Отар Кушанашвили - Не один Страница 37

Если б он был рядом, я б поступил, как мой папа. Надо было что-то говорить, тем более что он спросил, кто же убьет своего сына ради какого-то нектара, даже божественного, это неправильное стихотворение.

Я чуть не заплакал и сказал, что да, неправильное, не про нас.

Креативные придурки против Набокова

Даже для Коли Расторгуева и Саши Маршала, они мне сами сказали, Владимир Набоков изряднейший сочинитель, на канале «Культура» ему что ни день поют осанну как превосходному стилисту, его любит теннисистка Чакветадзе – «за многослойность мысли».

И то, правда, начинаешь Маэстро читать, себя забываешь, тонешь в густой, украшенной затейливыми метафорами поэтике.

А теперь – я видел это собственными очами – на стене музея его имени в Питере какое-то смердящее чмо написало слово «пИдофил», именно что через «И», там же, ниже, корявый матерный стишок, как сказал бы писатель Быков, «исполненный обсценной лексики».

Люди, кажется, задались целью деградировать, и, кажется, в этом успели. Теперь в чести язык вандалов, но и вандалы силятся написать остроту: в центре города на здании, с которым (следственно, и с надписью тоже) никак не разминуться, написана известная реплика из недосягаемого для меня ввиду запредельной концентрации мерзости режиссера Пазолини: «Съешь мое семя». Так и хотелось приписать: «Сначала ты, урод», но я сдержался, не захотел пополнять армию уродов.

Прежде ведь писали слово то самое, трехбуквенное, о котором грезит половина российской эстрады, теперь вандалы-вахлаки стали креативнее.

Правда, днем позже, а после еще несколько раз я с гигантским изумлением прочитал несколько статей в избыточно прогрессивных изданиях, что эти креативные троглодиты напакостили выдающемуся писателю, упрекая его в пропаганде сексуальной девиации, по… наводке сверху. Что все такого рода безобразия суть следствие разразившейся эпохи маккартизма.

Это ж надо так увлечься классовой борьбой, чтоб так «заискриться остроумием». Вообще, читать, слушать, выносить, наконец, такую конспирологию – это какое-то отдельное искусство, которым я не владею. При чем тут маккартизм, если речь идет просто об уродах моральных, крайних, непроходимых тупицах, бесталанных, как пень, лишенных души данелиевских чатланах (в Грузии «чатлахи», послужившее «прообразом» для выведения в «Кин-Дза-Дза!» нелепой касты антропоморфных чудищ, – это хуже чем слово «ублюдок», это хуже, чем слово «мразь»), которых надо просто покарать, наказать так, чтоб стон стоял на всю планету, где по-прежнему читают Набокова, но где придурков, даже с претензией на креативность, меньше не становится.

Офигительная жесть

Времена немилосердные, спорить глупо, а у каждого времени свой язык, своя лексика, своя речь. У нашего времени язык – депрессивный.

Если время депрессивное и язык тоже, чего ждать от носителей языка. Они же живут в мире, где единственным способом коммуникации давно уже стало насилие.

Я не требую от вас знания, что такое «некро-метафора», все-таки это я учился на филолога, поэтому просто послушайте.

Некро-метафора – метафора сильнейшая, играющая радикальными образами, разнящимися только эмоциональной насыщенностью («просто чума!», «чудовищно тяжело», а, например, «райское наслаждение» – это полюс иной, чтоб некро-метафора не играла втуне, впустую).

Люди подавлены, раздражены, их тянет к крайностям, в парадигме которых достойны существования только исключительные эмоции.

Отсюда только кошмар как «тонкая эмоциональная вибрация», отсюда только восторг как «глубина проникновения». Тонких эмоций спектра уж нет, как нет, кажется, навсегда покинувшей нас рафинированности (имею в виду хотя бы легкую грусть, глухое раздражение, без децибелов); сплошные бешеные эмоции; это как если бы в школе отменили срединные отметки, оставив только пятерки и кол с четырьмя убийственными минусами.

С – назовем это так – «брутализацией» языка вместо живой мимики – оскал и гримасы, нормальное выражение лица – редкость.

Вот не знаете же вы наверняка, что вами употребляемые мерзкие слова и речения – «жесть», «офигительно», «мне НА ЭТО по фиг» – что специалисты называют этот мусор фекальными коннотациями.

Это и есть некро-метафоры в чистом виде – когда живое превращается в неживое. Существует уже целый полнокровный алгоритм поведения людей, пораженных неврозом, и язык – несущая конструкция этого алгоритма.

Мертвый язык сплошной имитации, без права произнести строчку из Кублановского: «я слова вольного дружбан» – потому что слово хоть и вольное, но КРАСИВОЕ, теплое.

У людей, имеющих проблемы с языком, есть проблема самая большая – самоидентичности, некро-метафоры умерщвляют их сущность в конечном итоге.

Кончина книги

Пустая библиотека, не при ваших гаджетах будь сказано, – страшное зрелище.

Прежде я жил в московском районе Тушино и часами, да что там – днями пропадал в библиотеке, где правила Татьяна Васильевна Меркулова, женщина с дивными глазами, цеплявшими синевой и яростным блеском. Третьего дня я встретил ее. Глаза поблекли, а причину вы знаете.

Человек чистый помыслами, редкого ума и истовой увлеченности, она в черном сне не могла предположить, что доживет до дня, когда ВЦИОМ подсчитает: примерно 56 процентов россиян вообще не читают книги, а глава департамента культуры Москвы Сергей Капков добьет информацией, что в столице более 400 библиотек, и в половину из них не записалась за последний год ни одна душа. Она меня и спросила, с не изменившим ей за долгие годы детским простодушием, как такое возможно.

Я хотел было ее успокоить, привести довод, что книги младым не по карману, а интернет суть помойка, но кого я обманываю, книг не читают. Другое время, другие нравы, другое все – та же эстетика, ридеры, в свете которых не просто нет смысла обсуждать, как можно и на кой с их, ридеров, помощью прочитать шестикилограммовый том Карамзина «История государства Российского», – нет смысла обсуждать вообще ничего. Как будто взяли и в один прием похерили Карамзина и иже, опустившись до скачивания и ниже.

На эту тему смешно рассуждает мой приятель писатель Дмитрий Глуховский. Смешно потому, что, будто живя в другой стране, он убежден, во-первых, что «у каждой бабульки появился ридер или смартфон», во-вторых, что бабульки читают только Устинову и Роя (надо отдать должное, себя он не назвал).

Он считает, что прежние времена не вернутся, если только их не возвернуть в законодательном порядке. Но, добавляет, ухмыльнувшись недобро, библиотеки нам очень пригодятся, ежели у нас отберут интернет и загонят в пещеры обскурантизма.

Писатель Шендерович не видит никакой катастрофы в произошедшем; ничего не попишешь, говор и т.

Но женщина, у которой когда-то были живые глаза, не хочет мириться с безвременной кончиной живой книги, ей кажется, как и мне иногда, что когда «закончится» книга – жизнь, конечно, не кончится, но что-то из нее уйдет, что-то невесомое, но важное.

Некоторые люди это «важное» называют смыслом.

Антисанитарное выживание самых читающих в мире

Мифу о самом читающем народе в мире я никогда не верил: вокруг меня никто никогда не читал.

Ну ладно, если вам так приятно думать, я – пария, много о себе воображающая, охальный дичок, чей промысел – шельмовать людей, – ладно, но вы как давно заглядывали на главную страницу крупнейшей электронной библиотеки, у которой без малого полтора миллиона пользователей?!

Ни в жисть не догадаетесь, что читает креативный класс, который, скажем прямо, любит порассуждать о том, как режиссер испортил книжку Гроссмана. У этого креативного класса очень высокие отношения с книгой, тут ни убавить, ни прибавить – самые скачиваемые книги.

1. Кулинария, «Говядина ”Веллингтон”».

2. Сто молитв, которые укажут дорогу к лучшей жизни и помогут избыть тревогу.

3. Как управлять мужчиной? Искусство манипуляции.

4. Книга заговоров.

5. Виктор Пелевин.

Манипуляции важнее громкого романа Джонатана Франзена «Поправки», а жрачка завсегда возьмет над Татьяной Толстой.

А заговоры!

Вы все о высших проявленьях духа, а Марьиванна хочет заговорить старого хрыча, чтоб не позорился и не позорил, перестал бегать к товарке Люсе, «от людей же стыдно…»

Да что там, раньше был свет, который, помните, ученье – и наоборот, а теперь тьма, читай: неученье. Раньше читали, а теперь считают. Времена, когда ты знанием Воннегута или Камю мог покорить красавицу с поволокой в глазах, невознаградимо прошли, сами знаете, какие книжки она предпочитает (для самых сообразительных: начинаются на «Ч»). Даже в праздном, по всеобщему мнению, Тбилиси не знать «Убить пересмешника» было равносильно сознательному признанию, что ты ущербный.

У нас дома книг не было, но я ходил к драгоценной тете Розе, а у нее были и Ремарк, и подшивка «Юности», и «Новый мир», и когда я тонным и томным красоткам говорил, что я прочел ввечеру нового Евтушенко, не помню случая, чтобы на меня не посмотрели заинтересованно. А я свое дело-то знал: ну декламировать.