Лев Пирогов - Хочу быть бедным (сборник) Страница 37

Сейчас баньку будет топить.

Но – тик-так, проскрежетал невидимый часовой механизм, и «время испортилось»: стало вдруг скучно, пусто, водка не в то горло пошла, придавила тоска. Не попарился, плюнул и поехал в город понукать простаивающие дела. Вот какой печальный рассказ.

Всплакнул я над ним третьим оком своим сочувственным и принялся читать «Шелапутинский переулок» любимейшего моего Олега Зайончковского.

Там у героя жена родила. Он, не будь дурак, сразу в запой, ибо ведь (писатель предупреждает) у настоящего пацана есть две уважительные причины для пьянки – накануне женитьбы и после рождения ребёнка. В процессе запоя едва не совокупился с какой-то случайной барышней (спасибо заснул вовремя, не случилось) и пропил последний заветный чирик, спрятанный для жены «на цветы и фрукты».

Даже не пропил сам, а напоил на этот чирик дружка и барышню, ту, которая не случилась. Вот какой пацан компанейский.

А закончилось, представьте, всё хорошо. Добрался до роддома, поорал там под окнами, высунулась измученная (не до цветов) жена – и хеппи-энд, занавес.

Третье око заморгало в задумчивости. Будто бы соринка угодила в него. Это что же, граждане, получается? Пусть дуры рожают, а мы подопьём?

В рассказе Ремизова ведь почему наперекосяк получается – потому что у тебя, скота, жена и двое детей, а ты к любовницам ездишь. И значит, жизнь твоя пошла под откос задолго до того, как на самолёт опоздал, и водка не в то горло пошла.

А в «Шелапутинском переулке» где ж мораль?

Без морали рассказ – как обед без «маленькой»…

Олег Зайончковский, к которому я обратился за разъяснениями, сказал: «Автору не следует быть авторитарным. Пусть материал высказывается».

Золотые слова, автору негоже самому, да. Но так дай же ты высказаться «материалу»!

Вот Ремизов, тот как раз дал. И разве стал я меньше сочувствовать его персонажу? Ведь жизнь, наказав его, наказала и меня, – мне тоже больно. А вот с «шелапутинским» породниться… увольте, противно.

«Материал» не может сам «высказаться», если автор этого не захочет. Недаром слово «произведение» носит отглагольный оттенок действия, поступка. Писатель создаёт «произведение». Это уж потом филологи изучают «текст», выбрасывая автора на помойку.

Но читатель, тот скорее «текст» выбросит.

Ему ведь интересно не «как в тексте», а «как в жизни». В окно смотришь – стекла не видишь. Только что за стеклом.

В жизни человек ответственен за поступок, творец – за творение.

Принцип зрячей судьбы, судьбы с «моралью», называется у христиан Промыслом, Провидением. Каждый шаг оставляет след. Можно задавать вопросы и получать ответы. Жизнь можно переменить.

А эти, которые с «текстом», в котором якобы «всё дозволено», любят повторять – «человек не меняется».

Никогда не понимал, как это.

«Не меняется» – значит, не умирает? Не умирает – значит, и не живёт?

Ну и что о нём говорить тогда?..

Манифестик

Гг. демократы-рыночники любят порассуждать в том духе, что народ всегда имеет то, чего заслуживает, потому что «спрос определяет предложение».

Ага, как же. Народ хочет Сталина – дайте. И где?

Впрочем, люди, конечно, могут заблуждаться, думая, что хотят Сталина. Помните бродячий сюжет: человек обращается к Универсальному Исполнителю Желаний с просьбой обеспечить мир во всём мире, а тот суёт ему мешок шоколадных пряников. Люди редко знают, чего им хочется. Поэтому прямой ответ на вопрос «Каков твой спрос, брат?» не будет правдивым. Об истинных желаниях не спрашивают, о них узнают из оговорок, их угадывают по едва заметным движениям глазных яблок.

Городской бытописатель Денис Яцутко рассказал такую историю:

«По улице прогуливаются две немолодые женщины. Беседуют.

– А моя Светка, представляешь, не хочет сериалы смотреть. Я ей и рассказываю и зову всегда, когда начинается, а она не хочет. Не нравится, говорит.

– Сына растит и сериалы не смотрит? Это что ж у неё вырастет, когда она жизни знать не хочет?

– О, это ты хорошо сказала мне… Я ей скажу. Скажу: «У тебя же ребёнок растёт! Что ж ты не смотришь, что в жизни бывает?!»

Вот эти женщины, по-моему, и проговариваются о том, чего «заслуживает народ». И заодно преподают нам урок правильного отношения к искусству. Если бы производители телесериалов относились к своей продукции так же, как относятся к ней эти зрительницы, не нужно было бы ни реформы образования, ни литературы, ни прокуратуры. Все и так были бы счастливы.

Вот взять литературу. Профессиональные литературщики относятся к ней неправильно. Критики считают, что литература должна быть «хорошей». Чтобы выразительные средства были адекватны содержанию, метафоры чтоб незатасканные, коллизия чтоб, конфликт, развязка, ну и соответствующая моде мораль. Этак можно сконструировать штаны для слона. Хорошие штаны, удобные, правильного африканского цвета, выверенные по композиции, с дырочкой для хвоста. Только зачем они слону?

А писатели считают, что литература – это их «самовыражение», за которое их надо любить. Как дети малые, честное слово. Нынче все хотят быть детьми. Всем подавай, чтоб их любили. И никто не хочет любить других. Патовая ситуация, круговая антипорука.

Любить другого – значит дать ему возможность побыть ребёнком. Ну хочет женщина наивная неиспорченная, чтобы в искусстве показывали «что в жизни бывает», ну так и покажите ей! Заодно хоть сами узнаете…

Переведём с юмористического на русский. Женщины Дениса Яцутко взыскуют от искусства телесериала житейского опыта. Поучительности. Педагогичности. Чтобы на нём можно было детей воспитывать. Воспитываться самой. Познавать мир. Понятно, что ничего такого телесериалы не дают, у них другая задача. А если бы давали?

Тогда, повторяю, ничего б не осталось: «Ни театра, ни кино – одно телевидение». Если бы вдруг одно из искусств взвалило на себя эту ношу, все наши современники, хотящие быть детьми, ринулись бы в его объятия, роняя каблуки и раздвигая грудью троллейбусы. Даже если бы этим искусством оказалась, смешно предположить, друг и учитель книга.

Сегодняшней литературе не обязательно быть «хорошей». Что называется, не до жиру. Ей необходимо, чтобы её читали. Будут читать – можно будет выпендриваться, надстраивать над этой базой литературу особенную, «хорошую», с крендельками. А не будут – никакой не останется, одна графомания. Которая, конечно, может ещё распределять среди себя «Букеров» и «Андреев Белых», но не до бесконечности. Показателен пример премии Аполлона Григорьева и сопутствующей ей клоунской организации под названием «Академия русской современной словесности». Не приносили они пользы народу, и народ в лице кормящего банка снял их с довольствия. Нет больше ни Аполлона, ни академии, и крапива на том месте уже заглохла.

Нынешние беллетристы мучимы ощущением своей ненужности, невзаправдашности. Оно распознаётся по особой дурашливой интонации: «Есть в Подмосковье городишко Чихов, но не спешите проверять по карте, там этого названия не отыщется – я его, честно скажу, придумал…» Это Алексей Слаповский, случайно под руку попался, на работе в шкафу стоял. Ставлю на место, читать такое увольте, мне не надобно заёмного чувства юмора, своё девать некуда, провались оно. С первой же фразы автор (не Слаповский лично, о нет, «собирательный образ») заявляет: «Это, граждане, не всерьёз, помилуйте, играюсь, книжечку, чтоб вас потешить, пишу…»

Автор не относится серьёзно к тому, что делает. Не от себя пишет, не о себе. Не тем, кого любит. А пишет он это тем, от кого зависит. И ненавидит, презирает за это. Хлещет по мордасам «иронией» и «постмодернистской чувствительностью». Себя, понятно, тоже. Потому что трудно искренне относиться к себе такому. С таким самоощущением только водку жрать получается искренне.

Конечно, это общая болезнь времени – не верить в то, что говоришь и делаешь. И отцы народов не верят, и правительственные чиновники, и даже, случается, отдельные колумнисты некоторых газет. Все хотят обдурить и «впарить», в лучшем случае «самовыразиться». И хотя говорим при этом правильные слова, дети-то учатся не тому, что слышат, а тому, что видят. Так что просвета нет. Опустите мне веки.

Помню, служил однажды в глянцевом подростковом журнале, руководил там бандой малолетних преступников (зачёркнуто; молодых авторов), делал «литературный стиль». Говорю им однажды: «Вы это не для тех пишете, кому нужно тираж продать, вы пишете это для своих младших сестёр и братьев». Все скривились (примерно как вы сейчас), а одна девушка не скривилась, посмотрела вдруг этак внимательно, закивала и о чём-то подумала. Я до сих пор очень рад тому.

Герой не нашего времени

Прочёл на днях отзыв одного известного критика о рассказе Анастасии Емельяновой «Легионер», опубликованном в журнале «Октябрь». Критик величественно позёвывает: не то, дескать, плохо, что сюжет неоригинален, а то, что и язык тоже.