Н. Денисов - Огненный крест Страница 35

Но всякое ведь могло случиться. Потому мы остерегались налетов авиации. Всем, конечно, в том числе и немцам-стражникам, хотелось уцелеть в конце войны. Недалеко от места наших работ была глубокая пещера, в которой мы скрывались при воздушных тревогах. Там можно было и хорошенько отдохнуть при продолжительных налетах. Немцы-то не особенно с нами уже церемонились. Порядки в лагере строжали. От нас строго отделяли военнопленных, всякие общения с ними пресекались, а то и карались.

И все же... Мне удалось сойтись с земляком из Харькова пленным капитаном Николаем Захаровым, с ним раньше мы много и продолжительно разговаривали, вспоминая и наши отчие места, обменивались мнениями по самым разным событиям. Капитан был умный, толковый человек. И вот он, улучив момент, когда охранники были далеко, подошел ко мне и сказал:

– Не обижусь, если ответишь прямо, что не сможешь исполнить мою просьбу! Понимаю, какому риску ты будешь подвергать себя, если согласишься просьбу исполнить... Но послушай! В некоторых лагерях, дошли до нас вести, немцы расстреливают пленных, когда не успевают их вывести дальше от наступающих частей Красной Армии... Так вот, нам нужны ножовки резать колючую проволоку. Попытаемся бежать из лагеря, пока не поздно...

Я посмотрел на капитана. И оценил его рискованное доверие ко мне. Слишком уж рискованное! Он понимал это. Но и я понимал – у соотечественников выхода не было. Искали любую возможность спасения.

– Постараюсь. Но твердо обещать не могу. Ты же знаешь, Николай, я простой рабочий, а инструменты только у специалистов, у каждого в своем сундучке под замком...

На том и расстались.

А через несколько дней главный мастер вручил мне длинный список инструментов и сказал, что я должен передать всё это «хозяйство» заведующему главного депозита. Сами инструменты были сложены в коробки и погружены на передвижную платформу, стоявшую на рельсах, которые были проложены между нашей стройкой и главным депозитом – где-то с полкилометра протяженностью. Что ж! Остановив по дороге платформу, я прочел список: в одной из коробок были пакеты с ножовками! Я взял один пакет и засунул его под одежду.

Встретил сам заведующий:

– Всё на месте?

– Я не проверял. Если хотите проверить, вот список. И вот сами инструменты! – стараясь не выдать волнение, ответил я.

Он машинально подписал весь список.

Каждый день, отправляясь на работы, я прятал эти ножовки под ватный бушлат, но Захаров не встречался. Иногда мы видели пленных красноармейцев издалека, но всякий раз подойти к ним, охраняемым вооруженными эсэсовцами, не удавалось.

И вот, такая возможность как будто бы представлялась. Увидев земляка, шедшего навстречу, я переложил пакет с ножовками в левый рукав бушлата и подумал, что – да! – это единственная, пожалуй, возможность помочь Захарову и его товарищам, другого такого момента может не случиться.

Захаров продолжал двигаться мне навстречу. И наши пути перекрещивались. Метрах в десяти от меня маячил солдат с ружьём, наблюдая за пленными. Но не за мной же! И я увидел, что когда мы встретимся с Захаровым, между нами будет канал из цемента глубиной до тридцати сантиметров. И вдруг пришла ко мне замечательная мысль, и мой друг, похоже, почувствовал её телепатически и понял эту мысль. Всем было хорошо известно, что стража допускала дать советскому военнопленному папиросу. И Захаров, приближаясь ко мне, протянул просительно руку – жест понятный и некурящему: «Дайте папироску!». Я раскрыл портсигар и легким расчетливым толчком пальца уронил одну папироску в канал. Нагнулись мы одновременно. И в канале движением кисти левой руки я вынул пакет ножовок из левого рукава своего верного бушлата-тужурки. Николай мгновенно перехватил пакет ножовок и засунул в левый рукав своей шинели. Правой рукой он поднял папиросу. Когда мы распрямились, он держал папиросу у губ, жестом прося её зажечь, мол, «позволь огоньку». Я вынул коробку и чиркнул спичку. Он благодарно кивнул, пустив струйку дыма. И мы молча разошлись.

Шел я медленно, не оборачиваясь. В сознании стояла теперь только одна дума: «А если солдат заметил моё «общение», с военнопленным, а потом обыскал его?.. И тогда солдат вправе выстрелить мне в спину!»

Несколько дней, как ни старался я найти возможность приблизиться к пленным красноармейцам, ничего не выходило. Не было слышно и о каких-то побегах из лагеря. Такое бы событие получило, конечно, громкую огласку. И вот однажды, меня тихонько окликнул знакомый голос. Захаров! Николай! Не останавливаясь, проходя торопливо, он отчетливо сказал:

– Всё нормально!

Хорошо, стало быть. Задуманное получалось у моих друзей. А порядки-то в лагере всё ужесточались. Немцы нервничали. Советские армии приближались. Канонада боев гремела днём и ночью. Я понимал, что пленные красноармейцы надеются на скорое освобождение, и не удивился, когда во время работ на стройке ко мне подошел еще один знакомый из красноармейцев. Охранников близко не было. И мой приятель говорил «открытым текстом»:

– Георгий, у нас есть люди, которые знают немецкий язык. Когда ты покупаешь газеты для себя, купи и для нас. Прячь их в каком-нибудь месте, при случае сообщи – где.

Конечно, и в немецких газетах, и при военной цензуре, можно было почерпнуть информацию о том, как идёт война, какая обстановка в мире и в ближних пределах. И я делал все, как просили меня русские соотечественники. Соблюдая крайнюю осторожность, естественно. Однажды пренебрег этой осторожностью. И тут же поплатился.

Увидев одного из русских пленных, который шел мне навстречу, решил просто передать ему газету. Едва он, пленный, протянул руку, как к моей груди приставили ствол ружья. Солдат СС уже держал палец на спусковом крючке. Солдат сказал:

– Тебе разве неизвестно, что запрещено давать газеты пленным?!

Собрав всё спокойствие в груди, я попытался разыграть и наивного, и в то же время сердобольного человека, стараясь вызвать у стражника сочувствие, как мне однажды удалось при проносе бревна для топки нашей печурки:

– Да, конечно... Но вы же знаете, что мы получаем папиросы, а они не получают. Из старых газет и сухой травы они делают себе цигарки... Посмотрите на число газеты, она же старая!

Играл я на последнюю карту. Если эсэсовец присмотрится и увидит, что число на газете сегодняшнее... Да, я внаглую играл ва-банк. И, похоже, выигрывал! Решительно вырвал газету из рук пленного, развернул её перед эсэсовцем:

– Видите! Совсем старый номер!

В немецкой армии не было неграмотных солдат. И я до сих пор не знаю, что «увидел» в развернутой перед ним венской «Цайтунг» эсэсовец, запомнил лишь его глухой и успокоенный голос:

– Да, если газета старая, можешь дать её пленному!

Немецкий солдат строго держался установленного порядка: старую этим порядком – разрешалось!..

О, предсказательница моей судьбы!

Телефонист из СССР, что жил в нашей комнате, сказал мне:

– Начали сжигать евреев.

Еврейский лагерь находился неподалёку. И мы иногда видели бедолаг, когда их вели колонной на строительство. Под ружьями. Всегда они работали отдельно и на большом расстоянии от нас. Худые, в невообразимых лохмотьях. Они тоже, как красноармейцы, водили своих больных на работы. Близко к лагерю евреев стражники немецкие никого не подпускали.

– Как – жгут евреев? Откуда тебе известно?

– Я был на фронте, – продолжал телефонист, – хорошо запомнил запах горелого человеческого мяса... А тут я недавно тянул провод неподалеку от еврейского лагеря... Сжигают в печах. Может, на кострах? Но точно – пахло горелым человеческим мясом...

Утром, выйдя из нашего барака, я заметил большое движение в лагере советских военнопленных. Вооруженные охранники строили пленных в колонны и, похоже, собирались их куда-то уводить.

Я подошел к проволочному забору, чтоб попрощаться с соотечественниками. Знакомые махали мне рукой, некоторые, покинув строй, подходили к забору. И немцы, орудуя прикладами ружей, загоняли их обратно в колонны. В какой-то момент я увидел красноармейца, для которого достал лекарство, и крикнул ему:

– Сейчас я принесу твои снадобья!

– Уже не успеешь! – раздалось в ответ.

Но я все же побежал в барак, ринулся в своё утлое жилище, схватил посудину, где хранил медикаменты, нашел нужное для этого земляка. Чтоб убедиться – то ль лекарство понесу больному, развернул бумажную упаковку. Это был порошок. Как так вышло, не пойму, но второпях, при повторном свертывании бумажной упаковки, несколько «порошинок» лекарства попали мне в глаз. И будто огнем обдало слизистую оболочку, веки. Побежал в умывальнику, долго плескал водой в лицо. Но жжение не проходило. Глянул в зеркало: глаз пылал краснотой.

Когда выбежал на улицу, зона советских военнопленных была пуста. Расстроился – не успел... Эх, не успел!