Журнал Русская жизнь - Корпорации (февраль 2009) Страница 36

Однако в дальнейшем все было не так забавно. Во время одного из налетов погиб тот самый папин товарищ Бекман, который работал в ТЮЗе, - он жил в Малом Козихинском и почему-то не пошел в убежище во время налета. Затем разнесло дом на углу Малой Бронной и Ермолаевского. А также - строение, стоявшее на месте нынешнего дома со львами на Патриарших. И уже совсем рядом, тут на Трехпрудном, разбомбили школу, стоявшую чуть подальше угла с Мамоновским переулком. Ее как будто разрезало по диагонали, сторож вместе с семьей погибли.

К осени 1942 года я осталась в квартире одна. Мама была во фронтовой артистической бригаде, отец вместе со своим ГУАПом эвакуировался. Про папу в какой-то момент нам вообще сообщили, что он погиб при перелете в Москву. Установить правду помогла случайность - мы купили на Палашевском рынке селедку, завернутую в газету. Мы ее развернули и вдруг увидели: «Александр Ефимович Кроль…» Это был список награжденных: ему, штатскому специалисту, вручили орден Красной Звезды. Мы подумали - может, посмертно. Но указания на это в газете не было. Вскоре мы узнали, что папа жив.

МГПИ и я

В Институт иностранных языков я поступила совершенно случайно. Мама уехала, и у меня остались все карточки семьи: и хлебные, и мясные. Мне позвонили из профкома управления авиапрома, и сказали - папа еще долго не приедет, поезжай на «Парк Культуры» и отоварь мясные карточки. Мне досталась небольшая баранья нога. На радостях я решила пойти домой пешком. Свернула в направлении Большого Левшинского, и уперлась взглядом в табличку «Институт иностранных языков».

Передо мной тогда, в принципе, стоял вопрос, что делать дальше - идти работать или поступать учиться. Аттестат у меня был с одними пятерками. С таким можно было не сдавать вступительные экзамены, а лишь пройти собеседование.

В тот момент решила - по-немецки я говорю, а почему бы не выучить английский? Я тогда на этом языке, честно говоря, не знала ни слова. С бараньей ногой в авоське я пошла прямо на кафедру английского, и застала там чернобородого человека - позже выяснилось, что это был известный фонетист Александр Львович Трахтеров. Я сообщила ему, что имею отличный аттестат, и хочу учиться английскому, хотя знаю только немецкий. Тут же сидела какая-то женщина, которая поговорила со мной по-немецки, - и он убедился, что я его не обманываю. Он сказал: «Приносите завтра ваш аттестат. Я вас определю в самую слабую английскую группу, но если вы мне не сдадите первый зачет по фонетике, то перейдете в сильную немецкую группу, без разговоров». Разумеется, я могла бы учить и немецкий, но к этому языку тогда уже сформировалось негативное отношение, и у меня в том числе.

Зачет я единственная из всей группы и сдала - потому что остальных хотя бы как-то учили английскому в школе (а там фонетике уделяют, прямо скажем, не так уж много внимания), а я, учась с нуля, точно копировала Трахтерова. Он учил нас чистой фонетике - то есть мы должны были запоминать звуки и их сочетания, не вникая в значение слов. В результате на зачете, когда Трахтеров сказал мне, кажется, «go on», «продолжайте», я почему-то сопоставила с немецким gehen, собрала вещи в сумку и вышла, попрощавшись по-немецки. Он потом сказал моей преподавательнице: что за странная девчонка такая, хорошо отвечала и вдруг ушла? На что та ответила: а это продукт вашей системы: Она все произносит правильно, но ничего не понимает и не может сказать.

В институте у меня появилась новая подруга, которая некоторое время жила у нас дома. С ней мне довелось пережить несколько приключений. Однажды она уговорила меня сдать за нее английский в Академию военных переводчиков. Я немного перестаралась. После экзамена преподаватель, американец Корф (он был из числа тех наивных, что уверовали в советскую власть и переехали жить в СССР), стал уговаривать меня идти к ним, минуя первый курс, сразу на недоукомплектованный второй. И не подозревал, что зовет туда мою подругу. Подруга страшно перепугалась - а потом пришла и сказала, что придется забрать документы, потому что на таком уровне язык она не потянет.

Учебник

После института я стала работать на инокурсах Минвнешторга, это был очень полезный опыт, нужно было научиться преподавать все аспекты языка - от фонетики до делового английского. Это мне очень помогло, когда я начала писать свой учебник, первое издание которого вышло в 1960 году.

Меня часто спрашивают, как возникла идея этого пособия. На самом деле инициатором была не я и не мои коллеги. Это был приказ руководства. Мы должны были снабжать учебным материалом преподавательский коллектив курсов - не более того. Насколько беден тогда был ассортимент учебников, видно из того, что (к нашему великому удивлению) книга быстро завоевала всесоюзную популярность и стала глухим дефицитом. О том, как мы работали, дружили, защищались от - зачастую предвзятой - критики на кафедре можно рассказывать долго. Но это - отдельная история.

Записал Алексей Крижевский

* ГРАЖДАНСТВО *

Евгения Долгинова

Чужих людей соединенье

Некорпоративная профессия

I.

В публичном измерении учитель - фигура скорби. Он символ «бюджетника», он сир и наг, всегда «на грани» и доведен до предела (беспощадным Гайдарочубайсом или, напротив, техногенным Фурсенко - зависит от убеждений сострадающего). Он не совсем бесполезен, потому что хоть чем-то занимает детей, но работает за копейки, ему все время что-то дают, но дают мало, а может быть, и не надо больше, и так сойдет; в девяностые годы его неуклонно реформировали, а сейчас - модернизируют.

В бытовой риторике учитель - что-то среднее между серым дураком, хабалкой жэковского пошиба, латентным садистом и тем, что называется блаженненьким; при определенном критическом прищуре в одном и том же учителе можно обнаружить все типажи. Его привычно, дежурно полощут: тихого - за беспомощность, яркого - за распущенность, авторитарного - за жестокость, бескорыстного - за легкомыслие. Мажорный учитель стрижет бабло, а честный коптит небо, - и едва ли не всякое телодвижение учителя диагностируется родителями как «гребаный совок». (Идут с детьми в поход - совковая романтика, не идут в поход - совковый пофигизм; много требуют - совок тоталитарный, мало требуют - совок импотентный, далее до бесконечности.) В порядке особого снисхождения признают компетенции одного-двух учителей - ну это ж капля в море, белая ворона. «С душой и талантом, представляешь? - Не жилец. Задушат его эти кошелки своими начесами».

Конечно, каждый из родителей - стихийный аналитик системы образования, но практика широких обобщений, монолитность и категоричность суждений об учителях заставляет думать, что у школы и учительства и в самом деле есть какое-то общее лицо.

II.

- Педагогического сообщества как такового нет. Есть педобщественность, или авангард, тусовка, без конца перетирающая содержание и смыслы образования, инновации, мы зовем их «фестивальщиками». Ездят люди на семинары: философия образования, инварианты, альтернативы, моделирование - что ж… чем не деятельность… Отдельное крыло - условно правозащитное, родительские союзы, они пишут декларации и делают заявления. Педноменклатура, бюрократия, управленцы - отдельный класс, громадная армия людей, которые учат учителей правильно учить детей… Собственно учитель, нормальный, добросовестный учитель теряется за этим лесом.

Историк Марина Николаевна ушла из школы три года назад - именно тогда, когда заработки стали более-менее достойными. Девяностые годы она называет «стоянием»: все падало и разлагалось, надо было «стоять», но дети приходили в школу, их надо было учить. (А я вспоминаю забастовки и голодовки учителей, одинокую ложечку из буфета Министерства образования, привязанную к стойке, ею надо было размешать сахар, - и тихие жалобы двух министерских чиновниц на невозможность пообедать: дорого. «Мы плитку принесли, хотели картошку сварить в кабинете - запах пошел, пришлось выключить».) В сытые нулевые ее стало ломать.

- В девяностые было простое деление: традиционалисты и новаторы, особо друг друга не трогали. Сейчас другая оппозиция - профи и любители. Это, как ты понимаешь, не вопрос диплома. Культ компетентности и эффективности…

- Но разве это не по твоей части? Если дети твоих учеников берут у тебя частные уроки…

- По моей. Но видишь что: критерии! Основная нагрузка учителя сегодня - не уроки и даже не бумаги. Я должна постоянно подтверждать, что я такое, участвовать в семинарах и тренингах, совершенствовать и совершенствоваться, писать какой-то идиотский «самоанализ урока», оформлять каждый свой пук и кряк как «проектную деятельность». Мне противно в пятьдесят лет доказывать, что я - это творческая единица, энтузиаст, к тому же это неправда, я просто хороший урокодатель, мне хорошо в рутине. А эффективный учитель сегодня - тот, кто эффектно рефлексирует, а не тот, кто хорошо учит. Раньше я, возможно, и вступила бы в эту ярмарку амбиций, но сейчас - увольте, нет. Жизнь коротка.