дитриха фон Хольтица не было причин сомневаться в истинной ценности силезского воспитания, веры в судьбу Германии, кодекса дисциплины прусского офицера. Теперь это произошло.

После того получаса, что он провел две недели назад в бункере Растенбурга, фон Хольтица преследовала мысль, что человек, которому он поклялся слепо подчиняться, был сумасшедшим. Он со страхом понимал, что чудес для Германии больше не будет, что дорога из Данцига ведет к поражению.

Его разговоры с Моделем и Йодлем за последние сутки подтверждали все те же страшные подозрения, а именно что ОКВ назначило его в Париж не для выполнения военной задачи. Оборонять Париж от врага, даже ценой его разрушения, было действием, вполне объяснимым с военной точки зрения. Но подвергнуть город бессмысленному разрушению единственно ради удовольствия стереть с карты одно из чудес Европы было актом, не имеющим военного оправдания. И именно это, второе, как он начал убеждаться, Гитлер и прислал его сюда сделать. Этот сумасшедший хотел, чтобы Хольтиц уничтожил город «и потом сел на пепелище и ожидал последствий».

Стоявшая перед ним дилемма, по-видимому, имела лишь одно решение: молниеносное вторжение союзников в город, которое избавит его от этого тяжелого бремени. Чуть ранее в тот день он узнал поразительный факт. Генерал Курт фон дер Шаваллери, командующий 1-й армией, сообщил ему, что по приказу Моделя он отодвигает свою армию к югу от нынешней позиции на подступах к Парижу. Это означало, что парадная дверь в Париж была открыта и манила к себе. Стоит только союзникам изменить свои планы, и они ворвутся в город, прежде чем он или кто-либо еще сможет их остановить.

Его размышления прервал телефонный звонок. Фон Хольтиц с шумом закрыл жалюзи окна и в темноте пробрался к телефону. На другом конце провода фон Хольтиц услышал голос генерала Вильгельма Бургдорфа из ОКВ — человека, который выбрал его для этой работы. Однажды, в 1942 году, хвастливый Бургдорф заявил герою Севастополя: «У меня столько генералов, что я мог бы кормить ими свиней». Сегодня он звонил фон Хольтицу, чтобы сообщить, что в ОКВ больше не осталось генералов. Вместо того чтобы прислать фон Хольтицу, как тот просил, генерала для командования войсками на подступах к городу, Гитлер, сообщил Бургдорф, решил произвести Хубертуса фон Аулока, с которым фон Хольтиц пил шампанское на вилле Сен-Клу, из подполковника в генерал-майоры. Фон Хольтиц поблагодарил Бургдорфа за «заботу» и повесил трубку.

Затем он растянулся на кровати и уставился в потолок. Наконец, все в той же нерешительности, которая двое суток назад привела его к согласию на нордлинговское перемирие, он подумал, что даст себе последнюю отсрочку. Он подождет еще сутки, после чего позвонит краснолицему майору в Лe Бурже. Приняв такое решение, он мысленно обратился к более легкой военной проблеме. Где, размышлял он, в этом неспокойном городе, он сможет найти две генеральские «звездочки» на погоны получившему повышение генерал-майору Хубертусу фон Аулоку?

19

Для Роже Галлуа, того самого, кто, несмотря на приказы своего начальника-коммуниста, поставил перед собой задачу привести союзников в Париж, имя человека, которого он должен был сейчас увидеть, по-прежнему оставалось тайной. Но по поведению американцев, находившихся с ним в закамуфлированной палатке, он понял, что это была важная персона.

После безразличного приема, оказанного ему первым же американским солдатом, Галлуа посадили в джип. Молоденький водитель получил, видимо, приказ не разговаривать. В течение двух тяжелейших часов распираемый восхищением и любопытством при виде союзных армий Галлуа не услышал ни звука, если не считать равномерного пощелкивания жевательной резинки во рту своего спутника.

Джип, наконец, остановился в тополиной роще, усеянной палатками. Там американские хозяева проверили его личность столь странным образом, что Галлуа до сих пор не мог прийти в себя. На чистейшем французском полковник Роберт И. Пауэлл, архитектор из Нью-Йорка, демонстрируя доскональное знание Сопротивления, задавал ему десятки вопросов в столь непринужденной манере, словно говорил о погоде. Затем, будто задавая очередной, рутинный вопрос, Пауэлл спросил Галлуа, встречался ли тот когда-либо с подполковником по имени Андре де Брабуа. Галлуа едва вспомнил, что встретил человека с таким именем на углу парижской улицы десять дней назад. Пауэлл спросил, виделись ли они еще. Галлуа подумал и вспомнил: они договорились о следующей встрече, но Брабуа так и не пришел. Почему, спросил Пауэлл. Галлуа признался, что не знает.

— Сейчас я покажу вам, почему, — ответил Пауэлл. Он обернулся к стоящему сзади помощнику и что-то прошептал ему.

Через мгновение в палатку вошел стройный человек в форме. Галлуа был настолько поражен, что в течение нескольких секунд не мог выговорить его имя. Это был Андре де Брабуа.

Через некоторое время вошел другой человек. Волосы его растрепались, а рубашка цвета хаки лишь местами была заправлена в брюки. «Извините меня, — сказал он, — я спал». Затем добавил: «О’кей, слушаю. Так что там у вас?»

Галлуа изложил все со всей страстью, накопившейся в его галльской душе. Когда он закончил, американец сказал: «Вы солдат, и я солдат. И я отвечу вам как солдату». Ответ будет отрицательным, продолжал он, по трем причинам. Союзники «уничтожают немцев, а не захватывают столицы». Сопротивление начало восстание без приказа и «должно само отвечать за последствия». Испытывающие нехватку горючего союзники не могут «взять на себя моральную ответственность за снабжение города».

На этом он протянул Галлуа руку. Слова его были настолько жесткими и однозначными, а тон настолько авторитетным, что ответ показался Галлуа не подлежащим никакому обжалованию. Так оно вполне и могло быть. Ибо американским генералом, которого Галлуа поднял посреди ночи, был Джордж С. Паттон.